I. LA NOTTE DELLA CHIESA RUSSA. Ed. Qiqaion comunita di Bose, 2001, 324 p.
НОЧЬ РУССКОЙ ЦЕРКВИ.
Монашеская экуменическая община, основанная в 1965 году в Бозе (недалеко от Турина), уделяет большое внимание русской религиозной мысли и жизни Русской Православной Церкви. Значительное место в издательской деятельности общины занимают переводы трудов С. Булгакова, П. Флоренского, П. Евдокимова, Н. Арсеньева и других, а также материалы посвященных России встреч и конференций, периодически устраиваемых общиной. Таковы недавно выпущенные сборники “Осень Святой Руси” и “Ночь русской церкви”. В последнюю вошли доклады, прочитанные на Международном экуменическом симпозиуме, организованном в Бозе на тему “Русская Православная Церковь с 1943 до наших дней”.
Содержание этой объемистой книги делится на три тематических части. Первая, наиболее обширная, посвящена недавнему прошлому. Это история “исключительного, страшного и кровавого” религиозного и церковного опыта, опыта “физических мучений... и духовных страданий” (Кирилл, Митрополит Смоленский и Калининградский), через который прошло русское православие в годы советской власти. Исследования Д. В. Поспеловского “Сталин и церковь. Соглашение 1943 г. и жизнь Русской Православной Церкви в свете архивных документов”, С. И. Фирсова “Хрущевские репрессии против религии и православия в СССР. Идеологические и нравственные вопросы” и Витторио Пери “Гражданское общество и церковь на Украине (1939 — 1955)” дают обзор исторических судеб православной церкви на территории СССР за полстолетия. Эти статьи с их убедительной аргументацией и привлечением до недавнего времени недоступных архивных документов представляют немалый интерес для не слишком осведомленных зарубежных читателей. В особенности это касается репрессий, которым подвергались вера и церковь во времена Хрущева, часто воспринимаемого на Западе лишь в качестве разоблачителя культа Сталина и тем самым в каком-то смысле либерала.
Историческая перспектива дополняется статьей Христоса Яннараса “Роль русской диаспоры в формировании современного православного богословского сознания”, которая перебрасывает мост ко второй группе публикаций, посвященных вопросам богословия: “Церковь и Святой Дух в русском богословии XX века” отца Бориса Бобринского и “Русское богословие на пороге третьего тысячелетия. Возрождаются ли богословские поиски в России?” игумена Иллариона Алфеева.
Общая тональность статьи Яннараса — горячее отношение к русской диаспоре как к “удивительному явлению”. А именно, она сумела понять новую историческую действительность и включиться в нее; начать диалог с католической церковью; благодаря трудам С. Булгакова, В. Лосского, И. Мейендорфа, Н. Афанасьева и других поднять богословские искания на очень высокий уровень. Центральная проблема, к которой обращаются эти авторы, — Евхаристия, здесь вклад богословов русской диаспоры был особенно глубоким.
К третьей группе относятся статьи общекультурного характера. Упомянем, во-первых, статью Н. Каухчишвили, посвященную проблеме соборности. Автор рассматривает сам термин в его лингвистическом значении, соотнося затем применительно к русской культуре понятие соборности с понятием пространства, простора.
Думается, особый интерес и эстетическое удовольствие вызовут у читателя страницы, написанные С. С. Аверинцевым, “Поиски Бога и возвращение в Церковь. Советская интеллигенция и религиозный вопрос”. Это свободное по форме размышление с вкраплением личных воспоминаний об отношении советской интеллигенции в 70 — 80-х годах к религии и церкви и о современной ее эволюции.
К сожалению, эти интересные мнения и суждения, этот живой диалог Запада и Востока о ситуации православия в XX веке вряд ли станет доступен русской читающей публике. А стоило бы ее с ним познакомить.
II. SLAVICA TERGESTINA. Trieste, 2001, 982 p. (8).
Новый тематический сборник “Художественный текст и его геокультурные стратификации” из серии “Славика терджестина” (вып. 8-й) включает доклады, прочитанные на двух научных конференциях, организованных Университетом Бергамо. Первая из них (1996) была посвящена теме “Художественный текст и соседние культурные ряды”, вторая (1998) обсуждала вопрос “Литература и культурные стратификации”. Кроме русистов из разных университетов Италии в них приняли участие ученые из России и Хорватии.
Предисловие к сборнику Вяч. Вс. Иванова не случайно носит название “Текст и культурно-географический контекст”. Этому обозначению тематического круга соответствует, например, статья самого Вяч. Вс. Иванова “Москва Пастернака” или статья Александра Флакера “Освоение пространства поездом (заметки о железнодорожной прозе Пастернака)”. Общее же методологическое направление определяется частыми ссылками на М. Бахтина и Ю. Лотмана.
В первом разделе рассматривается соотношение поэтических текстов с изобразительным искусством. Одни исследователи обращаются к писателям, уделявшим большое внимание рисунку, рисованию, — А. Ремизову (“Письмо и рисунки: альбомы А. М. Ремизова”, доклад А. д’Амлелиа) или Андрею Белому; другие идут от живописи к литературе. Так, статья М. Бэмиг “Слово и образ, или Последний день Помпеи в зеркале художественной литературы” дает обзор откликов — в особенности поэтов, среди которых Пушкин, — на известную картину Брюллова. Статья С. Бурини “Типология натюрморта в литературе (на материале XX века)” выдержана скорее в теоретическом плане. Интересные соображения, касающиеся поэтики футуризма и его отдельных фигур, содержит доклад М. Л. Гаспарова “Люди в пейзаже Бенедикта Лившица: поэтика анаколуфа”. Своеобразен подход Катарины Грациядеи в статье “Анжамбеман как фигура (битва в представлении А. Альтдорфера[1] и И. Бродского)”. Ее сопоставительный ракурс, хоть и ограниченный двумя личностями, но широко открытый во времени, приводит читателя к заключению, что фигура анжамбемана подлежит расширенной интерпретации, поскольку может выражать (в особенности у таких поэтов, как М. Цветаева и И. Бродский) сочетание временнбого и пространственного начал.
Второй раздел, “Литературный текст и геокультурные стратификации”, отличается широтой географического охвата: из традиционных рамок Петербурга (Г. Цивьян, “Интерьер петербургского пространства в „Пиковой даме””) и Москвы перемещаемся в Сибирь (Р. Платоне, “Литературные Сибири”), в Прибалтику (А. Белоусов, “Динабург — Двинск — Даугавпилс в русской литературе”), Заволжье (Р. Казари, “Дилогия Мельникова-Печерского”). О сопряжении “географии с историей” говорит историко-семиотическое прочтение Т. Николаевой пространства в “Слове о полку Игореве”. На стыке с тематикой первого раздела находится доклад М. К. Пезенти “Функция пейзажа в духовных листах”, интересный по специфической теме, не часто привлекающей внимание исследователей, и ценный точным анализом этой разновидности лубочного жанра, близкой к иконе и в то же время отличной от нее.
Дж. П. Пиретто, исследуя пересечение географического и литературно-исторического планов в советском кино и живописи первых послевоенных лет, приходит к развенчанию “сталинской утопии” о Кубани как о крае изобилия.
III. СRITIQUE. MOSCOU-2001. ODYSSБEE DE LA RUSSIE. Janhier-Febrier, 2001.
Москва — 2001. ОДИССЕЯ РОССИИ.
Тематические номера — не новинка в практике журнала “Critique”. Важно, однако же, уточнение, с которого открывается вступительная статья: “Этот номер ставит перед собой цель дать картину сегодняшнего русского мира, увиденную одновременно и изнутри, и извне”, и таким образом показать “действительность этой страны, движущуюся, изменяющуюся, многостороннюю, но в то же время достойную нашего внимания и нашей любознательности”. Действительность, которую нельзя “свести к единому знаменателю, будь то добра или зла, даже если большой соблазн в этом отношении существует”.
Так, с самого начала определяется полемическая тональность номера, направленного против некоторых установившихся клише, таких, как “переходный период” (от социализма к парламентской демократии, к рыночной экономике) или “уникальность” России, не допускающая общепринятых критериев и мерок.
Монографический по своему характеру номер не ограничивается вопросами культуры, которые находятся, естественно, в центре его внимания, но дает обзор современной жизни в Москве и, шире, в России, охватывая и вопросы политики (например, статьи Ютты Шеррер “Политические выступления и белые пятна истории” или Ю. Левады “Президент Путин перед общественным мнением”), экономики (Кирилл Скрипкин, “Русские экономисты в стране чудес: картина теоретического кризиса”) или архитектуры (Д. Швидковский, “Вперед к прошлому: архитектура Москвы”).
Большинство статей посвящено культурному миру сегодняшней Москвы: театру, литературе, искусству. К сожалению, отсутствует поэзия и музыка, столь интересные в их нынешних своеобразных проявлениях.
Состав авторов определен основной установкой — взглядом “изнутри и извне”. Среди них французы (известная исследовательница русской культуры начала века Ютта Шеррер и театральный критик Мари-Кристин Отан-Матье), “русские французы” (В. Берелович и А. Берелович) и литературоведы, критики, искусствоведы из России (Елена Гальцова, Александр Гаврилов, В. Мильчина, Ольга Медведкова, Н. Автономова, И. Попова и другие). Материалы не однообразны, и взятый в целом номер журнала нельзя упрекнуть в монотонности. Наряду с традиционным типом литературоведческих, литературно-критических или культуроведческих статей следует отметить чисто полемические выступления: их авторы ведут спор с некоторыми российскими публикациями, частично известными и во французских переводах. (Так, анализируя причины современного кризиса экономической теории в России, К. Скрипкин опирается на последние работы Е. Гайдара и Роя Медведева и ведет с ними живой научный диспут, оспаривая многие из их положений и прогнозов и указывая на слабые стороны их теоретических конструкций.)
Другими словами, “Москва-2001” не только предлагает информацию о современной русской культуре, хотя и этот аспект не лишен значения, принимая во внимание посредничество французского языка, но и демонстрирует критический подход, приводя к заключениям, далеко не всегда оптимистичным, — в духе современной оппозиционной интеллигенции. Вот вывод из статьи “Встреча культуры и денег” (автор А. Берелович). “Культура и в особенности литература потеряли центральное место, которое они занимали в Советском Союзе, и переместились на периферию. Кое-кто в России видит в этом плату за модернизацию, благодаря которой Россия сможет стать в конце концов „нормальной” страной с „нормальной” культурой. Другие считают это катастрофой, от которой погибнет и русская культура, и русская духовность. Так или иначе, судя по проведенным опросам, общественное мнение не очень озабочено кризисом культуры, нравов и нравственности”.
Статья “Пир против чумы” (постперестроечный театр в Москве) Мари-Кристин Отан-Матье подтверждает эти слова. Автор отлично знает московскую театральную жизнь и сложные отношения, существующие внутри этого мира. Она рисует яркие портреты режиссеров (например, П. Фоменко), актеров, драматургов, метко диагносцирует характерные для нынешнего времени перемены в работе театров. Возникает картина, которой нельзя отказать в убедительности и которая естественным образом подготавливает читателя к словам, звучащим в заключение: “В Москве более, чем где-либо в России, театр, разветвляясь, потерял свою цель противостояния власти. Он больше не является кузницей, где куют лучшее общество, не является пробиркой, в которой создается новый человек, ни местом сопротивления, ни убежищем. Уставший от утопий, расшатанный социальными потрясениями конца века, он должен согласиться на скромную роль наследника и передатчика традиций. Надо свыкнуться с мыслью, что театр не может быть больше ничем другим, нежели театром”.
Кризисная ситуация, переживаемая сегодня русской культурой, не исключает, однако, сюрпризов, например, такой “парадоксальной” ситуации, как “полное обновление романа”. “Даже если романы и не приносят больших доходов, их покупают и читают многие”, — утверждает Е. Гальцова в своей статье “Новый русский роман”. Ее внимание обращено на современных писателей (отдельные книги которых были переведены на французский), представляющих, по мнению критика, наиболее интересные направления в современной русской прозе. Одно из них, широко известное и за границей, автор связывает с творчеством Пелевина и Сорокина, “находящихся в зените славы”. Е. Гальцова отдает предпочтение романам Пелевина, поскольку их легче читать, их “фантастичность” напоминает приемы братьев Стругацких, и в конце концов, нетрудно расшифровать в их горячей критике общественных порядков намеки на минувшую советскую и нынешнюю действительность. Напротив, аллегорический смысл романа “Голубое сало” Сорокина настолько, на взгляд автора статьи, зашифрован, что не поддается никакой идеологической интерпретации, — так что “мастер провокации Сорокин — писатель бесполезный”. Е. Гальцова обращает внимание и на другие романы, причисляемые ею к постмодернизму (П. Крусанова, В. Залотухи, В. Рыбакова, Н. Кононова). Одновременно отмечается некое возвращение интереса к “неумершему реализму”. Впрочем, ссылаясь на “Закрытую книгу” А. Дмитриева, Е. Гальцова считает такую прозу скорее “миметической”, чем традиционно реалистической, ставя в тот же ряд романы “Первое второе пришествие” и “День денег” А. Слаповского, причем и его, и Ольгу Славникову она упрекает в равнодушии к опыту экспериментальной литературы.
Любопытный “спор” ведет А. Гаврилов с А. Марининой о правдоподобии и неправдоподобии ее романов, об их общественном значении и назначении (статья “Новый русский призрак А. Маринина”).
Последний раздел журнала посвящен литературной критике. Обзор В. Мильчиной охватывает обширный период времени начиная со ссылок на Белинского и на положение в русской критике XIX века и до наших дней. В центре ее статьи — обсуждение особенностей критических выступлений в газетах “Сегодня” и “Независимая газета” и в “Новом литературном обозрении”, которые получают высокую оценку. Однако статья не выходит за рамки общих и беглых наблюдений.
Самая интересная часть последнего раздела, хотя она не обращена к “московской теме”, — это два как бы параллельных материала “Наследие Лотмана” (автор Н. Автономова) и “Второе возвращение Бахтина” (автор И. Попова). В обоих случаях на основе сравнительно недавних публикаций современные авторы вступают в диалог со своими известными предшественниками. Пафос статьи Н. Автономовой направлен на освещение главной цели творческой работы Лотмана — его страстного желания утвердить изучение литературы как подлинно научную профессиональную деятельность. Статья И. Поповой воспринимается в первую очередь как выступление “в защиту Бахтина” против оспаривающих его роль критиков (М. Гаспарова и другие). Эта задача потребовала от автора дать обзор всего творческого пути Бахтина с оценкой важнейших его трудов. Работы последних лет о Бахтине приводят И. Попову к заключению, что в наши дни существует благоприятный научный климат для объективной оценки деятельности ученого и, следовательно, “страница Бахтина еще не перевернута”.
IV. ROSANNA CASARI, SILVIA BURINI. L’altra Mosca. Bergamo, 2001, 317 p.
РОЗАННА КАЗАРИ, СИЛЬВИЯ БУРИНИ. Другая Москва.
Подзаголовок книги — “Искусство и литература в русской культуре XIX — XX вв.” — указывает на ее хронологические рамки, внутри которых Р. Казари занимается преимущественно XIX столетием, а С. Бурини — первым послереволюционным периодом, точнее — двадцатыми годами XX века. Два исследования объединены обращением к “московскому тексту”, а также общностью методологии, близкой к школе Лотмана. В предисловии Джан Пьетро Пиретто замечает: “Москва настолько калейдоскопична, что ее нельзя понять, прочитать и интерпретировать, не зная ее прошлого, ее истории, ее мифа”. Эта калейдоскопичность предполагает разные варианты “московского текста”. Однако “текст”, с которым соотнесена “другая Москва” (заявленная в заглавии), не обозначается, а лишь предполагается контекстом или даже подтекстом. Определяющие черты “московского текста” даются автором через традиционное противопоставление Москва — Петербург. Это противопоставление, присутствующее в подтексте при анализе идеологем “Москва — Третий Рим”, “Москва — Новый Иерусалим” (раздел “Места и символы”), в разделе “Кремль, Петропавловская крепость и Медный всадник” становится центральным и определяющим дальнейшее рассмотрение проблемы “другая Москва”. При этом Р. Казари замечает и некоторую относительность этого противопоставления: даже если Петербург “по сравнению с Москвой является абсолютно новым типом города”, его урбанистическую планировку “нельзя считать полностью оторванной от московской действительности”.
Раздел “Новые литературные топографии” посвящен Москве середины XIX века, в первую очередь такой малоразработанной в итальянской русистике теме, как жизнь купечества и интеллектуальный “текст” Замоскворечья (молодая редакция “Москвитянина”, встречи в кафе Печкина актеров, художников, певцов). В центре здесь стоит личность Аполлона Григорьева и его воспоминания “Мои литературные и нравственные скитальчества”. Этот раздел заканчивается достаточно неожиданно — рассмотрением московских мотивов в романах Достоевского “Идиот”, “Подросток”, “Братья Карамазовы”.
Последний, сравнительно краткий, раздел “Москва перевернутая” посвящен Москве бедноты, нищих, босяков, которую открыл еще Левитов и чей образ запечатлен Толстым, Горьким, Гиляровским. Здесь преобладают социологический анализ и урбанистический комментарий. К сожалению, автор уделяет мало внимания литературным текстам, так, пьеса Горького “На дне” удостоилась лишь беглого упоминания; драма Толстого “Живой труп” рассматривается более обстоятельно, но другое его известное произведение, “Так что же нам делать?”, не привлекло внимания исследовательницы.
Вторая часть книги, озаглавленная ее автором, С. Бурини, “Слова и образ”, имеет подзаголовок “Поэты, художники и литературные кафе в Москве XX века”. “Суживая поле зрения, — предупреждает исследовательница, — мы направим все наше внимание на особый момент в жизни Москвы: это так называемая эпоха кафе в русской литературе, начало 20-х гг. двадцатого века, период полного господства богемы”. Образ “другой Москвы” здесь ясно очерчен. Путь, избранный С. Бурини, определен ею как “междисциплинарный, межпредметный”, и цель, преследуемая ею, — найти “общие черты между поэзией, живописью, театром и кино и тем самым обрисовать некое сверхиндивидуальное лицо”.
Первая глава ее работы — “Московская богема двадцатых годов” — открывается разделом “Русский имажинизм”. И все дальнейшее исследование, за исключением небольшого заключительного раздела “Время кафе и кабаре в русской литературе”, фактически является историей этой литературной группы. Указывая на недооцененность значения имажинистов в литературном процессе, С. Бурини явно ставит своей целью восполнить этот пробел литературоведения. Благодаря широкому привлечению источников ей удается показать общую картину развития этой группы накануне революции и в особенности в первые послереволюционные годы, охарактеризовать принципы поэтической платформы русских имажинистов и роль Есенина, Мариенгофа, Шершеневича (что сопровождается довольно подробными биографическими очерками). Согласно вышеуказанной методике, в круг обсуждаемых проблем вовлекается живопись, внимание Бурини обращено на творчество Г. Якулова.
Сопоставление русского имажинизма с родственными западными группами и тенденциями (в особенности с английскими) приводит к выяснению некоторых отличительных черт первого (например, тяготение к стихотворным произведениям “большого” жанра). Наряду с этим С. Бурини выдвигает идею о барочном характере поэтических произведений русских имажинистов. Эту мысль она аргументирует, ссылаясь на такие приемы, как монтаж, риторика жеста и быта, театральность. Однако данные признаки присущи не только и не столько имажинизму, сколько вообще произведениям авангарда, что, между прочим, признает сам автор. Добавим, что элементы барокко встречались у ряда русских писателей еще до революции (у Л. Андреева, например), а в 20-е годы барочное вбидение в творчестве писателей, близких к экспрессионизму (Андрей Белый или Пильняк), проявляется сильнее, нежели у Есенина или Мариенгофа; что касается “жизнетворчества”, то оно утверждалось еще символистами в 1900-е годы.
Увлеченность трактуемой проблемой делает работу С. Бурини живой и темпераментной. Однако эта захваченность, как нередко бывает, приводит к абсолютизации предмета увлечения. Имажинисты выступают в исследовании как явление глобальное, подчиняющее себе весь пейзаж литературы 20-х годов, господствующее в литературном процессе, что вряд ли соответствует действительности. В сложной и пестрой литературной атмосфере тех лет имажинизм жил в зоне полемик и конфронтаций (с футуристами, экспрессионистами), он боролся за первостепенную роль, но ему не раз приходилось умерять свои амбиции. Так или иначе, нельзя определить место имажинизма, не учитывая литературной среды, в которой он утверждался, тем более, что он не изолировал себя от нее, а, напротив, постоянно соотносил себя с нею. Да и трагизм судьбы Есенина можно понять именно в контексте литературного процесса 20-х годов.
В самостоятельную монографию разрастаются страницы, посвященные художнику Якулову. Тем самым работа С. Бурини распадается на два независимых исследования, хотя и связанных избранной эпохой и темой “московского текста”.
Обе части книги содержат богатую библиографию; интересен также иллюстративный материал.
Татьяна НИКОЛЕСКУ.
Милан.
1 Немецкий живописец и график эпохи Возрождения.