* *
*
Погулять бы еще, как вчера говорил Броневой —
Дальнобойщик со стажем, которому стыдно бояться,
Прозвучать широко наркотически-зыбкой строкой,
С хороводом менад, как теперь говорят, оторваться.
Погрустить на ветру, пробежаться, как в детстве, стремглав,
Пошутить над собой, анекдотец загнуть про тирана,
Изумляться всему, ну как тот застрелившийся граф,
Что, Изольду браня, воспевал за отвагу Тристана.
Эх, пожить бы еще, с олимпийской курнуть во дворе,
Да пожалиться так, чтоб печаль превратилась в музыку,
Да возвысить любовь, рассказав небесам о поре
Воровской, ибо я — воровал для любимой клубнику.
Покутить бы еще, наплевав на советы врачей,
Накатить бы стакан и заесть обалденным закатом
Перед тем, как отплыть в государство бессрочных теней,
И поплакать навзрыд перед нерафаэлевским адом.
Погуляю еще, поражаясь всему, что окрест,
С хитронырой Москвой посудачу, о главном поспорю.
И слезой изойду, уходя от излюбленных мест,
С неизбежным мирясь, покоряясь последнему горю.
В провинцию
Из видений своих выбирайся, приятель. В глубинке
Хватит, черт побери, вековать-куковать по старинке,
Ты проспал возмущенье рабов и прибытье Де Ниро,
И Манежную в жутком огне, и сарказмы вампира.
Ты не видел, как Стоун Шерон улыбалась геенне,
Как тамбовские волки ее посылали по фене,
Эй, смотри, прозеваешь, проспишь Михалкова киношку,
Эй, дружбан, пронесешь мимо рта золоченую ложку!
Приезжай, новый век громыхает Москвой и Нью-Йорком,
Алчным Суллой грозит, промышляет шпионом фон Борком,
Пахнет нефтью, и птицей поет, и в подземке бомжует,
Желваками играет и ветром-печальником дует.
Приезжай, погуляй по Арбату и по Баррикадной,
Пофлиртуй, расскажи о циклонах девице нарядной,
Разгрызи эту жизнь ненасытными злыми зубами,
Прочитай и скажи: “Лабуда этот ваш Мураками”.
Дурак. Улица Достоевского
Он ревет сумасшедшие песни о бедной отчизне,
Он взыскует могучего слова с небесных полей?
И такое в гляделках его истребление жизни,
И такая печаль, хоть веревочкой шею обвей.
Этот странный певец так понятен сапфирному небу,
А вот злой участковый не знает, что делать с таким,
Как его приспособить к тому справедливому гневу,
Что взрастает порой к отморозкам, к амбалам крутым?
Потому и спешат в равнодушье одетые люди
Затолкнуть идиота в машину психушки скорей,
Чтобы не голосил о каком-то неведомом чуде
Этот в грязном х/б надоевший кругом фалалей.
Торопитесь, медбратья, сомненья отбрось, участковый,
Вам ли знать, как рыдать, как летать над отчизной ему,
Да поверх рубежей, с этой песней, такой “непутевой”,
Как любовью души наполнять неохватную тьму.
Вам ли думать о том, что трудиться печальником — важно!
Вам ли ведать о том, что за эти мотивы тоски
Вам в аду, что придумал не Босх, будет менее страшно,
Вам на каплю простят, как прощают порою долги.
Потому осторожнее с этим безрадостным малым,
Ибо он, а не вы — наш заступник и наш проводник.
…Газанула и скрылась машина с больным и усталым.
Стало тихо окрест, даже ветер пронзительный сник.
* *
*
Как намечалось много,
Сложилось мало как:
Мерещилась дорога,
А выпадал — кабак.
Как верилось: питомец,
Представь, питомец муз!
Сам А. Г. Б. — знакомец,
А это, братец, — плюс.
Хотелось с Огаревым,
А выходило с тем,
Кто прятался под кровом
Дешевеньких проблем.
Гарибальдийцем — мстилось
В инакий мир уйти,
Но чаще, Боже, пилось
В пивнушках, взаперти.
Смотри, Создатель, как мы
Ползем из мрака в мрак,
Ну никакой в нас тямы:
Тот грустен, сей чудак,
И все ко мне подходит,
Ко всем таким, как я,
Кто возле ходит-бродит
Кастальского ручья.
Не порицай, Всевышний,
За слабость и грехи,
За этот сумрак книжный,
За глупые стихи.
Мы все бредем во мраке,
Отраден мрак подчас.
Как мелки наши страхи,
Как мельтешит Парнас…
Из литературной жизни
Как Писемский Катенина костил! —
Мол, парвеню, хвастун и алкоголик,
Несносный волокита, злой зоил
(Умел А. Ф. достать иных до колик).
Умел старик сказать не в бровь, а в глаз,
Не в лучшем виде описал в романе
Того, кто зрел воочию Парнас,
Того, кто пел охотнице Диане,
Того, кто — было! — Пушкину дерзил,
Того, кто спорил с автором “Людмилы”,
Того, кто над Кавказом песней плыл,
Спиртным сжигая волюшку и силы.
Конечно, резонер, конечно, плут,
Тщеславья сын, надменности приятель,
И фантазер, и страшный баламут,
И Мельпомены пылкий обожатель.
Полка Преображенского солдат,
Участник Бородинского сраженья,
Сквозь тьму веков я высказать вам рад
Не осужденье, а благодаренье
За то, что открывали мне глаза
На тех, кто не вчера увидел Лету,
За драйв “Софокла”, за “Убийцу”, за
Те небеса, что свойственны поэту.
* *
*
С московского (с какого — все равно)
Вокзала я отправлюсь в эту среду,
Другое буду за окном кино
Я лицезреть, как некую победу
Над повседневьем. Может быть, и так.
Пускай поля, холмы и леспромхозы,
Леса и горы мой тревожат зрак,
Ну и, конечно, вызывают слезы.
Я буду воскрешать своих друзей,
Припоминать классические строки,
В которых и Кащей, и Колизей,
И важный Рим, и терем у дороги.
В которых от Полонского привет,
В которых тень Случевского и что-то
Печальное, чему названья нет,
Какая-то трагическая нота…
Я выпью в ресторане коньяку —
Армянского, французского? Не важно.
Я ключевое загоню в строку,
Мне будет одиноко и отважно.
Мне будет одиноко? Нет и да…
Мне будет — хорошо и одиноко.
Со всех вокзалов мчатся поезда.
Блестит звезда. Влечет-зовет дорога.
* *
*
Никакого мне счастья не надо,
Даже винчика и шоколада —
Хмурый врач выпивать воспретил.
И блудить, чай, позорно и поздно…
Как запущенно все, несерьезно —
Это правильно, а, Гавриил?
Между мной и Фортуной-богиней
Не сложилось, как треплются ныне,
Вот такой, черт возьми, коленкор.
Между мною и радостью — мраки,
Лай бродячих, и ругань, и драки,
Ну и ворона крик: “невермор”.
Никакого мне счастья не надо.
Небо яркое — вот и отрада,
Запах роз — я доволен вполне,
Да Георгий Иванов под мышкой,
Не расстанусь с печальною книжкой —
Это роком прописано мне.
Сумасбродствует ветер округи,
Вот и сумерки — вечера слуги,
С этим буду я жизнь доживать.
И другого, архангел, не надо,
Небо темное — тоже отрада.
Буду звезды сегодня считать.
Poste restante*
Расскажи про меня знатокам, прочитавшим впервой
Те слова, что горчат, что искрятся счастливой волшбой.
Распиши чужакам и поэтам другим расскажи,
Как в России гулял, как звенела кифара души,
Как я облаком стал, как давно обретаюсь в мирах,
Что плывут высоко и лучатся в особенных снах.
Сохрани виноград моих слов, сохрани абрикос
Сочной рифмы, что так доставала любимых до слез,
Сохрани в кладовой своей памяти яркий мотив,
Как недолгую жизнь я упрятал в загадочный миф.
Поколению NEXT растолкуй, что возник в кабале,
Как швырял эту жизнь и уродовал сердце во мгле,
Как меня провожало нетрезвое солнце домой
И мурлыкала жизнь, притворяясь белужьей икрой,
Как таился в больничке, где пела с надломом братва
И “Таганку”, и “Мурку” — какие блуждали слова!
И тогда уяснишь: я в тебе растворен навсегда
Этой музыкой сфер, что за горло брала города.
* До востребования (франц.).
Чигрин Евгений Михайлович родился в 1961 году на Украине. Жил на Дальнем Востоке. Автор двенадцати книг стихов. Лауреат литературных премий, участник российских и международных фестивалей. С 2003 года живет в Москве и Красногорске.
Опубликовано в Журнале №2