Продолжение "Веселой науки"

Азбучным порядком или по числам
можно перечитывать четверни, —
то скудея, то прирастая смыслом,
совместимы, как их ни поверни.

Алчного стяжателя благ и злата
стороной обходит, покуда здрав,
щастие, — и огненная расплата
ждет по смерти за ненасытный нрав.

Ангел белый с демоном битву черным
вечно длит, божественный сон храня,
чтоб засеять землю, подобно зернам,
искрами не льда, но скорей огня.

Африка с Америк начнет обеих
жадно непосильную дань сбирать,
коль на скорбью вскормленных скарабеях,
выкатив шары, развернется рать.

Безнадежней дела и бесполезней,
чем в дурное время быть на виду,
несть, — честней излечивать от болезней
в захолустье люд, отводя беду.

Близнецы повергнутся навзничь перед
жаждущей над ними суда толпой, —
и безбожный, длани воздев, поверит,
и прозреет, вежды смежа, слепой.

Бремени нещадно, свободу дико
попирай, чреду беззаконий множь, —
и народ полюбит тебя, владыка,
признавая правдой двойную ложь.

Вновь завоевателя дух во гробе
заключен до Судного будет дня, —
правая и левая — рати обе
обессилят, дрогнув и восстеня.

Воссоздать низверженного Колосса
соберутся дерзостные умы, —
крыльями снабдят, навернут колеса
и втолкнут в объятия светотьмы.

Времени земного не понимая,
жизнь обычная в небесах течет, —
больше бессловесная, чем немая,
мысль берущая, а не речь в расчет.

Всякой силе сякнуть по Вышней воле
или набирать, разрастаясь, мощь, —
беззаконную — даже ветер в поле
разметет и мелкий размоет дожжь.

Говорю, в Сивиллины вникнув книги,
внидя в Аристотелевы врата:
времени в едином собраться миге,
стать пространству точкою неспроста.

Голодом начнется пора раздоров,
смерти приносящая урожай, —
всем злодей покажет суровый норов,
соглашайся с ним или возражай.

Города дремучим займутся лесом,
в коем расплодится рыскучий зверь,
сотворенный резвым, но бестелесым,
ибо вход и выход — не там, где дверь.

Государство, граждан своих глотая,
в стороны раздастся, набрав объем,
но пора свинцовая, не златая,
не замедлит установиться в нем.

Двоицу могучую третий хилый
переборет, ибо взамен телес
обладает многой духовной силой,
разума великий имеет вес.

Дни, недели, месяцы, годы, веки
с грохотом проносятся все бойчей,
целый мир, таившийся в человеке,
раздробя на тысячу мелочей.

Древний прах великого властелина
потревожат, снявши с лица печать, —
нужен только повод, коль есть причина,
хоть ничтожный, чтобы войну начать.

Дыры порубежные как ни штопай,
рваные границы как ни латай,
Азия придет завладеть Европой,
не в открытой битве, — молчком и втай.

Евва, соблазнивши в Раю Адама,
горсть семян со древа добра и зла
прихватила, чтоб разбросать их сямо
и овамо, наземь едва сошла.

Евнух, отрастивший срамные уды,
заново восставит себя в правах,
утварь драгоценную и сосуды
отберет путем топоров и плах.

Единица, высшим владея даром,
больше сотен тех, кто лишен того, —
разбивайся, нет ли они по парам,
не составят целое существо.

Естьли рассеченное воедино
тело соберется твое сполна,
про тебя “ни родина, ни чужбина”
вряд ли кто посмеет сказать, страна!

Жадно съест мохнатая паучиха
оплодотворившего паука, —
ей по скорбных днях обернуться лихо
скромной чадолюбицей на века.

Жениха с невестой найдут в оковах,
освободят их, но возьмут взамен
молодость и свежесть во имя новых
милостей, что хуже стократ, чем плен.

Женщина над всем воцарится миром,
одержима похотью и нагла,
хлеб — убогим, кров предоставит сирым,
обобрав достаточных догола.

Жертвуя собой и своим покоем,
лишь и можно в тех обрести себя
выражениях и делах, по коим
поздный суд не страшен тебе, трубя.

Запад на Восток потечет походом,
но, считая вышедших супротив,
по своим удар нанесет свободам,
за победы бедами заплатив.

Звездам — гаснуть, вспыхивать, гаснуть снова,
рассыпаться, скатываться — шарам
тел небесных, — внутренняя ж основа
мироздания — освещенный храм.

Здания, с устойчивых оснований
сдвинувшись, восторженно в пляс пойдут, —
после мятежей и кровавых браней
совершится несправедливый суд.

Знания плодят, раздаваясь шире,
вред непоправимый среди людей, —
только сокровенными вряд ли в мире
хоть один воспользуется злодей.

Игом тяготиться не будут люди,
естьли пряник чередовать и кнут, —
пляской Саломеиной и на блюде
головой Крестителя круг замкнут.

Из-за гор появится самозванец,
зла не различающий и добра,
возвратит изгнанников и изгнанниц,
но падет — повержен — от топора.

Имена заменят набором чисел,
на слова немой наложа запрет, —
первого, кто выю свою возвысил,
трижды обезглавят, — и петел вспет.

Истину забрызгают грязной ложью,
опорочат верность и чистоту, —
как ни уповай на десницу Божью,
сколько ни удерживай речь во рту.

Корни вширь и вглубь разрастутся блуда,
в лист и в цвет ветвей вознося размах, —
дщерь царя родит без главы верблюда,
с осемью ногами, о трех горбах.

Красные, восстав, пересилят белых
и рассеют зернами по земли,
дабы в чуждых им и в родных пределах
прорастать, не ведая, где взошли.

Крылья рукотворные взроют небо,
плавники глубь моря прорвут насквозь,
молока искусственного и хлеба
вдоволь, — мировая же хрустнет ось.

Кто меняет кожу и ходит задом,
у кого единственный глаз во лбу,
станет управлять человечьим стадом,
усмиря поднявшихся на борьбу.

Левый берег выйдет войной на правый,
дабы звался верхом повсюду низ, —
под воду, не справившись с переправой,
и поодаль земли уйдут, и близ.

Лестница падет должностей и званий,
грады сократятся до деревень,
вслед за веком скорби — всего нежданней —
каждый обретет наслаждений день.

Лучше бы земному с небесным войском
не тягаться, чтоб не терпеть вреда,
но в порыве дерзостном и геройском
не бывает разума никогда.

Людям на земле обитать не боле
семисот веков — и сойти на нет,
дрогнув от другим причиненной боли
и представ пред строгим судом планет.

Мнимые богатства преумножая,
сговорятся истинными небречь, —
сбор страданий быстрого урожая
всколыхнет замедлившуюся речь.

Множества полягут на поле брани,
от обеих высланные сторон, —
в каждой — там чуть позже, а здесь чуть ране —
треснет и в куски распадется трон.

Может разориться богач, а нищий
вверх пойти, — пребудут, хоть натощак
их держи, хоть вскармливай лучшей пищей,
мудрецом — мудрец, дураком — дурак.

Мудрость перед глупостью на коленях
пресмыкаться вынуждена в пыли,
дабы от нашествия медных денег
сохранить серебряные рубли.

Начато не мной, завершиться может
от исчезновения моего
через вечность, — старое Бог вничтожит,
возвеличит новое естество.

Нерушимый приступом взявши замок,
крови припустившиеся на зов
как самцы безмездно покроют самок,
что родят убийц для своих отцов.

Нечего терять, расставаться не с чем
душам, не обретшим упругих тел, —
пребывать в незнании вечно вещем,
не пытаясь вырваться за предел.

Новые всплывут пузырями люди
из глухих глубин, где гнездится мгла,
на поверхность — жить, не молясь о чуде
и не различая добра и зла.

Облако, сгустясь, обернется тучей,
дожжь ниспосылающей, град и снег,
но, из недр огонь возгоняя жгучий,
суша восстановится без помех.

Обмелеет речь — и словам истертым
галькой однобоко торчать из той, —
кто вернет им смысл, безнадежно мертвым,
и пробудит к жизни, какой святой?

Общей мятежи завершатся смутой,
где ни правых, ни виноватых несть:
разодетым — голый, босым — обутый,
потерявшим станет имевший честь.

Острый слух вперяй в отголоски Рая,
отзвукам надмирной борьбы внемли, —
сказанное — сбудется, невзирая,
слышен гул небес или нет с земли.

Подлинная жизнь пополнее мнимой
и на вечность целую подлинней, —
отреши рассудок и душу вымой,
смертный, прежде чем говорить о ней.

Праведным обычаям и законам
изменив и выступив поперек,
новый повелитель над старым троном
“кротким и тишайшим” себя нарек.

Превратятся ищущие в искомых, —
духом оскуделая плоть вберет
пресмыкающихся и насекомых,
лишь бы прирастал человечий род.

Предо мной грядущего даль открыта,
спала с глаз нелепая пелена
временного, — днесь сквозь тройное сито
прошлого просыпались семена.

Разум — прочь, невежды! — и дух сокрыты
многостропотных в глубине письмен,
дабы, коль в достатке они и сыты,
уберечь от смут, а коль нет — измен.

Ржа снаружи рыжая жрет железо,
яблочная внутренность — снедь червя, —
человека ж алчность и зависть безо
всяких щад истачивают, кривя.

Рубленый корабль накренится набок,
без ветрил оставшись и без руля, —
всем парням и девкам в дедов и бабок
превратиться, не услыхав: “земля!”

Серости всемирной, спешащей всюду
заполнять пустоты, придет посол,
принеся даров бесполезных груду,
нетерпим, уклончив, завистлив, зол.

Содрогнутся сильные, видя слабых
на железных гусеницах в броне, —
странная страна устоит на бабах,
утомившись помощи ждать извне.

Сущее Творец воедино сплавит,
сквозь огонь прогонит и разоймет,
отделив окалину, — благ и правед! —
дабы вызвать заново жизнь из вод.

То, что завоевано ратным делом
прадедами, правнуки возвратят
траченным изрядно и поределым,
на главу поставленным вместо пят.

Трезвые восстанут противу пьяных
и рассудок высшим почтут из благ, —
предков опознавшие в обезьянах
обрекут потомков на смех и страх.

Триста царств, правителей и народов
повидать пришлось на своем веку
мне, — но только сей — не купив, не продав —
край отчизной истинной нареку.

Трусость и коварство придут на смену
прямоте и мужеству, в прах поправ, —
свежих сил ростки приобщатся к тлену,
тише вод пребудут и ниже трав.

Узница не птицу снесет, не зверя, —
шерстью сплошь покрытое, без лица
нечто, и оно, ни во что не веря,
выползет на волю искать отца.

Умирать положено лишь рожденным,
остальным, не каясь и не греша,
очереди ждать меж мольбой и стоном, —
тело — без нее, без него — душа.

Упадут границы, где прежде были,
вырастут, где не было никогда, —
ветхий уговор остается в силе,
новый раздвоится на “нет” и “да”.

Учинит расправу над сыновьями
грозную родитель, но вместо них
суждено ему оказаться в яме, —
как в одной из древних писалось книг.

Хвал и порицаний углем и мелом
в шахматном порядке не выводи,
помни не о частностях, а о целом,
ибо прежде бывшее — впереди.

Хитрецам и трусам, прямых и храбрых
одолев обманом, сложить на дно,
где не в легких воздух, но в жадных жабрах,
и живые с мертвыми заодно.

Храмам ли, хоромам ли запустелым,
обращенным порохом в прах и дым,
пребывать на небе, — так душам, с телом
разлучась одним, обрастать другим.

Худшие возьмут в межусобной розни
верх, изловят мудрых и перебьют,
против добродетельных строя козни,
на чужих костях создадут уют.

Целовать упругие груди деве
все стремятся, в жены же взять — никто,
ибо вскоре червь, заведясь во чреве,
из нее соделает решето.

Целое распасться должно на доли,
чтобы воедино срастись опять,
но другим порядком, чем был дотоле:
три по десять вместо шести по пять.

Ценности вчерашние завтра прахом
лягут, коль неистинны и пусты, —
разве запретишь безмятежным птахам
в те, где ждет змея, залетать кусты?

Цепь событий лопнет, со звоном звенья
разлетятся, время не потечет, —
дням развоплощения, дни творенья
отразив, обратный начать отсчет.

Человечий множится род, но чистых
и высоких душ невелик запас
в кладовых надмирных, — нетрудно в свистах,
рыках или шипах расслышать глас.

Чередой общественных потрясений
завершится бедствий природных ряд,
коль порой осенней или весенней
числа — несгораемые — сгорят.

Черновой небес развернувши свиток,
знаки сам Творец подчищает звезд,
правит, — и бесчисленных перечиток
после не торопится ставить крест.

Чужеземец в руки возьмет державу,
но в священном ужасе отбежит, —
всех найдут карающие по праву,
кто неладно скроен и крепко сшит.

Шар углы внутри сокрывает куба,
и таится в недре квадрата круг, —
такожде невидимое сугубо,
зримого ж одно состоит из двух.

Шествия победные совершая
по теснинам улиц и площадей,
что Европа, в сущности, небольшая,
уяснит воинствующий злодей.

Шестерни зубчатые мирового
обеспечивают устройства ход
круговой событий, — ничто не ново,
было все и ведомо наперед.

Шума ли шурупы ввернувши в уши,
оба ль ока к облачной белизне
возведя, покой отыскать на суше,
на морском найти не пытайся дне.

Щастие под солнцем недостижимо,
все светила прочие далеки, —
значит, и с огнем не бывает дыма,
плотским ощущениям вопреки.

Щит непобедимый мечом расколот
надвое, но те, в ком горит испуг,
из него скуют всеразящий молот,
дабы меч в кривой обратился в плуг.

Щедро награжден и возвышен нищий,
отыскавший древле сокрытый клад, —
сделаются камни всеобщей пищей,
кровь земли — предметом людских услад.

Щупальцы тьмочисленные раскинув,
дабы праздность не размягчала жвал,
пережрет чудовище исполинов
и за тех возьмется, кто слаб и мал.

Юг на Север солнечные отряды
двигнет и до тех доберется мест,
где в пещерах мрачных плодятся гады
и один другого беззлобно ест.

Юноша для старцев создаст уставы,
смерть дороже жизни в них оценив,
не во благо всем, не для личной славы, —
ради утучнения тощих нив.

Юркая сквозь пальцы течет водица,
сыплется песок меж перстов, струясь,
изменяются голоса и лица, —
внутреннего с внешним прервется связь.

Явное непросто соделать тайным,
обнаружить скрытое тяжелей, —
о непредсказуемом и случайном,
естьли не свершаются, сожалей.

Языком подвигнутся в путь языки,
распестря по воздуху сто знамен,
бранной гром раздастся с высот музыки, —
вождь позорным именем заклеймен.

Ящик раскурочивая Пандоры,
помни, взять стремящийся все дары,
что болезни, бедствия и раздоры
первыми появятся из дыры.

Я сменил немало имен, обличий,
видений, занятий, времен и стран,
изучил звериный язык и птичий,
тем, кто призван, быв, а не тем, кто зван.