Из переписки К. И. Чуковского и И. С. Шмелева
Иван Сергеевич Шмелев (1873 — 1950) — выдающийся прозаик, вклад которого в развитие отечественной литературы мы по-настоящему начинаем осознавать только сегодня.
Быть, по его словам, «писателем родным, национальным, в лучшем смысле слова тем, под трудами которого может смело стоять подпись русскими буквами», «быть выразителем родного и нужного», «иметь читателя из широких народных масс», ему «сказать доброе и ободряющее слово» — в этом видел для себя Шмелев высшее счастье и смысл творчества.
Первый, «гимназический», рассказ Шмелева — «У мельницы» — был опубликован в 1895 году. Однако после неудачи с изданием следующего произведения — книги путевых очерков «На скалах Валаама» (1896) — в его литературной деятельности наступает длительный перерыв. После окончания юридического факультета Московского университета и года воинской повинности Шмелев служит судейским чиновником в Московской и Владимирской губерниях. Субъективно трудное, это время было, однако, временем накопления жизненного материала, обогащения писателя глубоким знанием провинциального быта.
Интенсивный рост Шмелева как писателя начался в годы первой русской революции. «1905 год поднял меня, — писал он в автобиографии. — Новое забрезжило передо мною, открыло выход давящей тоске и заполнило образовавшуюся в душе пустоту».
Критика долгое время обходила Шмелева молчанием. Его широкая известность началась лишь с появления в печати знаменитой повести «Человек из ресторана» (1911), выдвинувшей писателя в первые ряды реалистической литературы. О нем заговорили как о «ярком художественном даровании», «художнике обездоленных», самобытном продолжателе традиций писателей-классиков. Расширяется круг знакомых Шмелева из числа видных писателей и критиков. Он вступает в переписку и личное общение с Горьким, Короленко, Андреевым, Серафимовичем, Сергеевым-Ценским, Буниным, Телешовым и другими известными деятелями русской культуры.
Среди них был и К. И. Чуковский — один из самых популярных и авторитетных в то время критиков. Как и многие другие современники, Чуковский «открыл» для себя Шмелева тоже после появления в печати «Человека из ресторана».
Переписка Чуковского и Шмелева началась с курьеза: осенью 1911 года кто-то из читателей и почитателей критика прислал ему из Рима коротенькую открытку. Из-за неразборчивой подписи Чуковский ошибочно посчитал адресантом Шмелева и откликнулся небольшим письмом с просьбой прислать ему экземпляр XXXVI сборника «Знание», в котором была опубликована повесть «Человек из ресторана». Критик был в восторге от этого произведения. «Это моя вина — не перед Вами, а перед рус<ским> обществом, что я до сих пор не закричал в нашей „Речи” и в „Совр<еменном> слове”: смотрите, читайте, плачьте по поводу В<ашей> повести. Это мой долг, моя обязанность обрадовать рус<ского> читателя таким прекрасным праздником литературы <...>», — пишет он Шмелеву 21 ноября 1911 года.
Чуковский выполнил свой «долг». Анализируя в начале 1912 года в обширной статье «Русская литература в 1911 году» литературные итоги минувшего года, Чуковский особо выделил шмелевское произведение:
«И случилось так, что именно в этом году бесхитростный, „плоский”, старозаветный реализм неожиданно обнаружил, сколько таится в нем еще нерастраченных сил.
Реалист, „бытовик”, нисколько не декадент и даже не стилизатор, а просто „Иван Шмелев”, обыкновеннейший Иван Шмелев написал, совершенно по-старинному, прекрасную, волнующую повесть, т. е. такую, что всю ночь просидишь над нею, намучаешься и настрадаешься, и покажется, что тебя кто-то за что-то простил, приласкал или ты кого-то простил. Вот такой у этого Шмелева талант! Это талант любви. Он сумел так страстно, так взволнованно и напряженно полюбить тех Бедных Людей, о которых говорит его повесть, — что любовь заменила ему вдохновение. Без нее — рассказ был бы просто „рассказ Горбунова”, просто искусная и мертвая мозаика различных жаргонных лакейских словечек, и в нем я мог бы найти тогда и подражание Достоевскому, и узковатую тенденцию („долой интеллигентов!”), и длинноты, и сентиментальность. Но эта великая душевная сила, которой никак не подделаешь, ни в какую тенденцию не вгонищь, она вся преобразилась в красоту. Рассказ для меня — безукоризнен, я бы в нем не изменил ни черты, даже самые его недостатки кажутся мне достоинствами.
Называется он „Человек из ресторана” и напечатан в сборнике „Знание XXXVI”» («Ежегодник газеты „Речь” на 1912 год». СПб., 1912, стр. 441).
Шмелеву Чуковский как критик был знаком задолго до начала их переписки. Молодой писатель читал его работы, слушал его лекции о Сологубе, о чем он сообщил в своем письме от 25 ноября 1911 года. Высоко ценя талант критика, Шмелев не раз намеревался послать на его строгий суд свои произведения. «Сколько раз приходило желание послать Вам на просмотр работу свою посильную, и каждый раз удерживало чувство не то стыда, не то жути», — признается он в письме от 25 октября 1911 года.
Роль Чуковского в творческой судьбе Шмелева достаточно велика. Критик привлек его к сотрудничеству в газете «Речь». Посылая туда свой рассказ «Черная звезда», Шмелев сообщал ее редактору — издателю И. В. Гессену — 2 декабря 1911 года: «Многоуважаемый господин редактор! Корней Иванович Чуковский сделал мне приятное предложение — написать небольшой рассказ для газ<еты> „Речь” — к Рождеству. С большой готовностью принял я предложение это и посылаю рассказ „Черная звезда”» (РГАЛИ, ф. 1666, оп. 1, ед. хр. 882). На страницах «Речи» помимо «Черной звезды» были опубликованы еще девять рассказов Шмелева: «Патока» (1911), «Тени» («В деревне»), «Ненастье», «Весенний шум» (1912), «По приходу» (1913), «Карусель» (1914), «Про черную жемчужинку», «Лихорадка», «Три часа» (1915). Почти все они были затем включены Шмелевым в восьмитомное собрание его сочинений, выпущенное в 1912 — 1917 годах «Книгоиздательством писателей в Москве».
Чуковский всячески содействовал тому, чтобы произведения писателя были опубликованы в популярном журнале «Нива» и в приложении к нему. В декабре 1916 года Шмелев сообщает сыну в действующую армию: «Вчера звонил Чуковский, просил рассказ для „Нивы”, говорит, что в скором времени издатели выступят с предложением дать мои книги в приложении к „Ниве”» (РГБ, ф. 387, карт. 9, ед. хр. 23). Первая мировая война и последовавшие за тем Февральская и Октябрьская революции помешали осуществлению этого замысла. 25 апреля 1923 года Шмелев писал из Парижа переводчику А. Элиасбергу: «Война и революция многое спутали, напр., усекли издание моих книг, уже было договоренных „Нивой” в приложение к изданию» (Лазарев В. А., Черников А. П. Письма И. С. Шмелева А. С. Элиасбергу. — В сб.: «В поисках истины». М., 1993, стр. 120).
Немало внимания уделяется в переписке, публикуемой ниже, особенно в письмах Шмелева, работе писателя над произведениями для детей и юношества. Любопытно в этой связи признание Шмелева в письме от 5 февраля 1917 года о том, что он задумал создать серию автобиографических произведений о своем детстве. Начало осуществлению этого замысла было положено именно в 1910-е годы, а завершено писателем на склоне лет, в эмиграции, обусловив появление самых «заветных» его книг — романов «Лето Господне», «История любовная», повести «Богомолье», рассказов «Небывалый обед», «Мартын и Кинга», «Лампочка», «Страх», «Наполеон», «Как я встречался с Чеховым», «Русская песня» и других, в которых «великий мастер слова и образа», как назвал Шмелева известный русский мыслитель И. А. Ильин, «силой ясновидящей любви» и таланта изображает быт и бытие православной России конца XIX столетия.
Письма Шмелева дают почувствовать особенности его характера, страстность натуры писателя, прозванного А. Серафимовичем «Неистовым Роландом», выявить отношение и к собственному творчеству, и к некоторым собратьям по перу, в частности к М. Н. Альбову, С. Н. Сергееву-Ценскому и А. М. Ремизову.
Переписка К. И. Чуковского и И. С. Шмелева, к сожалению, не сохранилась полностью. В личном архиве Чуковского имеются семь писем Шмелева к нему, а в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки — три письма Чуковского к Шмелеву. Неизвестно содержание и местонахождение по меньшей мере двух-трех писем критика к своему адресату, о которых упоминает Шмелев в ответах Чуковскому.
Письма 1, 3, 5 публикуются по автографам, хранящимся в ОР РГБ (ф. 387, карт. 10, ед. хр. 17), а письма 2, 4, 6, 7, 8, 9, 10 — по автографам, хранящимся в личном архиве К. И. Чуковского.
1
К. И. Чуковский — И. С. Шмелеву
23 октября 1911 года[1].
Москва, Житная, 10.
Многоуважаемый Ив<ан> С<ергеевич>,
С. Н. С<ергеев>-Ценский сообщил мне Ваш адрес, и таким образом я могу поблагодарить Вас за Вашу милую «открыточку» из Рима[2].
Теперь у меня к Вам просьба: черкните, ради Бога, в «Знание», чтобы мне прислали В<ашего> «Человека из ресторана», об этой вещи весь Петербург кричит, а я не читал, ничего не знаю. Денег же сейчас — ни копейки, книг покупать не могу.
Если же напишете детский (для маленьких детей) рассказ, пришлите его мне. Авось он подойдет к журналу «Жар-птица»[3], к<ото>рый я редактирую в «Шиповнике».
Ваш Чуковский.
СПб., Суворовский проспект, 40, кв. 4.
[1] Здесь и далее письма Чуковского датируются по почтовым штемпелям.
[2] В Риме Шмелев не был. См. письмо 2.
[3] Альманах для детей. СПб., «Шиповник», 1915. Редактор-составитель К. И. Чуковский. Шмелев в альманахе участия не принимал.
2
И. С. Шмелев — К. И. Чуковскому
25 октября 1911 года.
Москва, Житная, 10.
Многоуважаемый Корней Иванович,
С живейшей готовностью посылаю Вам — сб. «Знание» — XXXVI и позволю себе присоединить свой I т<ом> рассказов[1] и книжечку рассказов детских[2].
Сколько раз приходило желание послать Вам на просмотр работу свою посильную, и каждый раз удержало чувство не то стыда, не то жути.
Так как-то жутко было на глаза попасть.
Но вот теперь странная случайность дала мне возможность и осуществление попасть Вам на глаза и, быть может, под острое и меткое перо. Ну, что делать. Случайность...
Опять мне как-то неловко. Дело в том, что Вы, очевидно, не могли разобрать подпись под открыткой из Рима. Я еще не бывал за границей, и кто-то, очевидно, носящий фамилию однозвучную и внешне похожую на мою, писал Вам.
И вот случайность... От сердца скажу, мне было бы очень приятно написать Вам, послать Вам не одно письмо и тем более из-за границы, куда тянет неудержимо — хоть глазком поглядеть, но не было у меня хотя бы мало-мальски основательного повода к этому. Яркость Ваша? Да, конечно. Но смущался — дает ли яркость таланта право каждому говорить таланту — желаю с Вами быть знакомым, и вот пишу Вам по этому поводу... И вот тут случайность...
Я благодарю ее, счастливую, быть может, для меня. Не посетуйте, что приложил свое писание. Вам-то именно и хотел, всегда хотел показать свои работы и узнать, что Вы скажете.
Очень, очень благодарю и за любезное приглашение работать. Люблю для детей работать, но еще не пробовал писать для малюток. Не знаю, выйдет ли что. Если возможно, не откажите распорядиться выслать мне нумерка 2 — 3 «Ж<ар>-Птицы». А если найду в себе силы, Вашим слугой буду.
Примите уверение в искреннем и полном уважении к Вам.
Ив. Шмелев.
[1] Шмелев Ив. Рассказы. Т. II. СПб., «Знание», 1910.
[2] Шмелев Ив. К светлой цели. Первая книга рассказов. М., «Юная Россия», 1910.
3
К. И. Чуковский — И. С. Шмелеву
7 ноября 1911 года.
Москва, Житная, 10.
Многоуважаемый Ив<ан> С<ергеевич>,
Ваша вещь поразительная![1] Я хожу из дому в дом и читаю ее вслух, и все восхищаются. Я взял ее с собою в вагон, когда ехал к Леониду Андрееву[2], и в иных местах не мог от волнения читать. Говорил о ней Андрееву, — он тоже слышал о ней — и даже те отрывки, которые из нее напечатаны в разных газетных статьях, восхищают его. Мне кажется, что уже лет десять не читал ничего подобного. И, помимо чувства, какая умелость. Как мастерски сделаны первые главы.
Ваш Чуковский.
Сам я болел. Теперь — и развинчен. Ничего писать не умею. Свирепые бессонницы одолели меня. Чуть только поправлюсь, выскажу, как умею, свое восхищение — но [не?] в этом же дело.
[1] Имеется в виду повесть Шмелева «Человек из ресторана».
[2] Речь идет о поездке Чуковского в середине октября 1910 года к Л. Н. Андрееву на его дачу в Ваммельсуу.
4
И. С. Шмелев — К. И. Чуковскому
10 ноября 1911 года.
Многоуважаемый Корней Иванович,
Как обрадовали Вы меня, какую теплую и светлую каплю кинули на мое сердце. Не умею и сказать. Читал письмо, и дрожали руки, и сердце дрожало. Но не от удовольствия и удовлетворения дрожало, а от какого-то иного чувства, неизмеримо ценнейшего и неопределимого. Знаете, когда щекочет в глазах и ползут мурашки. Ну вот, вот и дождался, вот и потянулись к иному сердцу слова, выдавленные из души, ушли из тихой комнатки в жизнь, под небо, и нашли приют и привет. И не спугнули их шумы бойкой и хлесткой жизни, и не затоптали их на перекрестках. Я счастлив и благодарю, благодарю. Не прошло еще время, когда и тихие слова слышатся, когда биение мелкой жизни отзывается в родном сердце.
Счастливо сознание для меня, что могу говорить, что лежит в душе заветного, что легко принимается это заветное, что Вы его приняли. Вы, знающий тайну вышелушивания ядра писательского, хватающий сердце и суть среди побочных многих течений и пристроек авторской манеры и настроений, умеющий разом сыскать главное, то скрытое зеркальце, где отражается настоящее лицо, где ярче глаза, где особенно сильно отражается постукивание сердца. Вот так несправедливо забытый Альбов в Вас в наше время нашел главн<ым> образом своего толкователя[1]. Не зря я упоминаю Альбова. От него первого, милого, светлого и глубоко страдавшего, угрюмого, подавленного, узнал я, что могу работать, что должен работать, что есть у меня чему послужить[2]. От него первого принял отзвук сердца истомленного, умевшего тихо плакать там, где можно или источать желчь, или злобно смеяться, или, плюнув на все, отдаться течениям бесшабашной веселости или самодовольства. И вот Вы — в строках понял я — сказали мне еще большое и доброе. И милый С. Н. Ценский сказал, чуткий и задумчиво-нежный, и глубокий[3].
Я счастлив, очень счастлив. Примите эти слова в самом мягком тоне. И глубоко чувствую. И Вашу душевную искренность чую, и рад, рад.
Мечтал и желал боязливо — хоть бы лакеи человеческие, хоть бы невидные, скорбные, замызганные только бы прочитали и понесли что на сердце, боялся, что чадом и гарью кухонной и грязцой невидной запахнет от повести, и неприятно отвернутся, зажимая нос, те, что обычно читают и любят запахи более тонкие и глубокие. Но вот читают. О, не о чутких говорю, не о тех, кто принимает жизнь во всех ее сторонах, и не о тех, кто еще не приобрел удобного умения освежающее, гладкое и удобное видать в жизни и катится по гладким дорожкам без встрясок и толчков, а о тех, кто на кладбищах может выплясывать под гармошку, и в слезах и стонах ловить лишь прекрасное переживание, или ничего не видеть и ничего не слышать ввиду особо праздничного и ловкого устройства уха и глаза. Кто спешит и не задерживается, потому что дорого время и так прекрасна жизнь.
Рад потому я, что мелкое и жуткое в жизни еще встречает отклик в родной душе, еще не все облеклись в толстые кожи, еще воспринимает ухо писк и косноязычные слова. Воспринимает и чует за косноязычием больное и заветное, засыпанное мусором и плевками, окурками и кусками празднующих. Ловит еще писк в шумах и звонах рюмочного действия и в тонких мелодиях наджизненного и успокаивающего.
А как жутко было выйти на свет с лакеем Скороходовым[4], который и говорить-то разучился по-человечески, а знает одно — «слушаю-сь» и «сей минут-с»... да «не извольте беспокоиться». Боялся, что и мне скажут -а-а... или даже этого не скажут, а так только... бровью... или пальцем. Или в лучшем случает выругают, что даже, пожалуй, лучше в некоем отношении. А то и так... Эй, Шепелев!.. Бывало и Шепелев и... из кавказской жизни (вм<есто> крымской) и... высокопокровительственное — ммм-да! И не разберешь — ругнули или плюнули. И еще хорошо бы, ежели бы плюнули с достоинством, так сказать, смело, звучно и уверенно, с открытыми глазами. А то и не видишь, кто плюнул и как он в лице, уверенно ли и даже с удовольствием и весом... а все больше таким боковым, скользким отплевыванием, через зубы вбок. Только слышишь — цыкнут так, между делом, походя — попадет, нет ли — все равно. Ну и жуть, и омерзение, и тоска. И не знаешь, стоит ли огород городить и людей в расходы вводить и в раздражение. Все-таки себя поберегли бы для хорошего дела и вообще.
Конечно, все это пустяки, пожалуй, и я слишком отчетливо принимал сердцем, но было тяжело. Утешало, что не я один такой, а в компании даже веселей. Но теперь радостно. Вот только бы иметь силы работать невзирая. И опять страх — есть ли что сказать у тебя. Самый едкий страх.
Простите, что так вот откровенно и сказал. Да еще Вам. Но потому и сказал, что Вам. И не знаю Вас лично, а знаю Вас. Может быть, сердце лежит, может быть, очень оттаял. И не раскаиваюсь. Вам это, знаете, не безразлично. Только Вы не обидитесь, я знаю. Вы же мне прямо сказали, что нравится Вам работа моя, широко сказали. Ну, и я тоже широко скажу, а потому, что Вы поняли нутро. Хоть и не сказали, что взяло Вас, а я чую. Спасибо, спасибо. Не за то, что поняли — это Ваше свойство, — а за то, что так прямо и широко сказали. А я от всего сердца скажу — будьте здоровы, поправьтесь от болезни, найдите равновесие душевное. Знаю я эти болезни.
Искренне уважающий Вас Ив. Шмелев.
[1] Альбов М. Н. (1851 — 1911) — прозаик. Чуковский написал о его творчестве два отзыва: «Бунт слабого человека в произведениях Альбова« («Ежемесячное литературное приложение к журналу „Нива”», 1908, № 1) и «Подпольный байронизм» («Речь», 1907, 6 июня).
[2] В письме к Шмелеву от 28 октября 1908 года М. Н. Альбов, характеризуя его произведения 1906 — 1907 годов, отметил их психологизм и способность молодого автора к яркой обрисовке «физиономии быта». «Я вижу в Вас недюжинную силу, — писал Альбов, — которая должна проявиться во всем своем размахе, и дай Бог, чтобы это сбылось поскорее» (РГБ, ф. 387, карт. 9, ед. хр. 28).
[3] 16 сентября 1911 года Шмелев сообщал критику А. Александровичу (Потеряхину), что С. Н. Сергеев-Ценский во время беседы с ним высоко отозвался о повести «Человек из ресторана» (РГАЛИ, ф. 2262, оп. 1, ед. хр. 86). Свой отзыв Сергеев-Ценский вскоре повторил в письме к писателю и критику К. Р. Миллю: «Читали, какую прелестную вещь написал Шмелев („Человек из рест<орана>”) и какой он оказался вообще талантливый!» («Русская литература», 1971, № 1, стр. 156).
[4] Главный герой повести «Человек из ресторана».
5
К. И. Чуковский — И. С. Шмелеву
21 ноября 1911.
Москва, Житная, 10.
Многоуважаемый Иван Сергеевич,
Это моя вина — не перед Вами, а перед рус<ским> обществом, что я до сих пор не закричал в нашей «Речи»[1] и в «Современном слове»[2]: смотрите, читайте, плачьте по поводу Вашей повести. Это мой долг, моя обязанность обрадовать русского читателя таким прекрасным праздником литературы — но я болел острым малокровием мозга, у меня трое детей — все сразу заболели, жена слегла — а тут векселя, квартира и пр. Я на время уезжаю из города — на неделю — надеюсь поправиться — и тогда к 10 — 11 декабря напишу о Ресторанном Человеке[3] статью. Пишете ли Вы что-н<и>б<удь> для альманаха, который затевается Ценским[4]. Я вчера был у него: он читал мне превосходную свою новую вещь: «Медвежонок»[5]. Очень нервно, ново и глубоко.
Сердечно Ваш Чуковский.
Не дадите ли для Речи рассказик для Рождества? Заплатят Вам хорошо.
[1] Ежедневная политическая, экономическая и литературная газета, издававшаяся в Санкт-Петербурге в 1906 — 1911 годах. Издатель-редактор И. В. Гессен. Чуковский был ее постоянным сотрудником.
[2] Ежедневная политическая, экономическая газета (СПб., 1907 — 1917). Издатель Ф. Н. Полякова. Чуковский также активно сотрудничал в этой газете.
[3] Речь идет о повести «Человек из ресторана».
[4] В ноябре 1911 года группой писателей при активном содействии С. Н. Сергеева-Ценского было организовано «Издательское товарищество писателей», которое задумало ежегодный выпуск сборника под тем же названием. Вышел всего лишь один номер сборника, так как издательство вскоре распалось, а в марте 1912 года в Москве возникло новое кооперативное товарищество писателей — «Книгоиздательство писателей в Москве», издававшее сборники «Слово».
5 Рассказ С. Н. Сергеева-Ценского. Впервые опубликован в сб. «Издательское товарищество писателей» (СПб., 1912).
6
И. С. Шмелев — К. И. Чуковскому
25 ноября 1911 года.
Многоуважаемый Корней Иванович,
Как мне благодарить за горячее чувство Ваше, за симпатию, которую слышу в словах письма.
Скажу, что ценно оно для меня, радостно и велико. И страх меня берет, достоин ли и смогу ли оправдать доверчивое и теплое отношение к моим силам. Холодеет во мне все, и кости, и мозги, и нервы. И дрожат руки. Что напишу и напишу ли стоящее? Вот что страшит и мутит.
Незнаком я с Вами лично, раз всего и видел Вас, как Вы лекцию читали в кружке, в М<оскве>[1]. Как вы в антракте, наверху, у столика сидели и в бумагах нервно искали и карандашиком водили. Лекцию Вашу слушал о Сологубе. И понравилось мне нервное лицо и приемы брать зрителя за душу. И как Вы слово — «мамочка« говорили. Вот тогда голос-то Ваш подкупил меня. Чутье Ваше. Вот, думаю, как он — «мамочка»-то говорит. Значит, в сердце умеет смотреть. У Вас буква-то ч, мягчайшая наша буква, точно с ььььь... многочисленными, а в ма... ма... вибрация была. Мне одна барыня говорила: многое, если не все, забыла из чтения — барыня детная и сугубо хозяйственная, — а вот «мамочку» помню. А я думаю, — если «мамочку» помнишь — все помнишь, и белую, и черную маму. А вспомнишь и белую, и черную, все вспомнишь, и землю, и небо, и муку писательскую, и душу раздвоенную, и скрежеты, и улыбки.
Ну, да я все расплываюсь, простите. У меня бумаги очень много уходит. Письма все длинные.
Скорблю, что коснулась Вас жизнь черной полосой. Но ведь цветная она вся, и много ярких полос одна за другой еще коснется Вас. О, сколько этих серых полос было у меня, сколько было!.. И есть, и пребудет. Вы, между прочим, светом и теплотой порадовали меня. И спасибо, я, б<ыть> м<ожет>, и не стою того. Спасибо Вам и за предложение о «Речи». С великой готовностью, если что выйдет. Вот уже 3-ий месяц в ужасном состоянии пребываю. И для альманаха Ц<енского>[2] хочется написать или, вернее, дописать. И не хочется, чтобы серо было. Все страхи, трепеты, сомнения.
За С<ергея> Н<иколаевича>[3] рад. Так хочется его читать. На него вся надежда[4]. К<ак> б<ы> и ждать неоткуда. Вот Ремизов[5] у меня на учете да С<ергей> Н<иколаевич>. В них почвой пахнет от каждого по-разному. Только тому и другому не хватает «большой» жизни. Пусть полна страхов и гигантских потрясений будет она! Но тогда чтобы это было! Метания надо, огромного метания и беспокойства. А красок у Ц<енского>, а пытлив<ых> настроений! А какой писатель! Ведь ему два элемента необходимы — литература и воздух. А какая сила. Какие-то особенные глаза у его души, какие-то чарующие призмы и линзы. Бог его знает, что он может создать! Все возможности!
От всего сердца крепко сжимаю руку Вашу.
Ваш сердечно
Ив. Шмелев.
[1] Шмелев слушал лекцию Чуковского о Ф. К. Сологубе «Навьи чары мелкого беса в Соляном городке» в ноябре 1909 года (см. «Новое время«, 1909, 21 ноября/4 декабря).
[3] С. Н. Сергеев-Ценский.
[4] Шмелев неизменно высоко отзывался о таланте С. Н. Сергеева-Ценского, с которым у него сложились теплые, дружеские отношения. «<...> Ценский растет. Да, — писал он, например, И. А. Белоусову 5 мая 1911 года. — Его „Движения” — лучшая его работа. Дай ему Бог дальше идти... Можно спорить с мировоззрением Ценского (пессимизм, вера в рок, судьбу), но нельзя не сказать — большой мастер. Чертовски тонким наблюдателем и большим сердцем становится он» (РГАЛИ, ф. 66, оп. 1, ед. хр. 1044).
[5] Шмелев очень ценил словесное мастерство А. М. Ремизова и в дальнейшем стремился привлечь его к сотрудничеству в издававшихся «Книгоиздательством писателей в Москве» сборниках «Слово», одним из редакторов которых он был. (См. об этом: Черников А. П. Проза И. С. Шмелева. Калуга, 1995, стр. 122 — 124.)
7
И. С. Шмелев — К. И. Чуковскому
6 февраля 1912 года.
Житная, 10.
Многоуважаемый Корней Иванович,
Не знаю, уместно ли высказывать критикам признательность за хорошие отзывы, но я не задумываюсь над этим. Думаю, что плохого нет, если высказываешь, что есть в душе. К тому же верю Вам всецело и говорю от души — благодарю Вас.
Еще не читал «Ежегодника»[1], а один знакомый мне написал, что вот так и так отозвался К. И. Чуковский.
Спасибо Вам за ободряющее слово. Лишь бы не ослабеть и найти силы попытаться высказать то, что есть в душе.
Жуть испытываю, большую жуть. Найдется ли еще что сказать и сказать хорошо. Уверенности-то во мне нет. И потому дорого, что ободряют люди.
Благодарю Вас, благодарю.
С искренним уважением к Вам
Ив. Шмелев.
[1] «Ежегодник газеты „Речь” на 1912 год». СПб., 1912, в котором был опубликован отзыв Чуковского о повести «Человек из ресторана». См. вступительную заметку к настоящим письмам.
8
И. С. Шмелев — К. И. Чуковскому
27 января 1917 года.
Москва, Мал<ая> Полянка, 7, кв. 7.
Дорогой Корнилий Иванович,
Письмо Ваше от 22 — 23 дек<абря> вручено мне лишь сегодня, 27 янв<аря>! Моталось оно, как видите, больше месяца, а почему — один Господь знает. Замстение на Почту нашло, хоть Житная, 10, откуда я съехал года 3, — в том же почтовом отделении — 17-м, и знают меня очень хорошо — семь почтальонов по семь раз на дню бывают. В подтверждение моей невинности при сем прилагаю документ.
Итак, к Крещению рассказа не мог прислать. Попытаюсь прислать к Пасхе, а б<ыть>м<ожет>, и раньше.
Горе мое — посл<едний> месяц не пишу, не могу, разбит. Детск<их> рассказов два года не пишу. Но пробую приучить себя к работе.
Два рассказа? Попробую. Мне, главное дело, раскачаться надо, а я вместо раскачки только отмахиваюсь. Время такое, не до рассказов.
Всего доброго
Ив. Шмелев.
А бывало, любил детские рассказы писать, когда жрать было нечего. За 6 лет, помимо общих своих работ, дал свыше 35 л<истов> детск<их> рассказов! Теперь зато ими кормлюсь и... мечтой.
9
И. С. Шмелев — К. И. Чуковскому
5 февраля 1917 года.
Москва, Мал<ая> Полянка, 7, кв. 7.
Дорогой Корнилий Иванович,
Рассказ я напишу и почти что написал. Но вот в чем дело. Сами знаете, живу литературным трудом, работаю мало. Согласится ли редакция оплатить мне труд не в ущерб мне? Получаю я с листа в 40 т<ысяч> знаков 600, не больше, переводя на теперешние деньги. Труд для меня один — общий ли рассказ писать или для детского журнала. Затем вот еще что. Мной (нежданно для меня, а так — выплыло) задумана целая серия рассказов из прошлого моего, из моего собственного детства. Эта серия и раньше работалась. Сюда относятся «Рваный барин»[1], «Полочка»[2], «Светлая страница»[3] (особенно этот).
Есть у Марка Твена — Том и Финн. У меня есть свои герои, российские. Подлинные. Так вот, мож<ет> б<ыть>, примет если «Нива»[4] мои условия, — я, б<ыть> м<ожет>, написал бы со временем томик заветных очерков. Знаю, что детские журналы не в силах будут оплатить работу мою. Но «Нива» могла бы дать мне выход. А при настоящих условиях, к моему несчастью, я не так богат, чтобы отдаться иногда «задушевным» очеркам прошлого (в форме занимательных рассказов). Писать же о Детстве вплотную и всерьез я еще не чую сил.
Если условия мои приемлемы, ответьте. Но этого мало. Важно — подойдут ли очерки журналу. Как Вы взглянете. Будут ли интересны. Самым лучшим пробным камнем должен послужить рассказ «Светлая страница». Он изд<ан> Д. И. Тихомировым[5] (2 изд<ания>, 20 к<опеек>, рисунки — дрянь). Я бы сейчас послал его Вам, но у меня нет ни 1 экз<емпляра>. У меня вообще ничего нет, растаскивают ребята. Пошлите купить, а то я Вам через недельку вышлю. Имеются на складе: Башмакова[6], Итальянск<ая>, 1, Сытина[7], Б<ольшая> Садовая, 25, Невск<ий> п<роспект>, 68, Панафидиной[8], Екатеринин<ская> ул., 2, Провинцева[9], Спуск, 6, Цукермана[10], Театр<альная> площ<адь>, 5.
Вот в таком же точно тоне пойдет серия и первый, начатый очерк — «На Седьмом небе»[11]. Герои те же.
Видите, какой я сомнительный человек. Но что прикажете делать! Буду давать иногда в размере 1/2 л<иста>. Не подойдет — отложу на далекое будущее, если суждено мне еще его увидеть. Здоровье совсем скверно. А последнее время в душе разор-мусор. Не могу работать. С милой взволнованностью сказал Вам все откровенно. Вы поймете.
Ваш Ив. Шмелев.
[1] Рассказ Шмелева для детей. Впервые опубликован в журнале «Родник», 1911, № 4 — 5.
[2] Рассказ Шмелева для детей. Впервые опубликован в журнале «Юная Россия», 1909, № 1.
[3] Рассказ Шмелева для детей. Впервые опубликован в журнале «Юная Россия», 1910, № 10 — 11.
[4] Еженедельный иллюстрированный журнал, выпускавшийся в Петербурге издательством товарищества «А. Ф. Маркс» с 1870 по 1918 год.
[5] Тихомиров Д. И. (1844 — 1915) — педагог, один из организаторов в России вечерних воскресных школ для рабочих. В 1894 — 1915 годах — редактор журнала для детей «Детское чтение» («Юная Россия»).
[6] Башмаков И. Т. — книготорговец.
[7] Сытин И. Д. (1851 — 1934) — известный издатель и книготорговец.
[8] Панафидина А. С. (1873 — ?) — издательница, владелица созданной в 1885 году фирмы «Книгоиздательство и книготорговля А. С. Панафидиной».
[9] Провинцев С. Ф. — книготорговец.
[10] Цукерман А. М. — книготорговец.
[11] Черновое название рассказа Шмелева для детей «Как мы летали». Впервые опубликован в альманахе «Крылья», сб. 1 (СПб., 1923).
10
И. С. Шмелев — К. И. Чуковскому
12 февраля 1917 года.
Москва, Мал<ая> Полянка, 7, кв. 7.
Дорогой Корнилий Иванович,
В устранение недоразумения позвольте обратить внимание Ваше: в предыдущем письме я писал, что гонорар мой для «Нивы» за детский рассказ — 600 р<у>б<лей> за лист в 40 000 зн<аков>. Меньше я не могу взять — работать ли детский рассказ или «общий» — для меня одна трата. Да и тираж «Нивы» всем ведом. Для сборника возьму дешевле — 500. Кстати, посылаю Вам телегр<афную> квитанцию «Паруса»[1], я ее не использовал — пишу одновременно ответ и на телеграмму. Только что вернулся из поездки — телеграмма! Пролежала дня 4. Для сб<орника> «Парус» постараюсь дать рассказ в 1/2 листа, пришлю дней через 12, к 1 марта. Только рассказ будет для детей лет 12. Для «Нивы» детский, если условия мои приемлемы, постараюсь дать скоро (к 1 марта), если сумею написать кратко. Около 1/2 л<иста>. Начал было, да бросил — длинно, не годится. Это ужасно, когда рамки стоят. Для большой «Нивы» никак не подойдет.
Ответьте незамедлительно, будьте добры.
Ваш Ив. Шмелев.
[1] Издательство, основанное в 1915 году в Петрограде А. М. Горьким и просуществовавшее до 1918 года. См. о нем: Голубева О. Д. Книгоиздательство «Парус» (1915 — 1918). — В сб. «Книга. Исследования и материалы». Вып.