Я хочу сказать, что кожа твоя смугла
И без солнца, — мой рот заливает мгла,
Будто день потух:
А на самом деле ты замыкаешь слух,
И слова, вздохнув, поворачивают обратно,
Как прозрачные тени, когда пропоет петух.
Задыхаясь, летит над пропастью птица Рух,
Чтобы не рухнуть, — склюет седока, и ладно.
Из лабиринта выведет Ариадна
Старца — вместо кудрей — тополиный пух:
Время сбивается с мысли, считает мух
И на месте кружится многократно.
Я хочу сказать, как губы твои темны,
Как на плече твоем торопливы сны,
Как прильнула бабочка к занавеске,
Как по белым обоям стекает свет,
Обнаженный сдвоенный силуэт
Уподобив фреске.

Раз слова виновны — значит, они уйдут
В изгнание. Ты произвел свой суд —
И они потянулись растерянной вереницей,
Словно пленники в Вавилон.
Хоть бы напиться и погрузиться в сон,
Чтоб не видать их лиц, не шептать имен,
Но не берет алкоголь, не спится.
Слова уходят. Вышел их провожать туман,
Звезды высыпали, у обочин
Столпились травы, причитания по кустам
Побежали, негромко, впрочем.
Слова уходят, не поднимая взор
От стыда, — конечно, один раздор
От них — и поделом изгоям.
Они, как дым, рассеются до утра,
Не потревожив ни твоего шатра,
Ни домочадцев, не погасив костра, —
Можешь быть спокоен.

Скрещены кости проспектов — белым-белы,
Ветром обглоданы, бешеным, словно волк,
Серые крыши — зубья тупой пилы —
В сердце врезаются. Выпьем — а будет толк

Или не будет, сможет ли алкоголь
Перенести через огненную реку,
Став ковром-самолетом, — и через боль,
Скорость развив, — сказать тебе не могу.

Быстро откупорив тайную дверь, — глоток
Выпьем, пока не заметила нас сама
Старая ведьма, мотающая клубок
Пухлого снега в темном углу, — зима.