"Всё в жертву памяти твоей..."

С этими достаточно интересными для нас фактами, возможно, связан еще один пушкинский замысел, который, в отличие от рассматриваемого стихотво­рения, так и остался неосуществленным. Здесь имеется в виду план повести о «Влюбленном бесе» (1821 — 1823), набросанный Пушкиным, заметим, через год (или два года) после трагической гибели Жозефины:

«Москва в 1811 году.

Старуха, две дочери, одна невинная, другая романическая — два прияте­ля к ним ходят. Один развратный; другой Влюбленный бес. Влюбленный бес любит меньшую и хочет погубить молодого человека. Он достает ему деньги, водит его повсюду. Настасья — вдова чертовка. Ночь. Извозчик. Молодой человек. Ссорится с ним — старшая дочь сходит с ума от любви к Влюблен­ному бесу»^[12].

Если рискнуть подставить на место предполагавшихся персонажей реальные лица (как то рискнула сделать Анна Ахматова применительно к «Уединенному домику на Васильевском», но об этом ниже), получим следующую картину: «старуха» — вдова Велио Софья Ивановна, «невинная» дочь — Жозефина, «ро­маническая» дочь — Софья, «молодой человек» («развратный») — Пушкин, «Влюбленный бес» — ?.. О последнем персонаже мы пока не можем сказать ни­чего определенного. Чтобы определиться с ним, нам придется перенестись на несколько лет вперед.

В 1828 году Пушкин неоднократно будет рассказывать в кругу друзей не­кий фантастический сюжет. Его устный рассказ будет записан одним из при­сутствовавших, В. П. Титовым, а затем опубликован им в 1829 году с согласия и одобрения Пушкина в альманахе Дельвига «Северные цветы» под названием «Уединенный домик на Васильевском». Новый пушкинский сюжет, насколько можно судить об этом по записи Титова, явится развитием замысла повести о «Влюбленном бесе», он лишь будет «обогащен», по меткому замечанию Ахма­товой, событиями личной жизни Пушкина 1828 года.

Вместе с тем первоначальный замысел «адской повести» претерпит суще­ственные изменения. В частности, вместо двух дочерей у старухи останется од­на «невинная» (Вера), зато появится, как противопоставление ей, гр. И., моло­дой человек получит имя Павла, а «Влюбленный бес» будет назван Варфоломе­ем. В финале Варфоломей исчезнет во время внезапно вспыхнувшего пожара, обманутая им Вера не переживет катастрофы, а Павел сойдет с ума.

При этом, как отметила Ахматова, безумие Павла в «Уединенном домике на Васильевском» удивительным образом совпадает с широко обсуждавшимся в на­чале двадцатых годов реальным «безумием» графа М. А. Дмитриева-Мамонова, которое имело явно выраженный политический характер «не то гамлетовского, не то чаадаевского помешательства»^[13]. В той же работе Ахматова привела очень любопытные для нас соображения относительно Варфоломея: «В 1826 году Ма­монов отказался присягать Николаю I. С ним обошлись как с душевнобольным, но держали как арестанта, Мамонов уехал в свою подмосковную, отрастил боро­ду, сделался человеком-невидимкой, подписывал бумаги не своим именем, за­прещал упоминать при нем о государе, государыне и вел. князьях, избил лакея (все это делал и Павел „Домика").

Кроме того, Павел приходил в исступление при виде (где он его брал в своей подмосковной?) высокого белокурого молодого человека с серыми глазами.

Весьма таинственный блондин!

Но здесь нельзя не вспомнить, что Пушкину была предсказана гибель от бе­локурого человека, а что Николай I был совсем белокурым и у него были серые глаза. <...> NB. {Иопять, что Мамонов запрещал упоминать при нем о государе)»^[14].

Эти соображения действительно прямо касаются интересующего нас пер­сонажа, потому что характеристика «белокурый высокий молодой человек с серыми глазами» в приведенном ахматовском тексте относится, по ее мнению, к внешности Варфоломея^[15].

На основании этого можно заключить, что Варфоломей в какой-то степе­ни (в каких-то эпизодах) ассоциировался у Ахматовой с Николаем I. Призна­емся сразу, что этот вывод из чрезвычайно интересного ее наблюдения, связан­ного с «белокурым молодым человеком», представляется нам маловероятным. Во-первых, в 1828 году Пушкин не успел еще разочароваться в Николае I, о чем свидетельствует, например, стихотворение «Друзьям» («Нет, я не льстец,

---

^[12]   Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 17-ти томах. Т. 8. М., 1995, стр. 429. Ссылки на это
издание в дальнейшем даются в тексте.

^[13]   Ахматова Анна. Пушкин в 1828 году. — В ее кн.: «О Пушкине». Л., 1977, стр. 213.

^[14]   Там же, стр. 219.
^lsТам же, стр. 213.

---

когда царю / Хвалу свободную слагаю...»), переданное в феврале того же го­да на высочайшую цензуру. А во-вторых, белокурые волосы и голубые глаза (голубой цвет глаз, в общем-то, мало отличается от серого — все зависит от освещения) были и у императора Александра I. И нам представляется, что, если уж и связывать Варфоломея каким-то образом с императорской особой, уместнее иметь здесь в виду именно Александра I, а не Николая I. Немало­важным обстоятельством в этом смысле представляется тот факт, что пресле­дование Дмитриева-Мамонова началось в 1821 году при Александре I и им­ператор лично занимался этим делом. Таким образом, то, что находящийся под домашним арестом Дмитриев-Мамонов «запрещал упоминать при нем о государе» (Ахматова), вполне может рассматриваться нами как реакция на действия именно Александра I.

Уместно привести здесь описание облика Варфоломея, содержащееся в тексте «Уединенного домика...»: «Варфоломей был статен, имел лицо правиль­ное; но это лицо не отражало души, подобно зеркалу, а, подобно личине, скры­вало все ее движение...» (Пушкин А. С. Полное собр. соч. в 10-ти томах, т. 9. Л., 1978, стр. 355).

«Личина» эта в изложении Титова напоминает пушкинскую характеристи­ку Александра I в стихотворении «К бюсту завоевателя» (1829): «...В лице и в жизни арлекин».

Георгий Чулков, автор книги «Императоры России», в главе, посвященной Александру I, отмечал: «С 1791 года Екатерина перестала скрывать от близких ей людей свой план устранения Павла от престола, и Александр, посвященный в этот план, был в ужасе от близости того часа, когда ему придется заявить на­конец о себе, сбросив личину. А личину ему приходилось носить постоянно, ему, подростку, за которым шпионили все» (курсив мой. — В. Е.)^[16].

О восприятии Пушкиным Александра I в качестве «волшебного демона» размышляет современный исследователь О. В. Барский: «Особенно отчетливо образ „волшебного демона" перекликается с „волшебниками другими" из „Руслана и Людмилы":

Но есть волшебники другие, Которых
ненавижу я: Улыбка, 
очи голубые И голос милый — 
о друзья! Не верьте им: они 
лукавы! Страшитесь, подражая 
мне, Их упоительной отравы, И 
почивайте в тишине.
        (т. 4, стр. 50).

На замечание Б. В. Томашевского, что речь здесь идет о красавицах, С. А. Фомичев резонно заметил, что „все эти детали не противоречат и портрету Александра I, который был женоподобен личиной. В любом случае Пушкин пишет о 'волшебниках других', а не о волшебницах"»^[17].

Аналогия с «адским» персонажем «Уединенного домика...», куда «белоку­рый молодой человек с серыми (голубыми. — В. Е.) глазами» мог перейти из замышлявшейся в начале 1820-х годов повести о «Влюбленном бесе», конечно, весьма условная. Но главный конфликт и трагическая развязка обоих пушкин­ских замыслов могут быть связаны именно с ним.

Пушкин, по-видимому, до конца жизни не забывал ту свою избранницу, ко­торую в начале 1820-х годов собирался вывести в повести о «Влюбленном бесе»

---

^[16]   Чулков Георгий. Императоры России. М., 2005, стр. 89.

^[17]   Барский О. В. Пушкин и английский «готический» роман. — «Московский пушки­
нист». Вып. 8. М., 2000, стр. 210 — 211.

---

в образе «невинной» дочери старухи и к которой воззвал в 1825 году в стихотво­рении «Всё в жертву памяти твоей...». Ведь след какой-то безвременно умершей возлюбленной (не Ризнич, а другой — ушедшей значительно раньше и похоро­ненной в Петербурге) проходит через все творчество поэта. Л. А. Краваль сюда относит отрывок 1818 года «Дубравы, где в тиши свободы...» и черновую редак­цию связанной с ним строфы XXI второй главы «Евгения Онегина» (1824), сти­хотворение 1825 года «С португальского»^[18].

Быть может, добавим мы, ту же возлюбленную вместе с Амалией Ризнич вспоминает поэт в оставшейся неизвестной его современникам заключитель­ной части «Воспоминания» (1828):

...И нет отрады мне — и тихо предо мной
   Встают два призрака младые, Две 
тени милые — два данные судьбой
   Мне ангела во дни былые — Но оба с 
крыльями и с пламенным мечом —
   И стерегут — и мстят мне оба — 
И оба говорят мне мертвым языком
   О тайнах счастия и гроба.

С нею, может быть, связано и «Заклинание» (1830). Ее же, видимо, моги­ла упоминается в «Prologue» — плане вступительной части стихотворения, относящегося к 1835 или 1836 году: «„Я посетил твою могилу — но там тесно; les morts m'en distrait <ent> <покойники меня отвлекают> — теперь иду на поклонение в Ц<арское> С<ело>!.. (Gray) les jeux... du Lycee, nos legons... Delvig et Kuchel<becker>, la poesie — Баб<олово>", <(Грей) лицейские забавы, на­ши уроки... Дельвиг и Кюхельбекер, поэзия>»^[19]. Краваль, не без оснований, про­комментировала эту пушкинскую запись следующим образом: «Упоминание о Баболово — это воспоминание о Софье (Велио. — В. Е.), посещение могилы — в контексте Царское Село и Баболово — называет имя Жозефины»^[20]. Это еще одно косвенное подтверждение предположения о том, что безвременно умершей возлюбленной поэта, о которой он помнил всю свою жизнь, может считаться Жозефина Велио. Тогда заключительные строки рассмотренного стихотворения:

И мщенье, бурная мечта Ожесточенного страданья, —

свидетельствуют о том, что Пушкину неожиданная смерть Жозефины (и в 1825 году еще причинявшая ему «ожесточенное страданье») представлялась самоубийством (не несчастным случаем) и кого-то (возможно, из придворной среды или самого императора Александра I) он считал виновником ее гибе­ли. Предполагаемому виновнику гибели Жозефины он втайне все еще мечтал отомстить.

А в 1828 году та незажившая сердечная рана все еще побуждала его к со­зданию «адской» повести, где бы он мог (конечно, это только предположение!) по-своему рассчитаться с возможным виновником ее гибели. Как заметила Т. Г. Цявловская, герой этой повести замышлялся Пушкиным как «олицетво­рение эгоизма, коварства, бездушия»^[21].

Небезынтересен в этом смысле известный список предполагаемых драма­тических произведений, составленный поэтом предположительно в 1826 — 1828 годах:

---

^[18]   Краваль Л. А. Указ соч., стр. 187 — 191.

^[19]   «Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина», т. 4, стр. 429.

^[20]      Краваль Л. А. Указ соч., с. 187.

^[21]   Цявловская   Т. Г. «Влюбленный бес»  (неосуществленный замысел Пушкина). —
В кн.: «Пушкин. Исследования и материалы». В 4-х томах. Т. 3. Л., 1959, стр. 124.

---

«Скупой

Ромул и Рем

Моцарт и Сальери

Д. Жуан

Иисус

Беральд Савойский

Павел I

Влюбленный Бес

Дмитрий и Марина

Курбский»

(т. 17, стр. 213 — 214; курсив мой. — В. Е.).

Интересующий нас сюжет (только теперь в драматическом исполнении) оказался в списке предполагаемых произведений, непосредственно связанных с русской историей (выделены нами), и стоит после неосуществленного замыс­ла о Павле I. Значит, в нем тоже, если его местонахождение здесь не случай­но, вполне мог присутствовать император.

Обратим также внимание на один пушкинский рисунок из серии «адских», рассмотренной Цявловской. Она предварила свое исследование таким замеча­нием: «Вне круга внимания исследователей остался при этом материал перво­степенного значения, авторский, находящийся в черновых тетрадях поэта. Ма­териал этот, в подавляющем большинстве, не литературный, не словесный. Я говорю о графике поэта»^[22]. Мы имеем в виду рисунок, обозначенный в ее ра­боте номером 8, где «дьявол возлежит у жаровни, над которой подвешен греш­ник в колпаке висельника <...> но дьявол не видит ни грешника, ни хлопочу­щего у огня беса: он поглощен видениями женщины...»^[23]. При этом Цявловская оставила без внимания другие изображения, расположенные на этом листе. Если повернуть его на 90 градусов по часовой стрелке, мы увидим другую ком­позицию, вертикальную: вверху женщина со склоненной головой, прямо под изображением женщины — склоненная голова лошади, еще ниже — клонящаяся под ветром виноградная лоза. Аккуратность совмещения на листе двух компо­зиций оставляет ощущение, что их соседство не случайно, что они обе отно­сятся к одному замыслу. По предположению Краваль, «в красивейшем образе прекрасной дамы со склоненной головой», в котором исследователи видели Каролину Собаньскую, Наталью Кочубей, Лауру Сикар, Софью Потоцкую, Пушкин запечатлел императрицу Елизавету Алексеевну. По ее утверждению, «этот портрет подписан: справа от линии спины прекрасной дамы — подле рожек присевшего у жаровни беса — внятно начертано: Ел.»^[24].

Если верна предложенная Краваль атрибуция женского портрета, мы имеем еще одно подтверждение того, что в пушкинском замысле «адской» повести какое-то место отводилось императорским особам, в данном случае жене Александра I...

Но нас больше интересует присутствие в пушкинских замыслах самого Александра I, «белокурого молодого человека с серыми (голубыми. — В. Е.) глазами». В «Уединенном домике...» он упомянут открыто, в замышляемой в начале 1920-х годов повести он поименован «Влюбленным бесом», «бурная мечта» о мщенье в финале стихотворения «Всё в жертву памяти твоей...», веро­ятно, обращена к нему же. В таком случае возможно некоторое уточнение да­тировки стихотворения: 1825 год, не позднее 1 декабря^[25].

---

^[22]      Цявловская Т. Г. Указ. соч., стр. 101.

^[23]      Там же, стр. 121.

^[24]      Краваль Любовь. Рисунки Пушкина как графический дневник. М., 1997, стр. 14 — 15.

^[25]      Александр I умер в Таганроге 19 ноября 1825 года, известие об этом было получено
в Петербурге 27 ноября, Пушкин услышал о смерти императора не позднее 1 декабря.