Чубаров Виктор Васильевич (1951 — 2007) родился в Риге в семье военнослужащего. После окончания Рижского института гражданской авиации работал инженером смены в аэропорту Вильнюса. Член Союза писателей с 1987 года. Выпустил в Литве три поэтических сборника (1979, 1983, 1989). В начале 1990-х годов переехал в Москву, где окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького. Печатался в журналах “Знамя” и “Новый мир”.
Публикация Т. Н. Полетаевой.
…И сегодня сетевая поисковая система выдает на его имя только две ссылки. Это стихотворные публикации, одна из которых была в нашем журнале на границе миллениума. “И прилюдно сердце кружится, / разметав грудную клеть. / Боже мой, даруй мне мужество / долюбить и дотерпеть”.
Последнее время Виктор Чубаров работал курьером и за несколько часов до смерти — а умер он дома, на руках у жены и падчерицы — трудился над составлением отчета своей курьерской службы. Чубаров всегда был ответственным человеком, родные не без гордости говорят, что за 17 лет его работы главным инженером Вильнюсского аэропорта у него “не упал ни один самолет”. В быту он был тактичен и горд: первое — редкость среди поэтов. Его деликатность (не стеснительность!) доходила до того, что в шумных компаниях он обычно молчал, а при важном споре лишь тихо бормотал куда-то в сторону и свое высказывание. Один из его друзей очень точно заметил, что если
вы прислушивались к этому бормотанию, вас всегда ждали оригинальность и неожиданность мысли.
Незадолго до кончины Виктор словно бы невзначай процитировал вслух стихи своего товарища Александра Еременко: “Даже если все переиначить — / то нагнется к твоему плечу / в позе, приспособленной для плача… / Дальше тоже видеть не хочу” — и с нажимом повторил последнюю строчку. Словом, так и не поехал в больницу, к, возможно, спасительному реанимационному режиму, и боль терпел, до последнего, в одиночку.
Он и был одинок — “я никогда в жизни не видел своего читателя”, — впрочем, к родным и нескольким друзьям, ценящим его стихи, эта фраза не относилась. Но ни на окраине империи, ни в центре его не знали. С наступлением “перестройки” Чубаров уехал в Москву: “Не хочу жить под литовцами”. Между прочим, в его лирических книгах, вышедших в Прибалтике еще до окончательного наступления новых времен, нет ни одной конъюнктурной ноты.
А было у него, как я успел почувствовать и из стихов, и из нашего редкого общения, обостренное чувство фальшивого, неточного, приблизительного. Возможно, поэтому он был очень пытливым, испытующим, совестливым человеком. В стихах, которые он в последнее время все сильнее и сильнее “обнажал”, Чубаров словно бы старался нащупать какой-то заветный атом высказывания, дойти до последней правды, до того, что внутри. Добавлю, что парадоксальность мышления органично соединялась у него с дивным чувством юмора, отраженным во множестве посвящений и стихов “на случай”.
Верю, что наша публикация его маленького “избранного”, включающего в себя и стихи последнего года, поможет — по слову Баратынского — отыскать ценителя стихов Виктора Чубарова еще в нынешнем читательском “потомстве”, по которому он очень скучал.
Из стихов 1978 — 2006 гг.
Задней ножкой колотит.
Поумерилось прыти во мне.
Поубавилось плоти.
Испаряюсь почти наяву.
Ну да как-нибудь переживу.
Тело — тлен. Все равно не грешу,
как иные святоши.
Тупорылые туфли ношу
на свинцовой подошве.
Одолел я немного дорог.
Но следы — точно ямы.
Пусть считают — прошел носорог.
Величавый.
Упрямый.
почему-то забывалось.
Расползалось, расплывалось
жизни светлое пятно.
Споря с облаком отвесным,
стал я олухом небесным.
Стать мужчиной интересным
мне уже не суждено.
Замирает встречное движение.
Безупречен карточный расклад.
Нас настигли наши достижения.
Оттого и звездочки горят.
Ты надела праздничное платьице.
Я надел гороховый картуз.
Есть у нас веселое занятьице —
лихолетье пробовать на вкус.
Пусть таят руины и развалины
то, о чем догадывалась ты...
В чистом поле, где с тобой гуляли мы,
все еще встречаются цветы.
Завтра, завтра, не сегодня
снизойдет, искрясь, Господня
благодать, и станет всем
людям радостно совсем.
А пока не вешай носа.
Не смотри на небо косо.
Небо знает, что творит.
Не живое — не болит.
Я узнал из надежных книг,
что у каждого есть двойник.
Огляделся по сторонам —
никого не заметил там.
Значит, этот двойник во мне.
Оттого он подлец вдвойне.
Выцветшее дно.
Выжатая хвоя.
Я искал одно —
а нашел другое.
Федор Сологуб,
ласточка в конверте.
Любит — однолюб —
размышлять о смерти.
Эко повело
чертовы качели!
Чует помело
оторопь капели.
Я искал одно, а нашел
что надо:
терпкое вино
в кущах винограда.
Электричка в шесть.
Самолет в ноль восемь.
У Николы есть
то, о чем не просим.
Из последних стихов
Из общин кто,
Кто из сект,
Всех сегодня —
С легким паром.
Мы закончили проект
Под названием Чубаров.
Нетрезвым,
Неопрятным
По городу бродил.
Но женщинам приятным
Был почему-то мил.
Они меня любили
За мой небритый вид.
Но пальчиком грозили
И ставили на вид.
Я с ними пил какао
И кофе по утрам.
А с той, что ускакала,
На посошок — сто грамм.
Живет моя кручина
В высоком терему.
Бегут по лбу морщины
Неведомо к чему.
Я каждый день
Пишу шедевры.
На них уходят
Жизнь и нервы.
Чем меньше
Пушкина читаю,
Тем больше
Нравится он мне.
В противотанковом пру состоянии.
Вижу предметы я на расстоянии.
Вижу. Но не обращаю внимания.
Ибо предметы не есть понимание.
Микроскопический русский поэт
Норку покинул на старости лет.
Перекрестился и снова нырнул,
Чтобы не слышать империи гул.
Поскользнулся — не беда.
Промахнулся — не беда.
Не очнулся — не беда.
Все бывает иногда.
Публикация Т. Н. Полетаевой.
То, о чем не просим
стихи. Вступительное слово Павла Крючкова
…И сегодня сетевая поисковая система выдает на его имя только две ссылки. Это стихотворные публикации, одна из которых была в нашем журнале на границе миллениума. “И прилюдно сердце кружится, / разметав грудную клеть. / Боже мой, даруй мне мужество / долюбить и дотерпеть”.
Последнее время Виктор Чубаров работал курьером и за несколько часов до смерти — а умер он дома, на руках у жены и падчерицы — трудился над составлением отчета своей курьерской службы. Чубаров всегда был ответственным человеком, родные не без гордости говорят, что за 17 лет его работы главным инженером Вильнюсского аэропорта у него “не упал ни один самолет”. В быту он был тактичен и горд: первое — редкость среди поэтов. Его деликатность (не стеснительность!) доходила до того, что в шумных компаниях он обычно молчал, а при важном споре лишь тихо бормотал куда-то в сторону и свое высказывание. Один из его друзей очень точно заметил, что если
вы прислушивались к этому бормотанию, вас всегда ждали оригинальность и неожиданность мысли.
Незадолго до кончины Виктор словно бы невзначай процитировал вслух стихи своего товарища Александра Еременко: “Даже если все переиначить — / то нагнется к твоему плечу / в позе, приспособленной для плача… / Дальше тоже видеть не хочу” — и с нажимом повторил последнюю строчку. Словом, так и не поехал в больницу, к, возможно, спасительному реанимационному режиму, и боль терпел, до последнего, в одиночку.
Он и был одинок — “я никогда в жизни не видел своего читателя”, — впрочем, к родным и нескольким друзьям, ценящим его стихи, эта фраза не относилась. Но ни на окраине империи, ни в центре его не знали. С наступлением “перестройки” Чубаров уехал в Москву: “Не хочу жить под литовцами”. Между прочим, в его лирических книгах, вышедших в Прибалтике еще до окончательного наступления новых времен, нет ни одной конъюнктурной ноты.
А было у него, как я успел почувствовать и из стихов, и из нашего редкого общения, обостренное чувство фальшивого, неточного, приблизительного. Возможно, поэтому он был очень пытливым, испытующим, совестливым человеком. В стихах, которые он в последнее время все сильнее и сильнее “обнажал”, Чубаров словно бы старался нащупать какой-то заветный атом высказывания, дойти до последней правды, до того, что внутри. Добавлю, что парадоксальность мышления органично соединялась у него с дивным чувством юмора, отраженным во множестве посвящений и стихов “на случай”.
Верю, что наша публикация его маленького “избранного”, включающего в себя и стихи последнего года, поможет — по слову Баратынского — отыскать ценителя стихов Виктора Чубарова еще в нынешнем читательском “потомстве”, по которому он очень скучал.
Павел Крючков.
* *
*
Задней ножкой колотит.
Поумерилось прыти во мне.
Поубавилось плоти.
Испаряюсь почти наяву.
Ну да как-нибудь переживу.
Тело — тлен. Все равно не грешу,
как иные святоши.
Тупорылые туфли ношу
на свинцовой подошве.
Одолел я немного дорог.
Но следы — точно ямы.
Пусть считают — прошел носорог.
Величавый.
Упрямый.
* *
*
почему-то забывалось.
Расползалось, расплывалось
жизни светлое пятно.
Споря с облаком отвесным,
стал я олухом небесным.
Стать мужчиной интересным
мне уже не суждено.
* *
*
Замирает встречное движение.
Безупречен карточный расклад.
Нас настигли наши достижения.
Оттого и звездочки горят.
Ты надела праздничное платьице.
Я надел гороховый картуз.
Есть у нас веселое занятьице —
лихолетье пробовать на вкус.
Пусть таят руины и развалины
то, о чем догадывалась ты...
В чистом поле, где с тобой гуляли мы,
все еще встречаются цветы.
* *
*
Завтра, завтра, не сегодня
снизойдет, искрясь, Господня
благодать, и станет всем
людям радостно совсем.
А пока не вешай носа.
Не смотри на небо косо.
Небо знает, что творит.
Не живое — не болит.
* *
*
Я узнал из надежных книг,
что у каждого есть двойник.
Огляделся по сторонам —
никого не заметил там.
Значит, этот двойник во мне.
Оттого он подлец вдвойне.
* *
*
Выцветшее дно.
Выжатая хвоя.
Я искал одно —
а нашел другое.
Федор Сологуб,
ласточка в конверте.
Любит — однолюб —
размышлять о смерти.
Эко повело
чертовы качели!
Чует помело
оторопь капели.
Я искал одно, а нашел
что надо:
терпкое вино
в кущах винограда.
Электричка в шесть.
Самолет в ноль восемь.
У Николы есть
то, о чем не просим.
Из последних стихов
* *
*
Из общин кто,
Кто из сект,
Всех сегодня —
С легким паром.
Мы закончили проект
Под названием Чубаров.
* *
*
Нетрезвым,
Неопрятным
По городу бродил.
Но женщинам приятным
Был почему-то мил.
Они меня любили
За мой небритый вид.
Но пальчиком грозили
И ставили на вид.
Я с ними пил какао
И кофе по утрам.
А с той, что ускакала,
На посошок — сто грамм.
Живет моя кручина
В высоком терему.
Бегут по лбу морщины
Неведомо к чему.
* *
*
Я каждый день
Пишу шедевры.
На них уходят
Жизнь и нервы.
* *
*
Чем меньше
Пушкина читаю,
Тем больше
Нравится он мне.
* *
*
В противотанковом пру состоянии.
Вижу предметы я на расстоянии.
Вижу. Но не обращаю внимания.
Ибо предметы не есть понимание.
* *
*
Микроскопический русский поэт
Норку покинул на старости лет.
Перекрестился и снова нырнул,
Чтобы не слышать империи гул.
* *
*
Поскользнулся — не беда.
Промахнулся — не беда.
Не очнулся — не беда.
Все бывает иногда.