Торжество тождеств

Денис Датешидзе. В поисках настоящего. СПб., АОЗТ “Журнал „Звезда””, 1998, 56 стр.

Когда складываешь их вместе, не можешь отделаться от впечатления, что три книги молодого петербургского поэта Дениса Датешидзе своими обложками напоминают государственный флаг России: синяя, красно-розовая, белая. Этим, впрочем, и ограничивается их связь с гражданственно-патриотической тематикой. Сперва даже может показаться, что поэт занят только собой: то он озабочен семейными неурядицами, то вспоминает свои солдатские мытарства, то опасается нежелательных последствий случайной постельной истории, то перебирает в памяти подробности литературной вечеринки, то анализирует свои впечатления после прыжка с вышки... Озабочен, вспоминает, опасается, перебирает, анализирует — одним словом, постоянно рефлектирует. Странно рефлектирует, как будто стремится заполнить некие жизненные пустоты: “Видишь, есть что-то такое все время, / Что не дает умереть”.

Герой этих стихов словно не способен с ходу поверить в реальность окружающего его мира. Он подвержен какой-то редкой разновидности веры — этакому недоверию Фомы (не скажу — безверью), веры, не находящей себе подтверждения, омраченной сомнениями и подробным анализом1:

Человек, лишенный твердой веры в собственное существование, приободряется лишь в те минуты, когда застает себя как бы уже существующим, то есть — действующим, говорящим, смеющимся — сотворенным. Сознание не содержит воспоминаний о том, когда ты впервые осознал себя, “создал” — поместив в ряд условий и обстоятельств. И человек может лишь догадываться о своей... соотнесенности с чем-то, неполнойпредоставленности самому себе. Вот и в стихотворении “Меня интересует, почему...”, наполненном изумлением перед непроясненностью смысла бытия каждой вещи, поэт неуверенно скажет: “А если есть, то, значит, что-то значит!”

Простейшая радость (от каждого элементарного жизненного акта, обнаруживающего твое здесь присутствие2), растворенная где-то на поверхности, быстро оседает, оставляя в чистом виде чувство твоегонесоответствия. Тому, чему, по-видимому (именно — исходя из своего видения), соответствовать необходимо. Оттого и радость саднит, очень напоминая страдание. Очень...

Думается, что переживание этой трагической нетождественности — не просто личная проблема поэта Дениса Датешидзе. Его стихи тем и актуальны, что выявляют некий комплекс сознания современного человека — сознания индивидуалистического, по природе своей не способного охватить жизнь в ее целостности, примириться с тайной смерти. Возникающая тут дилемма все время соблазняет и ставит в тупик: овладеть бытием в его полноте — значит слиться с миром, как бы раствориться в нем, но тогда потерять себя, утратить самое дорогое — самоидентификацию, личностное начало.

Итак, человек не тождествен тому, с чем он пытается себя соотнести. Он не выбирал ни себя, ни своей судьбы, разумеется, и поэтому — не виноват, но он же и виноват, поскольку не тождествен: “Силы не те? — То есть мы — не те? / „Просто не те мы!..”” (из “Мерцания”). А с другой стороны, сознание всегда ищет оправдания: “Если — как там? — „старался”, „творил”, / Значит, просто иначе не смог” (из “В поисках настоящего”).

Поразительно, что, переживая каждую жизненную ситуацию во всей ее яркости и полноте, поэт никак не может вывести из нее доказательств собственного существования. Впечатление такое, будто жизненная практика лирического героя не насыщает некоего духовного ожидания, не соответствует чему-то предугаданному. Вся энергетика поэзии Датешидзе возникает за счет этой “разности потенциалов”, очень напоминающей оппозицию чувство — долг в классицистической системе. С той, правда, разницей, что сейчас за словами чувство и долг (или за соответствующими им понятиями) нет заботливо вычерченных формул жизни, сколько-нибудь пригодных для повседневного применения. Оппозиция есть. Но между чем и чем — трудно выразить.

Мало того что ты не совпадаешь с самим собой. Куда как тягостно, оказывается, наблюдать открывшуюся взору повсеместную, тотальную “нетождественность”, в том числе — людей самых близких, замены которым нет и быть не может. Вот где разыгрываются бытовые ужасы в духе Некрасова:

Но та же самая действительность (потому, может быть, одна из книг Датешидзе, откуда и взяты приведенные выше строки, и называется “Мерцание”), наряду с ужасом и обидой, способна внезапно, проблесково порождать нежность. Об этом одно из лучших стихотворений последней книги — “На свете”:

Это спасительно нежно сказано: “В полумгле / За руку держаться под водой...” Произносящий эти слова — бесконечно далек от человека, допрашивавшего себя: как? почему? зачем? где взял? Словно самоочевидность настигшего поэта чувства выявила некорректность ставившихся ранее вопросов. Некорректность, исключавшую любую возможность не то что нахождения — даже поиска ответа в нужном направлении.

Рефлексия переполняет все три книги Дениса Датешидзе, однако в последней власть ее над сознанием поэта ослабевает. Минуты тоски и безвременья чередуются теперь с мгновениями “нестерпимого сияния” (Ходасевич вспоминается здесь не случайно, он едва ли не главный вдохновитель нашего автора); герой освобождается от ограничивавших его пут рефлексии, лирический язык развязывается:

Приобретенная способность увидеть себя в точке, “видимой Ему”, — по сути, есть вожделенное отождествление, неожиданное разрешение дилеммы — соответствие тому, чему можно соответствовать только не соответствуя. Это — не достижение цели напрямую, не достижение цели как таковое, это — нечто косвенное, легкое, отвлеченное, уже, собственно говоря, “неважное, ненужное”, но — неизменно — “нежное” (“В сердце — жадное нежности жженье, / Обожание, жалости дрожь...”). Или, если вспомнить определение Якова Друскина, — видение невидения.

Не думаю, что подобный исход целиком избавляет поэта от присущих ему мучительных самоуглублений с их подозрительной мнительностью (и слава богу, ибо поэтическая система Датешидзе, как говорилось выше, держится на “рефлекторной разности потенциалов”); однако он уже обрел незамутненный сиюминутным недоверием взгляд на мир. Взгляд провоцирует суждение, предваряет его.

Обретя такое зрение, лирический герой Датешидзе щедро делится увиденным, словно творит особую реальность, существующую вопреки ускользающей, неверной повадке жизни: