*
Не скука, нет, не сплин, не боль и не печаль.
Цепляется тоска за сердце воровато,
Как робкий ученик за левую педаль.
Подавлена душа, каким-то горем сжата.
И скука есть в тоске — как черный паучок
В прозрачном янтаре, и сплин, всегда готовый
С ферзем — наперерез, с конем — наискосок,
И пахнет, на беду, она печалью новой.
И всё сгущаются, всё ниже облака,
Клубятся дымные, и смотрит сиротливо
С укором рукопись ненужная, пока
В халат я кутаюсь, и тихо мокнет ива.
Дождю не скажешь ведь: приятель, прекращай
Свои дурачества! — он слишком свыкся с ролью.
Как электрички вой отрывист — словно лай,
Вскричит, гонимая внезапной, свежей болью…
И словно без толку зашел на огонек
Сосед прилипчивый и сел понуро с краю, —
Вот так, случается, желаньям поперек
Я собственную жизнь свою пережидаю.
Тоска! Тоскливо мне… такого слова нет —
Оттенка горького — в немецком, во французском,
Английском вежливом… Небес таких, примет
У них не водится — в России только, в русском.
*
А все-таки Ангел-хранитель
В обиду меня не дает,
Не случай счастливый, а — мститель,
Вот что удивительно, вот!
И, может быть, всё не случайно,
А лишь потому, что с виной
Обиду связала я — с тайной,
Горячей и жгучей одной.
Победа не помнит провала,
Обида не знает вины.
Но всё, что гнала, отгоняла,
Тайком пробирается в сны.
И как-то на Каменный остров
Приехав — билетик в горсти, —
Обиду припомнила остро,
Считая: забыла почти.
Вот тут и явилось отмщенье,
Как в сказке; мой ангел, ты — был!
И я приняла как прощенье
Защиту таинственных сил.
Конференция в Италии
На заседании пленарном,
Когда притих полемик пыл,
Я вспомнила, что Леонардо
Да Винчи в этом парке был.
В окно мне виден светло-синий
Кусочек неба; рождена
Я здесь могла быть — Младший Плиний
Мне друг и пиния-сосна.
По лицам милых итальянок,
По мимике читаю: им
Знакомо всё — и шелест гранок,
И неуют холодных зим.
Смущенье, колебанья те же.
Фонетика ли нас роднит,
Веселый ветер с побережья
Или рыданья аонид?
Как туя с деревцем миндальным
И клен участливо стоят!
Тень Блока с профилем медальным
Склонилась, слушает доклад, —
Мы преданы одной отчизне
Приснившейся, и мнится мне,
Что памятью об общей жизни
Обмениваемся во сне.
Песочные часы
А кто-то, выдумщик, с улыбкой предложил
Нам тему общую для будущих стихов —
“Часы песочные”, — как испытанье сил.
Стих не обходится, сказал, без пустяков.
Часы песочные обманывают, врут,
В них струйкой сыплется томительно песок,
В них жизнь неспешная, как таянье минут,
Пересыпается и тихо дремлет рок.
Вот фотография на письменном столе,
На ней две девочки, подружки две, сестры, —
Косички, ленточки… Еще они в тепле,
О смертном холоде не знают до поры.
А впрочем, старшая сжимает плечи так
Малышке с бантиком недетским жестом рук,
Как будто силится сдержать неверный шаг
Навстречу горестям, в предчувствии разлук.
Оставим школьникам песочные часы,
В них детство вечное стоит, а не течет.
С чужого голоса затвержены азы,
А жизнь стремительно торопится вперед.
Зима сменяется уже не той весной,
Прав глупый Фамусов: все врут календари.
Лишь стрелки чуткие в содружестве с душой.
Часы песочные бесстрастны, хоть умри.
*
Собор этих сосен вечерних!
В оранжево-рыжих стволах
Я, дачник, сезонный кочевник,
Творца ощущаю размах.
Жилицы небесного рая, —
Что есть он и здесь, на земле,
Всем розовым строем внушая,
Стоят в предзакатном тепле.
Сдувает растительный мусор
И рыжий задиристый хлам
Порывом…О, сестры по музам,
По местности и по судьбам.
Сочувствие нужно, участье,
Чужие печали приняв,
Как воздух, раздаривать счастье.
Сосняк, как собор, многоглав.
И верится, в мире посмертном,
Ином — не останусь в долгу
И тоже верхушкой под ветром
Вылечивать души смогу.
*
Когда отчаянно не спишь, не спишь, не спишь,
Тьма расступается, дает воображенью
Простор непрошеный и потакает лишь
Пустой фантазии и внутреннему зренью.
И горы прыгают, как овцы, и холмы,
Как агнцы, прыгают, и — что с тобою, море?
Как в 113-м псалме, трепещем мы,
Себя не чувствуя, не чувствуя в фаворе.
В борьбе, в унынии, в опасности, беде,
Борясь со страхами, старательно ресницы
Сжимая влажные, — уйти, побыть нигде,
Глотнуть забвения… как этого добиться?
Не думать, Господи, не помнить, не желать…
Не Он ли говорил, что ищущий обрящет?
Враждебно всё теперь — и память, и кровать,
“Злопамятливый Бог”, и вот еще: “казнящиий”.
В часы бессонницы ты связан сам с собой,
К себе приворожен бездушной, темной силой,
И не расстаться… О, никто, никто другой
Не страшен так сейчас, как твой двойник постылый!
*
Памяти Георгия Адамовича.
Он под конец своих заметок грустных,
Как разговор с самим собой, таких,
Что хочется запомнить наизусть их,
Привел один знакомый многим стих —
Молитву шестистрочную, и точным
Эпитетом в ней чудным потрясен.
О пребыванье, думаю, бессрочном,
О строгом рае помышлял и он.
Я рамочку вчера купила — просто
Дешевый ободок, кружок, овал,
Чтоб взгляд его внимательный и острый
Мой стол, мои бумаги охранял,
Чтобы иметь возможность с этим взглядом
Вчерашний сверить текст и чтобы он
И мысль его, и фраза были рядом, —
Не только там, где вечно зелен клен.
И думаю, что, если бы спросили,
Он выбрал бы — не райское, в тепле,
Блаженное и праздное бессилье,
А вечное дежурство на столе.
Бумага, перечеркнутые строки,
Цветные скрепки, чашка, крепкий чай…
Не правда ли? — вот где реальный, строгий,
С небесным конкурирующий рай!
*
Чудесна в музыке способность к мимикрии!
И потому еще она нежней стиха,
Что музыкант — как врач, ему, как в хирургии,
Расчет необходим, душа его суха.
И я подумала, внимая пианисту,
Когда он Шуберта нам исполнял на бис, —
Что обработка та бравурная, по Листу, —
Излишне влажная, напрасно он раскис.
Само искусство есть, не правда ли, и нежность,
И любознательность, и стройность, и порыв;
Что их навязывать? Холодная неспешность
Нужна художнику, чтоб вызвать их прилив.
Чтобы почувствовать волнение, не надо
Его подсовывать, сама приду к нему.
И ветру дерево, я думаю, не радо,
И сердце тянется не к сердцу, а к уму.
*
На слух не жалуюсь, не жалуюсь, но всё же
В многоголосии я речь не разбираю —
Провал, рассеянность, которая похожа
На взгляд блуждающий, скользящий где-то с краю.
Пчелой невидимой я здесь ношусь в собранье
И собираю мед, как если б он, цветочный,
Был в этой комнате, мне нравится жужжанье,
И сигаретный дым, и крендель потолочный.
Впиваюсь медленно, неясному приказу
Зачем-то следуя, и — странная работа
Ночная: в памяти верчу улыбку, фразу,
И отблеск рюмочки; так нужно отчего-то.
Кто скажет, отчего? А только мне любезней
Не слово дельное, а звук, его частица,
А признак призрачный невзрачный, — всё, что в бездне
Времен не знает, как, но хочет отразиться.