Попасть в переплет?

М и х а и л    С е с л а в и н с к и й. Аромат книжного переплета. Отечественный индивидуальный переплет XIX — XXвеков. Альбом-каталог. М., «Астрель», 2008, 490 стр.

Из всех существующих в природе книжек с картинками я больше всего ценю и люблю каталоги выставок. Не просто альбом такого-то большого художника либо такого-то известного музея, но именно каталог: поименное перечисление и воспроизведение картин или иных предметов искусства, увиденных на выставке, несколько месяцев поживших временной выставочной жизнью, а затем переехавших в другой город, в иную страну либо водворившихся по месту постоянной экспозиции, а порою — вернувшихся в частные собрания. Профессионально сделанная выставка — всегда чудо: приложение огромных сил ради целей, казалось бы, временных и эфемерных — порадовать посетителей и навсегда воплотиться в добротном каталоге.

Книга-альбом Михаила Сеславинского также была издана в качестве каталога замечательной экспозиции, представленной Федеральным агентством по печати и массовым коммуникациям в ноябре минувшего года на юбилейной, десятой по счету, Международной ярмарке интеллектуальной литературы Non/fiction.

Книга сама по себе, по своему внешнему облику и оформлению достойна быть музейным экспонатом: изящный корешок с логотипами известных переплетных мастерских, воспроизведенные на цветных вклейках и врезах документы, доминирующий карминный тон (авантитул, ключевые развороты, шмуцтитулы), как бы намекающий на процесс работы книжного мастера (не только переплетчика!) с материалом, постепенно утрачивающим первозданную яркость сырья, превращающимся в органическую часть великой, изысканно сложной и гармоничной для глаза знатока симфонии под названием книга.

Подобный пафос в описании внешнего оформления книги, думается, уместен по двум причинам. Во-первых, книга написана с любовью и даже с нежностью, эти слова нечасто можно сказать даже о самых достойных каталогах заметных выставок. Автор посвящает свою работу отцу, «привившему» ему любовь к книге. 
И во-вторых, трудно обойтись без пафоса, держа в руках издание, о каждом элементе которого при желании можно было бы поговорить отдельно. Что за элементы? Да все те же форзац, ляссе, бинт и иже с ними. Много лет читая лекции по истории русской классической литературы, я давно убедился, что все реалии, связанные с книгой, ныне не только вышли из моды, но и вообще покинули область активного словоупотребления. Молодые интеллектуалы нередко путают каптал с капиталом, а словобиговка пишут как слышат — через е и, следовательно, производят от бежать, а не от немецкого biegen, что означает гнуть, сгибать. По наличию качественной биговки— вдавленной продольной бороздки по обеим сторонам корешка на стыке с книжным блоком — можно почти безошибочно опознать качественный заводской переплет прошлого столетия.

Но мы отвлеклись — в книге М. Сеславинского речь ведь идет не о завод­ском, так сказать, серийном переплете, также имеющем свою особую многовековую историю. Автор сосредоточивает свое внимание на истории переплета индивидуального либо, иначе, — владельческого, т. е. изготовленного по заказу владельца. В создании индивидуального переплета, как правило, принимают участие заказчик, так или иначе формулирующий свои запросы и пристрастия, и мастер-изготовитель. Впрочем, нередки случаи совпадения обоих в одном лице, как это было с героем Отечественной войны 1812 года Алексеем Петровичем Ермоловым, на долгие годы «заболевшим» страстью самостоятельно и изобретательно переплетать любимые книги. Переплетное дело изначально сродни страсти, поскольку в девятнадцатом веке, во времена невиданного прежде расцвета отечественной словесности, большинство книг по соображениям экономическим издавались в обложке, т. е. были беззащитными перед временем, быстро ветшали, а также были лишены индивидуального облика, соответствующего симпатиям внимательного и заботливого хозяина. Переплетное мастерство, самый интерес к индивидуальному переплету — свидетельство своеобразной зрелости не только книгопроизводящей промышленности, но общественной культуры чтения. Нельзя вслед за М. Сесла­вин­ским не процитировать слова Шатова из романа Достоевского «Бесы» — впрочем, эту фразу я всегда выделял при чтении «Бесов» и увидел в самом факте ее воспроизведения свидетельство родства взглядов на историю книги и ее читательского восприятия. Так вот, Шатов говорит буквально следующее: «…читать книгу и ее переплетать — это целых два периода развития, и огромных. Сначала он (читатель. — Д. Б.) помаленьку читать приучается, веками, разумеется, но треплет книгу и валяет ее, считая за несерьезную вещь. Переплет же означает уже и уважение к книге, означает, что он не только читать полюбил, но и за дело признал. До этого периода еще вся Россия не дожила»^[21].

В книге М. Сеславинского идет речь именно о той эпохе, когда Россия (во многом вопреки воззрениям героя Достоевского) «дожила» до осознания необходимости и значительности книжного переплета, в частности индивидуального. Труд М. Сеславинского стал не только представительным каталогом отечественного владельческого переплета, но и качественным пособием по истории переплетного дела в России. В книге есть специальный раздел, в котором освещена история научного изучения переплета и переплетного дела, даны содержательные обзоры классиче­ских научных работ, посвященных данной проблеме. Особый интерес представляет терминологический словарь, предваряющий основной корпус материала. Словарь иллюстрирован, а значит, читатель, привыкший лишь к словам из компьютерного полиграфического лексикона, может воочию насладиться видом всех этих романтических авантитулов, фронтисписов и капталов. А чего стоит воспроизведенный в начале книги список петербургских мастеров переплетного дела, извлеченный из Городского указателя или Адресной книги врачей, художников, ремесленников, торговых мест, ремесленных заведений и т. п., изданной в столице империи в 1849 году! Какие здесь присутствуют звучные фамилии: Алексеев, Вагнер, Вейдле, Юргенс…

В содержательном очерке, посвященном истории переплетной культуры в России, можно найти квалифицированный анализ особенностей индивидуального переплета разных эпох. Вот где применяются на деле только что аннотированные и сопровожденные иллюстрациями термины. Зоркий глаз историка способен определить принадлежность переплета определенному периоду времени (и даже — конкретному мастеру) именно благодаря особенностям (либо по признаку наличия/отсутствия)бинтов, наклеек, торшонирования и т. д.

Автор доводит историю российского индивидуального переплета практически до наших дней, прослеживает перипетии развития переплетного дела не только в период его расцвета на рубеже XIX — XX столетий, но и в эпоху упадка, в советское время, когда на общем фоне достаточно высокой и разнообразной полиграфиче­ской культуры переплетное мастерство во многих случаях становилось не более чем ремеслом, утрачивало привлекательную близость к искусству. Имена легендарных и современных мастеров переплета, упоминаемые в объ­емистом томе, их труды, воспроизведенные в каталоге, их фотопортреты, документы — все это обилие и разнообразие материала предвещает читателю книги М. Сеславинского «неизъяснимы наслаждения», неповторимые мгновенья приобщения к искусству книги.

Хотелось бы в заключение сказать и об общем оптимистическом тоне, который доминирует в фундаментальной работе автора рецензируемого альбома-каталога. Дело в том, что культура не знает устаревших технологий, которые и устаревают-то лишь в глазах обычного бытового потребителя. «Устаревшие» технологии перестают быть ремеслом, обслуживающим сиюминутные запросы покупателя, пользователя, и стремительно приближаются по своему статусу к искусству. Так произошло, например, с механическими хронометрами, сохранившими высокий статус в эру кварцевых часов, так случилось и с виниловыми пластинками, ставшими знаком высшего мастерства в эпоху повальной «цифры». То же самое произошло и с индивидуальным переплетом на фоне господства одноразовых покетбуков, во времена натиска звуковых и цифровых книг.

…Мне доводилось бывать в домашних библиотеках, которые «начинались» в 1890-х и даже в 1830-х годах, — это легко определить по датам выхода в свет томов, стоящих на полках. Вот прижизненный князь В. Ф. Одоевский, вот «народные» суворинские томики Пушкина… Многолетняя сохранность домашних библиотек — свидетельство стабильности семейных традиций, культурной преемственности, преодолевающей любые общественные бури. Индивидуальные переплеты в таких домашних библиотеках присутствуют непременно, служат их лучшим украшением. Человек, годами живущий рядом с книгами, изданными до его рождения, совершенно иначе думает «о времени и о себе». Он с неизбежностью понимает, что не книги принадлежат ему, а — в значительной степени — он принадлежит книгам, которые (бог даст!) будут ценимы и в те времена, до которых ему самому не дожить. Во времена, когда одноразовыми стали уже не только шариковые ручки, но и фотоаппараты, и другие чудеса техники, когда все разнообразие замысловатых устройств, служащих человеку, сводится к короткоживущим гаджетам, нам всем необходимо помнить о долгих и давних культурных традициях, возвращающих человеку глубокое дыхание культуры, чувство приобщенности к большому времени, к истории. Всем этим благородным задачам с успехом служит книга М. Сеславинского — замечательный труд историка книжного дела, знатока книги, внимательного читателя, тонко чувствующего и емко формулирующего глубинные закономерности развития отечественного искусства книги.

Дмитрий БАК