В начале мая 2001 года в США в течение нескольких недель на экранах телевизоров с утра до вечера появлялось грустное лицо негритянского мальчика. Ему задавали вопросы, а он на них отвечал. Отвечал рассудительно, толково, не особенно задумываясь, но и не спеша. Говорил он на хорошем английском языке, что не так уж часто встречается среди черных учеников государственных школ, обычно употребляющих специфический жаргон негритянских гетто. Видно было, что мальчик говорит правду, рассказывает обо всем так, как оно и было на самом деле. Пару раз на его глазах появлялись слезы, но даже тогда, когда он, казалось, готов был расплакаться, бросалось в глаза завидное спокойствие. Передача велась из зала суда, а рассказывал мальчик о событиях, случившихся почти год назад.
26 мая 2000 года тринадцатилетний Натаниэль Бразилл вошел в класс, где шел урок английского языка. Вел его учитель Барри Груноу, любимый учитель Натаниэля. Мальчик подошел к учительскому столу, достал из своей сумки пистолет, направил его на Груноу, хорошо прицелился и выстрелил. Учитель был убит наповал.
Главный вопрос, стоявший перед присяжными и судьей: было ли убийство преднамеренным? По словам Натаниэля, он был обижен на учителя: тот выставил его из класса за плохое поведение. Отец мальчика (который, кстати, с семьей не живет) утверждал, что это несчастный случай. “Несчастный случай? — недоумевает известная обозревательница Мона Чарен. — Мальчик приобрел пистолет, хвастался им перед однокашниками, доказал знакомой девочке, что пистолет настоящий, продемонстрировав ей пригоршню боевых патронов, и пообещал, что он „вздрючит эту школу” и что лицо его будет на всех телеэкранах. Тот еще несчастный случай!”
Дело Натаниэля Бразилла вызвало острую дискуссию по всей Америке. Прежде всего потому, что мальчика судили во “взрослом” суде. И хотя присяжные нашли его виновным лишь в убийстве второй степени, ему грозит долгий срок заключения в самой обычной тюрьме. А если бы Бразилла признали виновным в убийстве первой степени, его мог ждать и смертный приговор.
Разумеется, в США существует отдельная судебная и пенитенциарная система для несовершеннолетних правонарушителей, и большинство подростков, совершающих преступления, оказываются в ведении именно этой системы, главной задачей которой всегда являлось не просто наказание, но скорее перевоспитание, реабилитация преступника, подготовка его к нормальной жизни на свободе. Но дело в том, что за последние годы рост насильственных преступлений (при одновременном снижении среднего возраста преступников) заставил пересмотреть и ужесточить законы, по которым до сих пор судили подростков. На протяжении девяностых годов в сорока пяти штатах США были приняты законы о передаче дел об особо тяжких преступлениях в ведение “взрослых” судов, а нашумевшая серия массовых убийств в стенах американских школ усугубила эту законодательную тенденцию. Так Натаниэль Бразилл и оказался на скамье подсудимых во “взрослом” суде.
Но почему вопрос о справедливости суда над подростками по взрослым меркам возник только сейчас, в связи с делом Бразилла?
В который раз убеждаешься в великой силе телеэкрана, в его способности влиять на воображение множества людей, даже самых искушенных. В Америке показ по телевидению “живого” действа из зала суда — дело далеко не обычное: судебные органы чаще всего отказывают телевизионным каналам в прямых трансляциях. В данном же случае разрешение было дано, и стоило показать публике мальчишку, подвергнутого нешуточной процедуре судебного разбирательства, как вдруг все прозрели. И достаточно известный факт, что подростков уже не первый год судят как взрослых, внезапно стал предметом сомнений и споров. К процессу были немедленно подключены всевозможные эксперты, о которых всего каких-нибудь несколько дней до суда никто и слыхом не слыхивал.
Лоренс Стайнберг, социолог из университета г. Тампа (штат Флорида), оказывается, давно уже проводил исследования среди нескольких тысяч заключенных, сравнивая подростков со взрослыми. Ученый выяснил, что в “социальном, эмоциональном и когнитивном развитии человека существуют различные стадии”. “Нельзя лечь спать подростком, а проснуться взрослым. Так не бывает! — утверждает Стайнберг. — Это процесс постепенный и последовательный”.
Кто бы мог подумать!
Стайнберг также нашел у подростков недостаточную способность предвидеть последствия своих поступков. “Они органически не способны заглядывать вперед”, — говорит он. И причиной, по его мнению, служит отнюдь не отсутствие жизненного опыта, или здравого смысла, или моральных устоев и всего того, что воспитывается постепенно и под руководством взрослых (как это утверждают отсталые, темные консерваторы, приверженцы косных традиций). Согласно Стайнбергу, главная причина — биологическая. Дело в том, что мыслительные процессы происходят у подростков в тех же отделах головного мозга, что и у детей, а эти отделы приспособлены лишь к обработке информации чисто эмоционального свойства. Виновата природа.
Строение мозга меняется у человека по мере взросления, утверждает другой ученый, Томас Гриссом из Массачусетского университета. Лобные доли подростка развиты слабее, чем у взрослого. Только когда лобные доли достигают определенной степени развития, подростки обретают способность мыслить более рационально. Поэтому подростки более импульсивны и склонны подвергать себя риску. У них слабо развито чувство страха. Опять же виновата природа.
А Дженнифер Вуллард из Флоридского университета провела специальное обследование, целью которого было сравнение компетентности взрослых и подростков с точки зрения их участия в судебном процессе: насколько хорошо они понимают происходящее в зале суда и способны ли адекватно реагировать на это — отвечать на вопросы так, чтобы не нанести ущерба собственным интересам, не возвести на себя напраслины, не забыть упомянуть о возможных смягчающих обстоятельствах. Было обследовано более трехсот обвиняемых в возрасте от 11 до 34 лет. Результат: подростки куда хуже по сравнению со взрослыми понимали суть и детали происходящего, смысл вопросов, которые им задавались, и намного уступали взрослым в умении предугадать, какими последствиями чреваты их ответы судьям, обвинителям и адвокатам. Тем самым усугублялся риск неоправданно суровых вердиктов и приговоров. Еще одно выдающееся открытие…
Вернемся к делу Натаниэля Бразилла. Конечно же ясно, что судить детей во “взрослом” суде неправильно, что это противоречит самым элементарным понятиям о справедливости. Не говоря уж о том, что подросток, помещенный в тюрьму для взрослых, обречен до конца своих дней быть профессиональным уголовником-рецидивистом. Это если ему вообще удастся выжить, и нетрудно догадаться, какой ценой: тюрьмы для уголовников разных стран поразительно схожи — при всей разнице в культуре или технологии. Но почему же именно в Америке, выставляющей себя образцом для всего остального мира, надо доказывать простейшие вещи, прибегая к затяжной публичной полемике, к научным исследованиям и даже политическим маневрам?
Дело в том, что научные данные, данные статистики и, конечно, практика неожиданно оказываются в резком противоречии с превалировавшей долгие годы либеральной идеологией, провозглашавшей всеобщее равенство без различия возраста и пола — в том числе равенство подростков и взрослых. Именно это “выравнивание” позволило законодателям сорока пяти штатов с легкостью ужесточить законы в стране, которая по инициативе либералов последние пятьдесят лет вообще-то занималась тем, что всячески облегчала участь преступников, подсудимых и осужденных. В данном же случае, в случае с подростками-преступниками, идеология пришла в противоречие не только со здравым смыслом, но и с научными фактами. А это уже серьезно.
В современной Америке многие очевидные вещи постоянно оспариваются, ставятся под сомнение. Отчасти, конечно, это черта всей постмодернистской культуры, но в США граница между, скажем, научной теорией и реальной жизнью может очень быстро испариться, и то, что сегодня является лишь гипотезой, завтра начинает претворяться в жизнь без должного периода проверки и публичного обсуждения. Непроверенная гипотеза может в одночасье быть навязана обществу в качестве руководящей идеи весьма недемократичным путем. Одной из таких идей стала идея уравнять взрослых и подростков в рамках судебного процесса.
“С тринадцатилетних детей нельзя спрашивать так же, как со взрослых, — пишет Мона Чарен. — Но что еще можно сделать, если общество настолько сдвинуто в сторону первобытного состояния, что дети совершают самые чудовищные преступления почти не задумываясь?” Действительно, что же делать?
То, что проблема молодежной преступности напрямую связана с тем, в каких семьях воспитываются американские подростки, известно давно. Дети матерей-одиночек составляют главный контингент заключенных тюрем США. С такой статистикой трудно спорить. Процент же матерей-одиночек выше всего среди тех женщин, которые сами воспитывались без одного из родителей. У той же группы намного выше процент ранних беременностей. Процент внебрачных детей в Америке в среднем — 33, но среди негритянского населения сегодня уже 70 процентов детей рождаются и растут без отцов, среди белого — 27. Благополучные семьи, где с детьми живут и мать и отец, где между родителями и детьми существуют доверительные, добрые отношения, если и не гарантируют будущего благополучия детей, служат тем не менее одним из главных факторов, позволяющих прогнозировать поведение подростков.
Поэтому следует обратиться к коренным причинам роста подростковой преступности, главной из которых несомненно является катастрофический упадок института семьи в Америке, особенно среди малоимущих слоев населения, задуматься о том, что привело к этому упадку и продолжает негативно влиять на судьбы детей, родителей, на состояние всего общества.
Справедливости ради нужно отметить, что за последние годы были все же предприняты шаги, чтобы реформировать старую, порочную систему вэлфера, которая не только не решала проблемы безработицы и бедности среди американского населения, но и усугубляла ее, постоянно стимулируя рост класса людей, от рождения до смерти обреченных жить в условиях безотцовщины, наркомании и преступности. “Правительство США предлагает любой девушке беспроигрышный вариант, — писал в семидесятых годах известный экономист Джордж Гилдер. — В возрасте 15 лет ей предоставляется шанс стать независимой, иметь бесплатно собственную квартиру, медобслуживание, юридическую помощь и комбинацию денежного пособия с продуктовыми талонами на сумму в несколько сот долларов в месяц. Взятое вместе, это намного превышает все, чего она могла бы ожидать от знакомых ей мужчин, и предлагается все это без каких-либо требований трудоустройства. Есть только одно условие: ей надо родить ребенка”.
Одно только не учитывалось: именно эти дети чаще всего становились и становятся преступниками. Сейчас, слава Богу, этой тридцатилетней практике положен конец, но сколько еще лет будут ощущаться последствия…
Влиятельный публицист Джордж Уилл считает, что “родительский кризис” в США имеет три компонента: распространенность разводов, все увеличивающийся процент внебрачных детей и недопустимо высокий процент женщин, работающих вне дома, — даже тех, у кого есть малолетние дети. По его данным, между 1965 годом и концом восьмидесятых годов количество часов, проводимых родителями дома с детьми, упало на 43 процента. Еще одно обследование показало, что вероятность злоупотребления алкоголем и наркотиками у тех подростков, что в детстве оставались одни дома более 11 часов в неделю, в три раза выше, чем у детей, находившихся под присмотром родителей. Но вопрос о том, насколько благополучие в семье, позитивное взаимодействие детей и родителей зависят от общего направления культуры, от общего нравственного климата в стране, — этот вопрос либо вообще избегают задавать, либо искажают его суть.
“Наш народ, одержимый страстью к публичной исповеди и в полном смысле слова отвергнувший сдержанность, тем не менее сохранил много кодексов умолчания, — пишет Дж. Уилл. — Их цель — не предавать гласности неудобные факты, противоречащие идеологической моде”. Характерно, например, с каким недоверием были восприняты данные недавних исследований, показывающие повышенную агрессивность у детей, которых родители отдавали в детские сады. Об упадке семьи в основном говорят социологи и публицисты консервативного или религиозного склада, которых в Америке, особенно в академических кругах и СМИ, явное меньшинство.
Многие годы либералы рьяно и, надо сказать, весьма успешно внушали обществу свои догмы о всеобщем равенстве, о том, что взрослые и дети должны пользоваться одними и теми же правами. Не эти ли представления лежат, например, в основе законов, снизивших “возраст согласия” в половых отношениях с 16 до 14 лет? Но беда в том, что помимо эгалитаристов-либералов, из принципа считающих любые понятия об авторитете взрослых посягательством на идеалы равенства, есть немало тех, кто прямо заинтересован в том, чтобы оторвать детей от родителей, изолировать от их влияния и опеки.
Это, конечно, киноиндустрия, телевизионные компании, индустрия популярной музыки, которые делают деньги прежде всего на молодежи. Понятно, что любой бизнес заботится о расширении клиентуры. Но “развлекательный” бизнес имеет свою специфику: люди взрослеют, у них остается все меньше времени на телевизор, кино, танцульки, в зрелом возрасте они уже не столь подвержены дешевому обаянию тинейджерской культуры. Значит, расширять рынок можно лишь в сторону более раннего возраста. В привлечении несовершеннолетних потребителей конечно же заинтересована и гигантская рекламная индустрия, ориентирующаяся на рейтинги телевизионных программ. Это еще более стимулирует молодежно-подростковое направление телевидения.
Таким образом, весьма солидная доля национального бизнеса США зависит от потребления тинейджеров. И только когда факты эксплуатации подросткового рынка становятся уж совсем вопиющими, государство начинает вводить возрастные ограничения. Так, например, происходит с рекламой и продажей алкогольных напитков, табачных изделий, “жесткой” порнографии. Со своей стороны, и предприниматели не успокаиваются, стараются найти новые пути к юной клиентуре.
Военный психолог, полковник армии США Д. Гроссман отмечает много общего между психологическим воздействием массовой культуры на молодежь и тем, как нынешних армейских новобранцев готовят к будущим боевым действиям, снижая их чувствительность, атрофируя у них естественное неприятие насилия и убийства. Гроссман также указывает на то, как образы насилия на телеэкране или в кино сочетаются с привычкой получать в это время удовольствие от прохладительных напитков, воздушной кукурузы и конфет. Реклама, наполненная образами приятной “сладкой жизни”, идет вперемежку с показом всевозможных жестокостей. Все это снижает уровень неприятия насилия. Известно, что в кинотеатрах во время самых страшных убийств молодежь часто громко смеется. Не потому ли с таким равнодушием Натаниэль Бразилл рассказывал об убийстве своего учителя? И это равнодушие несовершеннолетних преступников — общая черта, которую уже давно отмечают обозреватели.
“Подобно персонажам какого-нибудь научно-фантастического триллера, внешне они выглядят совершенно как нормальные люди, — пишет Мона Чарен о таких, как Натаниэль Бразилл. — И когда слышишь, как они говорят об обыденных вещах — как, например, Натаниэль рассказывает о том, как он готовит домашнее задание по английскому языку, — это сбивает с толку. Он выглядит нормальным, но чего-то недостает. У него нет совести”.
Любому стороннему наблюдателю очевидно, что общее развитие массовой культуры еще со времен сексуальной революции шестидесятых годов и по сей день неуклонно направлено против традиционной семьи и традиционной морали вообще. Если говорить особо о кино и телевидении — это недвусмысленное одобрение внебрачного и добрачного секса в качестве нормы поведения, пропаганда “независимости” и “самостоятельности” тинейджеров, показ родителей и взрослых вообще либо в качестве придурков и шутов, либо тиранов, сочувственная трактовка (опять же в качестве нормы) однополой любви и прочее в том же духе.
В Европе принято подтрунивать над американским “пуританизмом”, над тем, что в США не принято показывать “всё”. На самом деле влияние массовой культуры в США куда сильнее, чем в европейских странах. Действительно, с точки зрения цензурных ограничений Америка всегда несколько отставала. Во Франции порнография была легализована давным-давно, и, как известно, именно там были впервые напечатаны англоязычные произведения литературы, которые ни в США, ни в Англии опубликовать было невозможно. Но парадоксальным образом материалы эротического характера нигде не получали той степени видимости, публичности, какую они приобрели в Америке, даже учитывая, что сами по себе, отдельно взятые, они не достигали той степени откровенности, которая была уже узаконена в Европе. То ли сказалось у американцев отсутствие чувства меры, вкуса, то ли желание сделать все, что не запрещено, достоянием как можно большего числа людей — и при этом заработать. Сказалась исконно американская коммерческая жилка.
Недаром именно в Америке впервые появился “Плейбой” — попытка свести порнографию к той мере цензурной дозволенности, которая бы позволила иметь массовый тираж. Ведь то же самое происходит и в современном кино, и в рекламе, где сексуальный подтекст постепенно превращается в открытый текст. Эффект такого массового подхода куда сильнее, чем эффект ничем цензурно не ограниченной, но малотиражной европейской порнографии. И конечно, когда высказываются опасения по поводу широкого распространения “клубнички” в подростковой среде, то ответом неизменно служит демагогия по поводу Первой поправки и конституционно гарантированной свободы слова.
Идет своего рода борьба за души, и родители уже в значительной степени устранены от участия в этой борьбе. Забавно, что в этом смысле либеральные идеологи оказались странными и невольными союзниками не только крупного бизнеса, но и революционеров левого толка. Ведь именно в коммунистических странах, начиная с России, новые правители делали многое, чтобы вбить клин между родителями и детьми (вспомним Павлика Морозова), а затем использовать неопытных легковерных подростков в своих политических целях. И не случайно в Эфиопии под властью Менгисту Х. Мариама или в Никарагуа при сандинистах предпринимались попытки снизить минимальный возраст для избирателей. Конечно же подросткам проще промывать мозги, особенно когда подорван авторитет взрослых, родителей.
И чтобы это понять, не надо прибегать к дорогостоящим научным исследованиям.
Нью-Йорк.
Ошеров Владимир Михайлович — публицист. Живет в США.