В радостном волнении представляю на суд читателей “Нового мира” большую подборку чрезвычайно молодого поэта. Его, быть может, еще не окрепший, но чистый и уже достаточно самостоятельный поэтический голос поразил меня романтической старомодностью и классической вневременностью.
Борис Ильин живет в подмосковном Ногинске, преподает литературу в Москве. Вряд ли найдется более выгодное местоположение в пространстве сегодняшней России для поэтического становления. С одной стороны — размеренная провинция, где еще слышна живая, не выхолощенная наступающей цивилизацией речь, с другой — суетная столица, где несмотря ни на что продолжает храниться и передаваться в книжном или в изустном виде вся широта знаний о мировой культуре. Очень часто поэтам для полноценного раскрытия не хватает либо того, либо другого.
Стихам Бориса Ильина, публикуемым здесь, как раз и свойственно то редкое равновесие двух противоположно направленных стихий — равновесие звучащего смысла, когда духовные поиски не отменяют формальных экспериментов, а стилевое разнообразие не мешает сохранять внутреннюю цельность. Главное — не терять точку опоры, остальное — приложимо или отнимаемо судьбой.
Максим Амелин.
Ильин Борис Борисович родился в 1985 году в г. Ногинске Московской области. Закончил факультет русской филологии Московского государственного областного университета (МГОУ). Публиковался в периодике. Лауреат Московского межвузовского литературного форума им. Н. С. Гумилева “Осиянное слово” (2006). Работает учителем русского языка и литературы в московской школе. В “Новом мире” печатается впервые.
*
А я не желаю ни жмурок, ни пряток.
Желаю ответствовать в лоб.
Чтоб не было после тупых непоняток.
Прозрачно и искренне чтоб.
Когда бы, как солнцу, быть выше тумана,
Ей нужен подъемный кран —
Той правде, что спрошена у кармана.
Как жаль, что не порван карман.
Да разве в нем дельного сыщешь совета
Для правды… Решение таково,
Что если и жмуриться — только от света,
А прятаться — ни от кого.
Болтовня
И — полуиссохли плоды и листва
Черемухи. Пасть ей навзничь.
— Наверное, срубят ее на дрова.
— Сегодня, поди. — Не празднич-
но. — Так. — До веселья ли — ой, навряд!
— Беда от рабочей скуки!
— Наверно, о буднях так говорят.
— Поди, топором выстуки-
вать — тот еще праздничек! — Та гульба —
Под окном да под самый корень.
— Наверно, вся ходуном изба.
— Мужик-то, поди, изморен-
ный весь! — Такую — и под топор!
— Старуху зеленую жалко!
— Наверно, он пот — не слезу утер,
— Рубахе, поди, помалки-
вать велено. — Глянь-ко, от облаков
Вершина-то вбок, и дрожат ветки.
— Наверно, чтоб дрогнул избы кров.
— Да, брусья, поди, не ветхи-
ми были. — Ты глянь-ко, и ведь не дуб:
За землю держалася как. Ну, грохот!
— Наверно, чтоб треснул избы сруб.
— Разлом, поди, будет крохот-
ным. — Эх, простоит не менее ста
Столетий: строили раньше крепко.
— Наверно, да только изба пуста.
— Деревни, поди, не предка-
ми живы. Да и деревни пусты.
Что крики земли и крови?
— Наверно, их слышат одни кресты.
— Стволы, поди, мрут на таком прислови-
и — по-лу-иссохли…
*
Возможно ли взгляду быть с куполом в ссоре?
Под сводом дым ладана солнцем зажжен.
И воздух, клубясь, полыхает в соборе,
Где венчано столько мужей и жен.
И певчие вывели несколько ноток
Высоких, старинный распев творя.
И всякий треск пламени краток и кроток
Пред тайной закрытого алтаря.
*
Мне казалось, так просто расставить над i все точки.
А теперь мне не кажется: я стопроцентно уверен.
Потому это так, что все рыцарские заморочки
Не относятся к нашему веку ни в коей мере.
К нашей жизни вообще и к моей, получается, тоже
Не относятся. Но уточню: не должны относиться,
Потому что на деле по-рыцарски хочется все же
Поступать, чтобы смело в чужие заглядывать лица.
Вот и вышло теперь, что дела бесконечно плохи
У души у моей, прикипевшей к Средневековью:
Ничего ж не прихватишь из темной, забытой эпохи;
Всем без разницы, как у них там в идеале — с любовью.
Но важна современность, и дама однажды мне скажет:
Не выпендривайся, потому что с тебя уже хватит.
То есть не благородничать? Как-то обидно даже,
Что поступки мои на сегодня — слишком некстати.
В общем, готика чувства — прощай! Заявлю правомочно,
Что свершаю не подвиг, а просто великое чудо! —
Книжку Хёйзинги “Осень Средневековья” ночью
Перечитывать? я? Никогда — ни за что — не буду.
*
И ночь, и тишь былинно-безъязычная:
Ни воя волчьего, ни клика сов;
Спят на болотах ягоды брусничные
Под редкий треск рассохшихся стволов;
Не слыхивали о ветрах простуженных
Сегодня две недвижные сосны —
Высоко на угоре уж завьюжены
С травой сухой седые валуны;
Не говорит река: река запрятана
Под корку запорошенного льда;
Меж деревень вдоль колеи накатанной
Все та же тишь, столбы и провода;
В деревне ж — над избушкой скособоченной
Уж первый появляется дымок;
У Млечного Пути черны обочины —
Луна поглядывает на восток,
Где долька неба звездного отколота
И зорька полыхает; и в тоске
Ударом гулким деревенский колокол
Расколет лед на северной реке…
*
Кричат мальчишки во дворе.
Гордятся вновь забитым голом.
Они увлечены футболом.
Они так преданы игре.
Девчонки пусть еще малы,
Но знают жизнь не понаслышке:
Ведь посвящают им мальчишки
Свои забитые голы.
А я — я, прислонясь к столбу,
Слежу за продолженьем боя.
Но — мяч: он с игрового поля
Врывается в мою судьбу.
Кто весел, молод и горяч,
Тот и не думает о бегстве,
Когда уже летит из детства
Истрепанный надутый мяч.
И было б не отбить — грешно!
Отбить — одна моя забота.
Мной траектория полета
Мяча — направлена в окно.
И тишина, весь двор накрыв,
Вдруг разразилась бранью бренной.
Гол был красивым — несомненно!
Вопрос: насколько был красив.
И во дворе один как перст
Стою. Сбежавших я прощаю.
А подвиг… подвиг посвящаю
Одной из будущих невест.
Рукой помашет из окна,
Разбитого мной накануне.
Так посмотреть на полнолунье
Меня теперь зовет — она.
Мы с ней глядимся в вышину
И видим, как пинают в бездне,
Ведут античные созвездья
Свой мяч — надутую луну.
*
Наслаждаюсь, счастливый, горами скалистыми.
Вся поэзия — цепь высочайших гор.
Здесь великими становятся органистами,
Сотрясающими музыкой скалистый собор.
Впечатленья поспешно схватив, я быстро
Перекладываю на музыку душу мою.
Но беспомощно путаюсь в органных регистрах
И — растерянный, молча в горах стою.
*
Да никак я тебя не люблю,
Потому что любить не умею:
Каждый брошенный взгляд — ловлю,
А поймав — каменею, немею.
Застываю, но столб соляной
Мне не родственник: схожи — мало.
Я ж не думал, что ты за спиной
Кулачки на удачу сжимала,
Чтобы дальше, чтоб дольше смотрел,
Чтобы мучились мы, не зная:
Я ли тот непутевый пострел,
Для которого ты — неземная.
Это глупо — смотреть не в глаза:
Время, брошенное на ветер.
Ветер, вихри — почти гроза.
Грозовое: я взгляд не встретил.
И рвануться опять к тебе,
И засматриваться украдкой.
…Я скольжу по чужой судьбе
Неразгаданною загадкой.
*
Скоро за полночь. И Мольера
На диванной подушке том.
Абажур на колонне торшера
Электрическим бредит огнем.
Там за кроною гнется крона.
Грозовой вырастает ор. —
Здесь лишь легкое у балкона
Колыхание шелковых штор.
Шелк раздвинул. И тюль — в сторонку.
Лбом горячим припав к стеклу,
С непосредственностью ребенка
Я смотрю в грозовую мглу.
Вырастают из тьмы силуэты.
На секунду — когда сверкнет.
Можно с бури писать портреты,
Только бури никто не вернет.