Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа. Подготовка текстов, составление, перевод и примечания К. Азадовского. СПб., “Эгида”, 2001, 268 стр.
Выпускаемая питерским издательством “Эгида” серия книг, посвященных Рай-
неру Марии Рильке, формально приурочена к двум круглым датам: 125-летию со дня рождения немецкого поэта и 100-летию его путешествия по России. Впрочем, в связи с рецензируемым изданием уместно было бы обратить внимание и еще на один юбилей: ровно 25 лет назад вышла первая работа Константина Марковича Азадовского о взаимоотношениях Рильке и Бенуа. В целом же темой “Рильке и Россия” петербургский исследователь занимается более тридцати лет. Так что нынешний проект “Эгиды” призван, по-видимому, подвести своего рода итог этих штудий.
Научный аппарат книги о Рильке и Бенуа хорош настолько, что не нуждается в похвалах — его уровень слишком очевиден. Развернутый комментарий, скромно названный “примечаниями”, существенно проясняет и дополняет тексты, вошедшие в основной корпус.
Равновесия ради, впрочем, упомянем тут же и об основном (и едва ли не единственном, на наш взгляд) недостатке издания. Речь идет о полиграфии. Письма обоих героев, а также адресованные им послания третьих лиц (Д. Философова, С. Дягилева, Ф. Груса и других) мелко набраны и без того трудночитаемым стилизованным “рукописным” шрифтом. Учитывая, что слабое зрение — профессиональная болезнь гуманитариев, легко догадаться, что не один потенциальный адресат книги испытает напряжение, при работе с ней вовсе не обязательное.
Впрочем, несколько неожиданный для подобного издания пятитысячный тираж предполагает, по-видимому, что книгу будут читать не только специалисты, но и так называемый “широкий читатель”. А он по определению на уровень филологической подготовки обращает не слишком много внимания. Для привлечения его необходимо, чтобы даты, документы, комментарии складывались в сюжет, а исторические личности на страницах книги выглядели как живые люди, судьбе которых можно сочувствовать, душевным движениям — сопереживать.
Рискнем предположить, что руководствующийся подобным подходом читатель разочарован не будет. Переписка Рильке и Бенуа и сопутствующий текст К. Азадовского и в самом деле захватывают — детектив не детектив, но то самое крепкое сюжетное начало, отсутствие которого в современной литературе так тревожит критиков, в книге налицо. Заслуга ли в том составителя, или же таково свойство публикуемого материала, но перед нами не лишенный парадоксальности, трогательный и несколько грустный, особенно ближе к финалу, психологический роман.
Характеры “действующих лиц” прописаны достаточно выпукло и даже даны в некотором развитии; особенно это касается Рильке. При этом немецкий поэт оказывается фигурой не то чтобы трагической, но, скажем так, “страдательной”. Возможно, есть в том и его вина — письма Рильке в куда большей степени, нежели реплики Бенуа, являются памятником эпохи, привыкшей воспринимать действительность через призму априорных идеальных конструктов.
Суть этого феномена, как представляется, сумел уловить друг Рильке, немецкий художник Генрих Фогелер[1], к которому поэт заезжает после своего пребывания в России весной — летом 1900 года: “К концу лета появился приехавший из России Райнер Мария Рильке. Он находился под сильным влиянием русского человека, каким его описал Достоевский”. Как видим, даже после двух поездок в Россию и большого путешествия по стране книжные впечатления продолжают играть решающую роль в восприятии поэтом своей “духовной родины”.
Вдохновленный увиденным в России и прочитанным о ней, Рильке по возвращении попытался стать чем-то вроде посредника между немецкими и российскими представителями “нового искусства”. В конце 1900 — начале 1901 года он увлекается планами организации выставки русских художников сперва в берлинском, а затем в венском “Сецессионе”.
Однако вскоре выяснилось, что, как и следовало ожидать, вести деловые переговоры с жителями страны, граничащей с Богом, — дело не самое легкое и благодарное. И если для устроения берлинской выставки организаторами были предложены сроки настолько жесткие, что она едва ли могла бы состояться и при большем энтузиазме со стороны “мирискусников”, то неудача, постигшая второй — венский — проект, выглядит труднообъяснимой. Бенуа, незадолго перед тем в письме Рильке охарактеризовавший Дягилева как единственного “во всей нашей чудовищной России” человека, которому “лень не помешает довести это дело (речь шла об организации берлинской выставки. — М. Э.) до победного конца”, теперь в оправдание редактора “Мира искусства” ссылается на его чрезвычайную занятость. Так или иначе, Дягилев на предложение Рильке так и не откликнулся[2].
Не дождавшись ответа от Дягилева, Рильке увлекается новым “посредническим” проектом — он решает перевести на немецкий язык только что вышедшую по-русски монографию Бенуа “История живописи в XIX веке. Русская живопись”. (В современных изданиях книга называется “История русской живописи в XIX веке”.) Естественно, и Бенуа, и его издатель В. Д. Протопопов поначалу с радостью откликаются на любезное предложение Рильке и отвечают немецкому переводчику согласием. Рильке, договорившийся к тому времени с лейпцигским издателем книг по искусству К. Хирземаном и готовый приступить к переводу, запрашивает Бенуа относительно репродукций из русского издания. Ответной телеграммой Протопопов извещает немецкую сторону, что клише предоставляются в ее распоряжение, не упоминая при этом о цене. Хирземан и Рильке делают напрашивающийся вывод, что клише передаются безвозмездно, однако позже выясняется, что Протопопов просто не определился с суммой.
Узнав, что клише не могут быть предоставлены бесплатно, Хирземан отказывается от публикации перевода книги Бенуа. Тогда Рильке договаривается с более крупным мюнхенским издательством Альберта Лангена. Начинается новый раунд изматывающих переговоров, растянувшийся на восемь месяцев. В течение всего этого времени Протопопов, “странствуя по своим имениям”, то, по словам Бенуа, торгуется с Лангеном “из-за каких-то пустяков... исключительно из принципа и упрямства”, то вовсе замолкает. В конце концов Бенуа добивается от своего издателя разрешения вести переговоры с немецкой стороной самостоятельно, но к этому времени, как констатирует К. Азадовский, “бесплодная переписка... видимо, охладила Лангена” и тот перестал реагировать на запросы Рильке.
Однако все эти неудачи ни в малейшей степени не изменили отношения Рильке к России. Напротив, одному из своих русских корреспондентов, тверскому помещику Н. А. Толстому, он пишет: “Мне становится все более и более ясным, что Россия — моя родина, а все остальное — чужбина”. Поэтому достаточно естественным предстает вызревший у поэта к концу 1901 года замысел переезда в Россию. Бенуа, пытаясь отговорить Рильке, напоминает ему о дороговизне русской жизни сравнительно с немецкой и переходит к обобщениям, столь характерным для диалога западника с русофилом: “Должен Вам сказать по совести, что не совсем разделяю Вашего восторга перед нашим отечеством”; “Хорошая страна Россия, но по многим причинам прямо и безусловно необходимо иногда с ней расставаться... Вы себе представить не можете, какая здесь в воздухе кислятина... Хочется мне отсюда до боли, хочется подальше от всей нашей до последней степени изовравшейся (о, куда более изовравшейся, чем на Западе!) жизни, от наших громких и пустых разговоров, от нашей вонючей пошлости. И Вы еще хотите сюда переселиться!”
Рильке, впрочем, это не останавливает. Так и не дождавшись четкого ответа на свои запросы о перспективах сотрудничества с “Миром искусства”, он обращается к помощи немецких знакомых, которые его рекомендуют владельцу газеты “Новое время” А. С. Суворину. Письмо Рильке Бенуа с просьбой стать посредником в этом деле и “самолично” передать прилагаемое послание Суворину — едва ли не самый трогательный из публикуемых в книге документов, свидетельствующий, по замечанию К. Азадовского, насколько поэт был “далек от понимания реальной ситуации в России и расстановки в ней общественных сил”. Впрочем, Бенуа просьбу выполнил, и исповедальное письмо Рильке дошло до адресата. Излишне говорить, что завершилась эта история уже знакомым нам образом: “Было ли оно (письмо Рильке. — М. Э.) прочитано Сувориным, и если да, то как воспринял издатель „Нового времени” письмо от неизвестного ему молодого писателя из Германии, — об этом сведений не имеется. Во всяком случае, никакого ответа на свое обращение Рильке не получил”.
Но самый драматический эпизод из истории отношений Рильке и Бенуа описан в главе с элегическим названием “Последняя встреча”. После почти четырехлетнего перерыва в переписке весной 1906 года Рильке и Бенуа встречаются в Париже. Пятичасовая беседа пробуждает в немецком поэте надежду на возобновление дружбы с Бенуа. “Именно Вас, дорогой господин Бенуа, — пишет Рильке несколько месяцев спустя, — мне так не хотелось бы потерять еще раз, особенно теперь, испытав радость новой встречи с Вами, которая, насколько я мог почувствовать, полностью подтвердила длительность и неизменность наших отношений”.
По иронии судьбы именно это письмо Рильке, написанное с Капри, оказывается последним эпизодом в шестилетней истории его отношений с Бенуа. Просьба поэта сообщить ему, русский ли человек Горький и стоит ли искать с ним встречи[3], остается без ответа. Более того, Бенуа просто... забывает о том, что встречался с Рильке в Париже. Описывая в своих позднейших воспоминаниях встречу с поэтом в Петергофе в 1900 году, Бенуа говорит о ней как о единственной...
К. Азадовский подробно анализирует причины, по которым знакомство Бенуа с Рильке оборвалось, и нет необходимости здесь перечислять их. Так или иначе, парадоксальный диалог немецкого русофила и русского западника завершился “не-встречей”, если использовать слово из лексикона другого русского корреспондента Рильке. Попытки поэта обрести “свою Россию”, как известно, продолжались и в дальнейшем, но в этих поисках он опирался уже на следующее за Бенуа поколение русских модернистов, чей язык в большей степени совпадал с его собственным.
[1] Не можем удержаться от искушения хотя бы вкратце пересказать те сведения о дальнейшей судьбе Фогелера, которые приводит К. Азадовский. Один из виднейших представителей новых течений в немецкой живописи и графике начала XX века, он впоследствии сближается с рабочим движением, в 1932 году переезжает в СССР и через десять лет умирает в эвакуации, в больнице колхоза “Буденновский” Ворошиловского района Карагандинской области Казахстана. Как видим, кроме основного сюжета в книге есть пусть едва прочерченные, но не менее удивительные побочные линии.
[2] Добавим, что практически через всю переписку Рильке и Бенуа своеобразным контрапунктом проходят просьбы немецкого поэта пересылать ему свежие номера “Мира искусства” и ответные реплики Бенуа вроде следующей: “Я уже неоднократно просил редакцию „Мира искусства” выслать Вам журнал и каждый раз получал на то согласие г. Дягилева, но почему-то Вам все еще его не посылают. Как только буду в Петербурге — непременно распоряжусь, чтобы наконец это сделали”.
[3]“Здесь Горький. Я не принадлежу к его поклонникам... Но будь он русским человеком, мне хотелось бы его как-нибудь повидать; потому что я испытываю жажду, голод, словом, тоску по русским людям. Но Бог знает, кто он, Горкый; он живет богачом, капиталистом, социялистом, великим художником — но есть ли он русскый человек?” (последнее предложение написано Рильке по-русски).