* *
*
Теперь почти что невидимка —
Еще слышна, но не видна уж...
Так девушка-простолюдинка
Хотела петь, да вышла замуж.
Она без музыки томится,
Хотя не знает нот и клавиш.
Всегда одна, всегда таится,
Поет в тени старинных кладбищ.
Оно, конечно, глуповато —
Неужто жизнь не перед нею?
Да на кого же уповать-то?
Кругом одни лишь Пиренеи...
О, слабый дух простонародья!
Всегда отыщутся лекарства
Для погубления здоровья,
Для отправления дикарства.
Поешь, пока не обессилешь.
Поток огня взбежит по склону,
Потом созреют апельсины,
Придет Роланд — сожжет Памплону.
Природа дышит полной грудью!
Научат в деревенской школе
И озорству, и рукоблудью,
И вороватости тем боле.
Ты сладость, пенье, ты не слабость.
И, как обычно, через силу
Простит ей муж ее нескладность —
Пойдет и выроет могилу...
Была засада накануне,
Там мертвый рыцарь под сосною.
...И никогда, и никому не
Расскажу я, что со мною.
* *
*
Ты была мегерой мегер,
Мою голову в пасти держала.
Ты любила меня, мигрень,
Не любила, а обожала.
Ты присасывалась у виска
И выцеживала до донца:
От ресничного волоска
До последнего волоконца.
Путешествуя с багажом,
С багажом средь зимы и лета, —
Помню всех, кто был поражен
Стрелами твоего арбалета.
Но среди пустынь и морей,
Исполнительна и покорна,
Похищала меня мигрень
Из-под самого носа партнера.
Саквояжик мой пуст, увы.
Замолчала моя виола.
Где таблетки от головы?
Книги, ноты, семья и школа?
Я сама себе менестрель
В центре литерного вагона,
И все та же со мной мигрень,
Та химера. Чума. Горгона.
* *
*
Отпусти меня, пожалуйста, на море.
Отпусти меня хотя бы раз в году.
Я там камушков зелененьких намою.
Или ракушек целехоньких найду...
Что-то камушков морских у нас не густо!
На Тверской среди зимы их не найти.
А отпустишь — я и песенок негрустных
Постараюсь со дна моря принести.
Отпусти меня, пожалуйста, на море.
В январе пообещай мне наперед.
А иначе — кто же камушков намоет?
Или песенок негромких подберет?
Извини мои оборванные строки.
Я поранилась, сама не знаю где.
А поэты — это же единороги.
Иногда они спускаются к воде.
Трудно зверю посреди страны запретов.
Кроме Крыма — больше моря не найти.
Только море еще любит нас, поэтов.
А поэтов вообще-то нет почти.
Ах, достаточно румяных, шустрых, шумных.
Где-то там косая сажень, бровь дугой.
Но нет моих печальных полоумных —
Тех, что камушки катают за щекой.
* *
*
На исходе двухтысячной пьесы,
Избегая чужого веселья,
Мы приплыли с тобой в замок Если —
Это недалеко от Марселя...
Нас доставил пригожий кораблик,
У причала их было немало.
Мы сказали себе “крибле-крабле”
И вернулись к началу романа.
То-то было на море тревожно,
То-то было на пирсе студено.
Если чуть дальнозоркости — можно
Разглядеть силуэт “Фараона”...
К сожаленью, наш принц не читает.
Подрастет, доберется до текста.
Мне и четверти часа хватает —
Рассказать приключенья Дантеса.
Терпелив, но и грозен, и пылок
Был моряк, проходивший сквозь стены.
Замок Если глядит нам в затылок
Как любовник, сошедший со сцены.
Заночуем сегодня в предместье.
Нас приморская ночь не простудит.
А на лучшее в мире возмездье —
Зря надеешься, денег не будет.
* *
*
Из далеких пустошей, затерянных графств
Прискакали гонцы накануне,
Восклицая: сударыня, вы кунст! Вы крафт!
А другие все затонули.
Кого-то поющие засосали пески.
Кто-то спит как последний пропойца.
А вы, королева, потрите виски
И хоть что-нибудь нам пропойте.
Да, мы знаем, вы не любите низкорослых пород.
Машину водите — как цунами.
Но мы все же надеемся, что этот год
Вы пробудете вместе с нами.
Если наша просьба вас удивит —
Отошлите нас просто жестом.
Но вы тут дома, сударыня, и не делайте вид,
Что в изгнанье и под арестом!
Королева, вы стали последним звеном
В цепи, что мы тут сплетаем.
Ради вашей вышивки жемчужным зерном
Мы сотрудничаем с Китаем.
Мы разграбили Рим, разгромили Прованс,
Перламутр ввозя, терракоту...
Заклинаем, сударыня, именно вас:
Не бросайте ручную работу!
* *
*
Как Ламолю ноги ломали!
Как ломали ему виски...
В медальоне цветной эмали
Белокурые завитки.
Ах, любовь нетрудно угробить.
Обезглавить, ошеломить.
Уничтожить еще в утробе,
Просто голову проломить.
Ничего твой Ламоль не скажет.
Только всхлипнет: “Прощай, Марго!”
И заснет, соскользнет и ляжет
В темно-красное молоко.
Дворянину, бойцу, атлету —
Жизнь не очень-то дорога.
У реки, впадающей в Лету,
Невысокие берега.
В Лангедоке так желт подсолнух,
Так вино бежит из мехов...
А откроешь глаза спросонок —
И полна тетрадка стихов.
Будто здесь никого не убили
И цветет лаванда опять.
Будто здесь никогда не любили
Кровь пустить, с королевой спать.
* *
*
Безнадежное мое дело.
Так о чем же душа хлопочет?
Все глаза себе проглядела,
Раз он слушать меня не хочет.
Неподдельные мои страсти.
Суп не сварен, роман не вышел.
...Он едва говорит мне “здрасьте”,
Он и песен моих не слышал.
Безнадежное мое дело.
Он смеется, лицо мне гладя.
Все глаза себе проглядела,
Будто он — незнакомый дядя.
Будто вместе не ночевали,
Тело телом не задевали...
Будто он, если я разденусь,
И узнает меня едва ли.
Безнадежное мое дело.
Мои сны — сотни утлых лодок.
Все глаза себе проглядела
В ожиданье иных находок.
Был бы он моих слов ценитель,
Был бы строф моих собиратель,
Стал бы жизни моей хранитель
Да и снов моих толкователь.
...Стал бы снов моих толкователь
И всей жизни моей хранитель.