Неизбежное небо

Станислав Минаков

Неизбежное небо

Минаков Станислав Александрович родился в 1959 году. Поэт, переводчик, прозаик, эссеист. Автор нескольких поэтических книг. Член Национального союза писателей Украины и Союза писателей России. Лауреат российских и украинских литературных премий. Живет в Харькове.

 

*      *

  *

Сугдея, Солдайя иль Сурож…
А ты говоришь мне: “Судак”.
Какая ж ты все-таки дура ж! — 
слова не запомнишь никак.

Они тебе — точно — до фени,
а мне же всё грезится: весь
в огне преподобный Парфений,
сожжённый татарами здесь 

за то, что не дал им берёзы
валить в монастырском лесу.
Столетье — стоянье сквозь слёзы.
А я эту ношу — несу.

Теперь они памятник ставят
тем самым убийцам троим, 
где факелом высился старец,
а после — истаял, как дым.

Ах, кореш, ну что ж ты всё куришь
и куришь — ни слова в ответ.
…Антоний, скажи им про Сурож,
а то у них памяти нет.

 

Возле Оптиной

Ю. З.

Сосны гудят двухсотлетние у дороги.
Дождь заливает купель, что Пафнутий сладил.
Дождь не жалеет Жиздры и Жиздры ж ради
льёт. Мы стоим в грязи. Леденеют ноги.

— Слышь, — говорю, — Юркбо, дождик стал потише.
Будем в купель окунаться, покуда? Или…
— Помнишь, — он вдруг говорит, — как в скиту звонили? —
…Помню, мой друг Егорий, поныне слышу.

Мимо болид проносится — джип “Чероки”:
схимник качнул крылом, на сиденье сгорбясь.
Худо кому-то, наверно; настали сроки —
старца к нему повезли накануне скорби.

Ну, а мы тут постоим — что нам может статься?
Лучше дождя ноябрьского — в мире нету!
Вымокнуть — не растаять. Да не расстаться.
Шарю в кармане, Юрке протягиваю конфету —
что получил в обители утром, с ладони старца.

 

*      *

  *

“Так молись, — говорит, — чтоб в груди ручеёк журчал…”
Да откуда же, батюшка, взяться-то — ручейку?
Даже ежели б я себя, предположим, и не обличал,
даже ежели — будучи начеку…

То ли он сокрылся, утёк, золотой, под спуд,
то ли не было у меня его никогда.
Стукну в грудь — глуха. И грехов на ней — пуд.
Не журчит, родимый, да не дудит дуда.

Хоть сто раз наказ повторяй-учи,
а душа, как Герасим, — своё мычит.
Сделай милость, журчи в груди, ручеёк, журчи!
Не журчит.

 

*      *

  *

солнце встало выше ели
спору факт не подлежит
неужели неужели
мой отец в земле лежит

в шаге от моих сандалий
в глубину на шесть штыков
ближе близи дальше далей
в землю лёг и был таков

воробьи клюют печенье
перед клювом у клеста
для блаженной попеченье
есть у этого креста

ходит странная Тамара
крошит крошечки на крест
это ж радость а не кара
если птица здесь поест

всё лежащему веселье
две синички два клеста
отмечают новоселье
возле нашего креста

постою но не завою
лишь примну седой висок
тятя тятя Бог с тобою 
птицы небо и лесок

 

Про Дионисия Щепу

 

Не многобурное море, но пещера святая являет ваша мощи, аки бисерие драгое, угодницы Божии, и обогащаете чудес излиянии всех к вам со верою приходящих, яко отсюду превозносят Господа хвалами вовеки…

Память о преподобных Антониевой пещеры Киево-Печерской лавры

Дионисий Щепа, иеромонах печерский,
просветляся умом на Господню Пасху, 
Великодня вместивши сердцем воскресным ласку,
ко пещере Антониевой с думой притек недерзкой,

по любве своей и, конечно, в долгу послушания (аще
ты поставлен смотреть за пещерой ближней),
осененный мыслию необлыжной —
покадить богоносных отцев усопших, в ларцах лежащих.

Бормоча Иоанново-златоустое словище, что об аде,
огорчися который, ибо упразднися,
и огорчися, ибо також умертвися и низложися,
Дионисий инок очутися в пещерском хладе,

где покоятся Авраамий трудолюбивый,
чудотворец Исаия да Пимен постник цвет благовонный,
да Сильвестр, да Нифон, епископом Новгородским бывый,
мученик Кукша, а также Макарий, — помнящи “времена оны”, —

а подале — Феофил, Алексий, Сириг Мелетий,
Ефрем евнух умная голубица,
                              словом Божиим питашеся паче, нежели брашном,
Спиридон, незлобия крин^[1], и Никодим победотезоименитый,
Илия Муромский, непреоборимый воин,
                              в руце имущий от оружия язву, и другие братья,

также Лука эконом, Элладий, Сисой, Онисим…
Поднял свой глас Дионисий: “Преподобнии ботцы! Христос воскресе!”,
ко мощам святым помавая кадилом, поклоняясь подземным высям.
И внезапу услышал он отзыв должный,
                              как по чину: “Воистину-де воскресе!..”

Все, кто лежали вокруг в закромах укромных,
во пещерной пресветлой тьме, во гробех кипарисных,
сочетались в единстве гласном словес огромных,
жарким словом возстав из своих обиталищ присных.

И вновь тишина тишин разлилась в подземье — венцом молчанья.
Поклонился гробам живым Дионисий с волненьем в жилах
и затворил уста — аж до дней скончанья,
потому что прибавить ни слова он был не в силах.

Да и ведь поразмыслим, братие: впрямь, глаголать нелепо,
коль слуховым осязал ты славу Господню зреньем...
Вот таким, речет патерик, удостоен был умудреньем
во святой горе киевской отец Дионисий Щепа,

что сокрылся затем в затвор, дабы впоследствии там умерети,
не перемолвясь боле ни с кем и словом.
Было то в лето тыща четыреста пятьдесят третье
по Рождестве Христовом.

27 апреля 2008, Пасха Господня

Кузнечик

Елене Буевич и сыну её Ивану

Час настал, отделяющий души от тел,
и застыла ветла у крыльца.

И кузнечик, мерцая крылами, слетел
на худую ладонь чернеца.

И продвинулась жизнь по сухому лицу,
и монах свою выю пригнул.
И кузнечик в глаза заглянул чернецу,
и чернец кузнецу — заглянул.

“Как последняя весть на ладони моей,
так я весь — на ладони Твоей...” — 
молвил схимник, радея о смерти своей
и луну упустив меж ветвей. 

“Перейти переход, и не будет конца —
в этом знак кузнеца-пришлеца.
Переходного всем не избегнуть венца —
по веленью и знаку Отца.

Нет, не смерть нас страшит, а страшит переход, 
щель меж жизнями — этой и той.
Всяк идёт через страх на свободу свобод
И трепещет от правды простой”.
И ещё дошептал: “Погоди, Азраил,
не спеши, погоди, Шестикрыл!”
Но зелёный разлив синеву озарил,
дверцы сферного зренья открыл.

И послышался стрекот, похожий на гул,
и как будто бы ивы пригнул.
…И кузнечик бездвижную руку лягнул: 
в неизбежное небо прыгнбул.

 

*      *

  *

До и после — как водится — долгая тишина.
Что нам классик шепочет? Что ночь нежна.

Будем, значит, подруга, и мы ж нежны.
Рысь, родная, как тишь-то грядет на ны!

Нежность больше и дольше, чем крик и рык,
омывает безсильных неспящих, как ночь — арык.

И, как полые вёдра, радевшие о воде,
наши бёдра касаются, светлые, в темноте.

И живым коготком по безкрайней моей груди
сверху вниз ты ведёшь… О, веди, веди!

 

*      *

  *

П. К.

тот и видит до Афона до Афин
кто от пола отдирает парафин

со скребком по храму ползает горбат
потому что искупленье не дисбат

не рулетки русской ветреный курок
назубок запомни правильный урок

тот-то тропку и проходит до конца
кому ходицца всегда не слегонца

11 — 12 ноября 2008, 
иконы Богородицы Озерянской