Перекличка

*       *

 *

Cre'puscule d’impressionniste^[1]

Судьба уложилась не в день и не в два — 
в столетие, много столетий.
Набита натруженная голова
осколками всех междометий.
Вмурованы только моллюски в куски
полудрагоценной породы,
но запросто стёрты, как губкой с доски,
из памяти целые годы.

Подобно слепцу их нащупать хочу,
да ведь не по силам и не по плечу.

С какой быстротой прибывает вода — 
имела оттенки металла
она в неуступчивые холода,
горчичною в паводок стала,

сшибаясь с заиленным рустом моста
и вязь черновую смывая с листа.

...По детству волжанин, по жизни изгой,
за альфу принявший омегу,
то землю спросонья цепляю ногой,
то вдруг изготовлюсь к разбегу.
И в сумерки с отсверком ранних огней
меня, будто старого зубра,
ты встретишь, с занятий спеша из дверей
учебного корпуса Лувра.

 

Апрель 2008

 

 

Экспонаты

 

I

Под пуленепробиваемым стеклом
музейной витрины
скелет бойца,

что стал в бою походить с лица
на клюв раззявившего птенца
на неприятельские лавины.

Вот так и я променяю явь
на сон, не прямя плечей,
и загляжусь, как крошится ржавь
древних клинков, мечей

времён, когда в здешних краях, представь,
был дуб дубчее и вяз вязчей.

 

II

Под пуленепробиваемым стеклом
музейной витрины
рубашка Марии-Антуанетты.

Альп предвестьем зари задеты
и до розовости разогреты
полустёсанные вершины.

А внизу — копошится явь,
приверженка палачей.
Нынче можно где вброд, где вплавь
форсировать сей ручей:

Лета стала мелеть, представь,
станет ещё мельчей.

2008

 

Перекличка

Е. Шварц

Есть в приграничье мира
гордость проводников — 
Северная Пальмира
с цвелью проходников.

Там, уходя в манящий
сумрачный эмпирей,
напутствовал уходящий
живого “не хмурь бровей”.

Чайку относит ветром
вместе с криком её,

словно суму с конвертом
на имя, имя твоё.

...Где это? Долгий целый
век тебя пролюбив,
нынче гляжу на белый
выветренный обрыв,
выверенные вспышки
старого маяка
в вымершем городишке
с выдохом коньяка
в силу дурной привычки
пить за один присест

в сумерки — с перекличкой
ила и ранних звезд.

17.V.2008

 

*       *

 *

Кто не гнул хребта под серпом и молотом,
тот живёт на старости водянистой,
не стыдясь рубашки с потёртым воротом,
лишь была бы чистой.

А сегодня в гавани с полуржавыми,
но ещё надёжными катерами,
окаймлённой камнем с сухими травами,
пригибаемыми ветрами,
я расслышал в шёпоте волн послание
от живущей в море открытом птицы
про посеребрённое мироздание
и его естественные границы.

Чтоб уйти за них — не потребно снадобье
перед сном накладывать на болячки,
а тем более уж не надобны
для колючей проволоки кусачки.

24.XII.2008

 

Берег

Тускло фосфоресцируют
трещины скал и грани,
словно репродуцируют
древней поверхность ткани.
Шепчущий и токующий,
ропщущий перед нами,
их шлифовал тоскующий
старый прибой веками...

Я не сторонник тактики
жаться к земле теснее.
Думаю, из галактики
станет ещё яснее
связь твоего мудрёного
женственного начала — 
и серебра, толчёного
до огоньков причала.

29.XII.2008

 

 

Станционные стансы

Неужели бывает
то, чему не случалось бывать:
на глазах прибывает
жизнь, способная лишь убывать
со времён колыбельной,
будто это меня на заре
порешили под Стрельной
иль у проруби на Ангаре.

Из-под ног уходила
уж земля за последний порог.
Но, войдя, полонила
та, с которой еще не продрог.
Помнишь, как прижимали
лбы к тускневшему сразу стеклу?
А за ним опускали
проходимцы родную страну.

Как его не замылен
чем ни попадя глаз на веку,
понимать, что бессилен,
посуди, каково мужику.
Не пловцом, не артистом,
как когда-то покойный отец,
надо минималистом
неуступчивым стать, наконец.

Только, милая, снова
знай, что я не сметливый хорёк.
Я заветное слово
с загрудинною болью сберёг
и не хрень диамата
положил на надгробье эпох,
а на стёклах когда-то
колосившийся чертополох,
что в наследство достался
нам от прежних арктических зим,
от уездных вокзалов,
задымлённых на подступах к ним.

Январь 2009

*       *

 *

Как дальневосточная рыба, в сеть
заходя, спасается от баклана,
в сильный дождь случалось и мне сидеть
и на пятна мокрых огней глядеть
за стеклом китайского ресторана,
кучку риса палочками в горсти
мимо рта стараясь не пронести.

Сколько молодясь, пересёк границ,
пока вдруг не понял, что тигр бумажный,
и несметных перелистнул страниц,
как к единственной — возвращаясь к каждой.
Поколенье стало моё седо
и к тому ж прорежено от и до.

Ох, всё продолжительнее, друзья,
интервал молчания год от году.
Уж такая, верно, моя стезя:
самому себе открывать глаза
на неясную до конца природу
своего труда.
              Своему труду
в немоте аналог вот-вот найду.

Февраль 2009

 

*       *

 *

Прости сию похвальбу: отважный
гляжу без оптики я всерьёз
на распахнувшийся космос, влажный,
от раскалённых несметных звёзд.
Ведь есть одна среди них, с которой
не надо света — признал поэт.
Свою Сальери назвал Изорой.
А имя нашей — не знаем, нет.

Конечно, тут разговор отдельный,
есть тайнозрители-доки, но
один волчара, другой похмельный,
а встретить третьего не дано.
Но чем отчётливее старею
иль задыхаюсь на пять минут,
тем несомненнее и скорее
узнаю, как же её зовут.

2009