Дорогой Антон Павлович!
На днях по НТВ сказали:
В человеке все должно быть прекрасно: и бицепс, и трицепс, и дельтовидка!
А месяц тому назад там же говорили: “В собаке все должно быть прекрасно!”
Но Тютчеву еще больше не повезло — его вообще вон как переделали: “Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется… Реклама прибылью вернется. Рекламу можно заказать” (на радио).
“Повезло” Тургеневу и Фету — в Орле висит плакат: “Земля Тургенева и Фета любовью Строева согрета” (Строев — губернатор).
Уж россияне ко всему привыкли, им это ПАРАЛЛЕЛЬНО, как сейчас говорят.
А еще недавно говорили: “мне это фиолетово”.
Ну а в годы моей юности — “мне до лампочки” (до фени, по барабану). Слишком много синонимов для “все равно” — это плохо, конечно. Мы становимся равнодушнее. Даже по сравнению с Вашим временем! У Вас в “Трех сестрах” произносят “все равно” 17 раз.
Наиболее долго держится в речи выражение “по фигу”. Лет уж тридцать! Или даже больше. На днях в Москве прошел съезд “пофигистов” — под лозунгом: “Пофигистам всегда везет!” Значит, везение им все-таки не по фигу? А что такое везение? Это чудо. Получается, что чудо — важно. Может, еще не все потеряно!
Но я пишу Вам по другому поводу.
Предыстория такова.
Узнала я про экологический тест для детей: могут поцеловать лягушку — значит, созрели для борьбы за экологию.
И в это время ко мне в гости пришла внучка (8 лет) с подругой.
— Аленка, ты смогла бы поцеловать лягушку? — спросила я.
— Смогла бы, если мама разрешит.
— А ты, Алиса, смогла бы лягушку поцеловать?
— Смогла бы, если лягушка не заразная…
А моя младшая дочь Агния не поставила никаких условий:
— Поцеловать лягушку? Конечно, смогла бы!
Возможно, тут дело не только в возрасте, но еще и в том, что в нашей семье мы держали одно время жабу. Она вся переливалась, как драгоценный камень. Сын с классом ходил в сентябре в поход и нашел эту жабу.
Все дети наши тогда были малы и по очереди работали дождем для жабы — поливали сверху, чтоб не засохла. И очень любили ее!
Когда Аленка и Алиса ушли, я решила посмотреть новости. Включила телевизор. Ну и, как обычно, новости из России — в основном катастрофические: там пожар, здесь авария. И я сказала Агнии:
— Плохо жить в большой стране — каждый день где-нибудь да беда, и с экрана они все идут в наши сердца.
И вдруг… вся Россия представилась мне такой непоцелованной лягушкой — никак она не может превратиться в Царевну! Ну никак…
В чем же дело?
Ответ пришел по телефону.
Позвонил мой друг, милый ВС (так я его называю всегда), и сказал:
— Моя тетя выбросилась с балкона шестого этажа — упала на “мерседес”. Она насмерть разбилась, но и у “мерседеса” стекло разбила. Хозяин “мерседеса” требовал большую сумму, но мы — с большим трудом — все же в конце концов смогли все уладить миром…
Вы подумайте, Нина Викторовна, над этим случаем! Напишите где-нибудь о нем.
Стала я думать.
Бедная пенсионерка с отчаяния лишила себя жизни, но при этом лишила стекла хозяина “мерседеса”… Ничего случайного в жизни не бывает. Думай, Нина, думай…
Начнем с того, что хозяин “мерседеса” с тетей никак не связан. Он ее не обижал, за что же ему разбили стекло-то?
Но и обижал ведь! Богатые обижают бедных тем, что не помогают пережить трудное время перемен!
Да, этот случай — символический.
Если ничего не изменится в нашей жизни, рано или поздно — совершенно не намеренно — бедные так будут разбивать покой богатых, имущество как частное, так и государственное…
Уже разбивают.
И в Царевну наша родина долго не превратится…
В таком виде я опубликовала свои мысли в пермской газете “Звезда”.
И вот получаю письмо из Москвы. Подруга пишет: ей привезли мою статью. И она возмутилась: почему же я “не заклеймила позором” хозяина “мерседеса”, который потребовал деньги.
“Это история полного морального одичания человека!” — написала подруга.
Четыре страницы письма я не буду приводить полностью. Лишь главные укоры.
“Не скрою, Ниночка, мне больно было почувствовать, что трагедию смерти и страданий… ты и человечески, и писательски не чувствуешь”.
“Представь, как о таком факте написали бы Толстой, Достоевский и Чехов!”
Но я не Толстой, не Достоевский и не Чехов…
В то же время, если бы меня не взволновала эта история, я бы не стала вообще писать! Пишешь ведь только о том, что растревожило мысли и чувства.
Сильно клеймить хозяина “мерседеса” — это навредить милому ВС, который и так с огромным трудом уладил конфликт. А если б конфликт возобновился? Ни у кого из нас нет денег! Нечем платить, вот в чем вопрос.
Вы-то меня понимаете, Антон Павлович?
Конечно, я перечитываю и люблю Толстого и Достоевского!
Однако… Вот Федор Михайлович! Он сам переживал припадки, но они не помешали ему сделаться великим писателем. А князя Мышкина — тоже с припадками — он свел с ума в “Идиоте”. Разве это хорошо?
— Нина, ты будешь учить Достоевского писать романы?! — восклицает мой муж.
Нет, но почему же он выбрал худший вариант…
Со Львом Николаевичем другая история. Внук мой, двух лет от роду, увидел фарфоровую статуэтку Толстого на столе, обнял, поцеловал, а потом вгляделся в его строгое (слишком строгое) лицо и погрозил пальцем:
— Но-но-но! — (так же он грозит бабе-яге в книжке).
А Вы написали: “Какое наслаждение — уважать людей!” Да, наслаждение! Ведь у каждого так много хорошего!
И сочинилось трехстишье:
Господи,
Пошли мне смирение,
Как у Чехова!