В лабиринтах умного неведения

Мама, а Бог — это душа?” — спрашивает ребенок. “Бог — это дух”. — “И он ничем не пахнет?!. А Он белый или серый?” — “Скорее белый, чем серый”. — “А крокодила Он победить сможет? Он же сильнее крокодила, да?”

Роман Хаксли, написанный в 1940 году, — о посерении, об отпадении от Бога при формальном к нему приближении, о самоослеплении и ложно понятой цели служения. Катастрофы XX века побудили Хаксли докопаться до их исторических корней, и его раскопки шли примерно так: фашизм как порождение прусской империи, которая явилась результатом немецкого национализма, возникшего как реакция на наполеоновский империализм. Империя Наполеона — плод Французской революции, а Французская революция выводится из политики Ришелье, целью которой было ослабить Испанию и Австрию, раздробить Германию и вместо Габсбургов сделать главной европейской силой Бурбонов. При Людовике XIV эта политика достигла своего абсурдного апогея, и после долгого господства Франция разорилась, что и повлекло за собой революцию. Итак, Хаксли останавливается на эпохе Ришелье, хотя примеры того, как Европа свернула на путь катастроф, можно поискать и пораньше.

Время Ришелье известно широкому читателю главным образом из романов Дюма, где кардинал предстает эдаким железным Феликсом со своей сыскной полицией. У Хаксли он припадочный неврастеник, в болезни мнящий себя лошадью. Вполне ничтожная фигура Ришелье вытеснена в романе исступленно-цельной личностью отца Жозефа, серого преосвященства, чей вектор судьбы и явился той exemplae, которая призвана проиллюстрировать этюд Хаксли о религии и политике, практически — манифест “политики добра”, изложенный в десятой главе.

Отец Жозеф — замечательно одаренный, умный, искренне религиозный, с сильной волей, — отказавшись от себя, не сумел противостоять благороднейшему из искушений — патриотизму, совершив тем самым роковую подмену. Долг и самопожертвование — высокие соблазны, и соблазнившийся ими в своем поклонении государству и королю, то есть чему-то, что меньше Бога, впадает в грех идолопоклонства. Положенные на алтарь государства, эти добродетели оборачиваются злом. Нельзя путать государство с высшим благом, поскольку государство имеет узко ограниченные задачи и собственные цели, далеко не всегда совпадающие с интересами гражданина. Ослепленный своим желанием национализировать христианство, отец Жозеф подменил Бога государством, сочтя, что это одно и то же. Человек со всеми задатками святого стал одной из самых мрачных фигур французской истории: он инспирирует Тридцатилетнюю войну, которая отрыгивается Европе вплоть до Второй мировой, поддерживает протестантов в борьбе с католиками, вместо крестовых походов против мусульман (о которых мечтает) интригует против католического мира. Учиненный в Европе ад на земле оправдывается христианской религией, предполагающей неизбежность страданий, поскольку их принял Христос. (Христианство — жестокая религия, таково мнение Хаксли, тяготевшего к мистическим практикам Востока.)

Итак, роковая ошибка отца Жозефа состояла, по Хаксли, в уклонении с пути совершенства в государственную политику. Став фактическим министром иностранных дел у Ришелье, он тем самым лишил себя возможности осуществлять истинно духовную власть, обеспечиваемую ненасильственным авторитетом мистика, сопричастного высшей реальности. Самоослепление наступает, когда ты, пусть и отказавшись от себя, совершаешь действия от лица и на пользу какой-то социальной организации — будь то нация, церковь, политическая партия, религиозный орден, фирма или семья.

Действия, по Бенету (католический мистик, чье сочинение внимательно изучил отец Жозеф, а Хаксли сочувственно пересказывает), делятся на три разряда: повелеваемые, прямо или косвенно, божественной властью, запрещенные и безразличные. Относительно первых двух воля Бога ясна, поскольку у нас есть законы и заповеди как объективное мерило поведения. В действиях третьего разряда критерий — намерение. “Лучше идти на прогулку или обедать, намереваясь угодить Богу, нежели совершать достойные по своей природе действия ради себя самого”. Чем больше человек действует, тем в большей мере он есть и существует. Но чем больше человек существует, тем меньше существует в нем Бог. Выбирая область политики, отец Жозеф не мог не понимать, что путь Ришелье не тождествен пути евангельской Марфы. Действия, предпринятые духовно не прозревшими людьми, редко приносят благо. Дорога в ад вымощена благими намерениями по двум причинам, считает Хаксли: это, во-первых, невозможность предвидеть последствия своих действий; а во-вторых — принципиально неудовлетворительный их характер в связи с общим человеческим несовершенством. Посему политическое действие всегда обречено на частичное или даже полное самоопровержение. Историческая жизнь каждой страны развивается волнообразно — от полной анархии к полной тирании и обратно. Шатания от крайнего зла к половинчатому, самораспадающемуся благу — из них и состоит история всех цивилизованных обществ. “Поскольку наша личность от природы в значительной мере идиотична, поскольку эта идиотичность нам нравится и мы к ней привыкли, мы построили для себя довольно идиотичный мир”. Хаксли не согласен с теологическими представлениями о том, что история провиденциальна и является выражением Божественной воли. Эту концепцию отец Жозеф принял за истину, и у него появились основания считать Тридцатилетнюю войну с ее людоедством (отнюдь не метафорическим), с ее пытками и смертоубийством благим делом: она выгодна Франции, выполняющей провиденциальную миссию, а значит, вполне согласна с Божьей волей. Отец Жозеф действовал от имени Бога Битв. Но Бога Битв нет, настаивает Хаксли (хотя имя это присутствует в Ветхом Завете). Так что преступления и безумства являются актами непослушания высшей воле. Притом убийство всегда представляется более респектабельным, чем прелюбодеяние. Идеологически оно соблазнительней, поскольку совершается во имя и ради идеи. Отец Жозеф занялся международной политикой в убеждении, что война, которую он всеми силами стремился продлить, приведет к новому золотому веку. Ему казалось, что он подчинил себя воле Божьей, растворился в ней, но во многих отношениях его воля оставалась непреображенной волей естественного человека. И отсюда отрезанность “серого преосвященства” от Бога, венчающаяся физической слепотой.

Роман, повествующий о духовном становлении отца Жозефа (под знаком фразы Вордсворта: “Ребенок — отец мужчины” — имеется в виду потрясенность в детстве и на всю жизнь образом Голгофы), его карьере и зверствах Тридцатилетней войны, стягивается к двум теоретическим главам: в одной Хаксли-мистик излагает “Облако неведения” — сочинение неизвестного английского автора XIV века, показывая эволюцию Псевдо-Дионисиевой мистики на средневековом Западе; в другой — Хаксли-утопист предлагает свой рецепт организации политической жизни, упомянутую выше “политику добра”, предварительно оговорив, что высота нравственной нормы обратно пропорциональна численности людей, на которых она распространяется, и что “теоцентрическая религия”, исповедующая поклонение Богу ради Него Самого, в тоталитарном государстве неприемлема. “„Политика добра”... это искусство организации в большом масштабе без ущерба для этических ценностей, существующих только у индивидуумов и малых групп. Конкретнее — это искусство сочетать децентрализацию правления и индустрии, местную и функциональную автономию и малый размер административных единиц с общей эффективностью, гарантирующей слаженную работу федерального целого”.

“Облако неведения” — то же самое, что Дионисий Ареопагит называет “пресветлым мраком”, непроницаемая тайна инакости Бога. Высшая реальность несоизмерима с кажимостью и несовершенством нашего мира; поэтому ее нельзя постичь посредством операций интеллекта. Любовь может достичь большего, чем разумение, ибо любовь проникает туда, куда науке путь закрыт. О божественной частице у себя внутри люди чаще всего не знают, поскольку их внимание целиком сосредоточено на желательных и нежелательных объектах. Но если они решат “умереть для себя”, то могут осознать божественную часть в себе и в ней обрести опыт присутствия Бога.

Соединение этих двух полюсов — мистики и “политики добра” — естественно для Хаксли; он глубоко убежден, что мистики — “каналы”, по которым хоть какое-то знание о подлинной реальности просачивается в “человеческую вселенную невежества и иллюзий”. Окончательно лишенный мистиков, мир будет миром окончательно слепым и безумным. “Теоцентрический святой” — соль, предохраняющая социальный мир от необратимого упадка. Его действия и взаимоотношения с миром отмечены бескорыстием и безмятежностью, неизменной правдивостью и полным отсутствием страха. А отец Жозеф, постоянно занимавшийся мистической практикой, действовал как воин Божий на государственной службе, то есть утратил саму цель этой практики.

Выбор фигуры отца Жозефа обусловлен его парадоксальным этическим положением в политике. Не в пример обычным политикам он стремился к святости, был духовно осведомленным созерцателем и действительно продвигался по “пути совершенства” к единению с Богом. Отец Жозеф принадлежал к числу немногих избранных, но его намерение сочетать политическую деятельность с созерцанием, “уничтожающим”, нейтрализующим последствия первой для духовной жизни, оказалось неисполнимым, и частью своей души он горько сожалел об этом. Однако другая часть души — жаждавшая действия и героических свершений во славу Божию — влекла его туда, где находили выход его темперамент и особые таланты. Если бы он остался проповедником, учителем и религиозным реформатором, то, возможно, его мучило бы раскаяние, что он не исполнил всего предписанного свыше. Между тем поэмы о крестовых походах против турок, которые он сочинял во время паломничества, обернулись жутким батальным полотном.

Хаксли в этой книге — пастырь, рассказывающий историю заблудшей овцы, ради которой он готов бросить стадо, тоже, правда, заблудшее, поскольку паршивая овца была его вожаком. История уклонения с высокого пути, талант, воля, избранничество, растраченные не там и не на то, вызывают у автора горечь. И Хаксли скорбит о провидце, занявшемся делами, которые затмили Бога, и потерявшем способность видеть, в конце жизни — буквально. Духовная, она же моральная, власть не нуждается в социальных подпорках ни в виде полномочий или богатства, ни в виде общественного положения. Слепец же не может оправдать доверия ближних.

Добродетель, поучает Хаксли, — это не что иное, как получившая порядок и меру любовь, устремленная к Богу ради Него Самого. Умение жить в непрерывном активном уничтожении своего эго — вероятно, самая трудная и изнурительная из человеческих задач. Делание созерцателя заключается в том, чтобы выучиться отрешению от всего тварного и “стучаться нагим намерением, слепым волнением любви в темное облако неведения, которым Бог, каков Он в Себе, навеки скрыт от человеческих глаз”.

Люди творят зло и терпят страдания потому, что они — автономные “я” в плену у времени. Научившийся же любить Бога может безопасно делать все, что пожелает, потому что он никогда не пожелает ничего дурного.

...Да, детонька, и Бог обязательно победит крокодила.