+10
Ю. М. Л о т м а н. Непредсказуемые механизмы культуры. Подготовка текста и примечания Т. Д. Кузовкиной при участии О. И. Утоф. Таллинн, «TLUPress», 2010, 234 cтр.
В наследии Юрия Михайловича Лотмана до сих пор обнаруживаются не то чтобы вовсе неизвестные, но по крайней мере не введенные в широкий научный оборот тексты, причем не черновые и не маргинальные, но самые что ни на есть смыслообразующие. Такова и книга «Непредсказуемые механизмы культуры», входящая в трилогию поздних работ (вместе с «Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история» и «Культура и взрыв»). Надиктованная после смерти З. Г. Минц в 1990-м двум секретарям (В. И. Гехтман и Т. Д. Кузовкиной), работа пережила тяжелую издательскую судьбу, связанную с развалом советской системы книгопечатания и спецификой публикаций в первой половине 1990-х: первое издание монографии появилось в газете (!) «Валгаский архив» в ужасном полиграфическом исполнении. Опубликованная таким образом, работа оставалась недоступной даже специалистам.
Лотман развивает в работе важнейшее для его поздней мысли понятие «семиосфера», отходя от классического структурализма, но оставаясь последовательным семиотиком. Культура — как знаковая система — рассматривается здесь Лотманом не остраненно-механистически, но весьма страстно, иногда даже с определенным публицистическим пафосом. Диалектическая противопоставленность взрыва и постепенности, бинарности и тринарности в культуре важны Лотману здесь не как абстракции, но как реальные механизмы смыслопорождения, важные для понимания исторических перспектив отечественной культуры (в самом широком смысле): «История идей демонстрирует непрерывное стремление каждой из тенденций уничтожить противоположную, однако это невозможно, поскольку ее собственное бытие реально только в единстве данного противопоставления».
П е т е р б у р г с к а я с т и х о т в о р н а я к у л ь т у р а. Материалы по метрике, строфике и ритмике петербургских поэтов. СПб., «Нестор-История», 2008, 662 стр.
Культура Петербурга (в том числе поэтическая) может осознаваться как определенная целостность на самых разных уровнях — от мифологии т. н. «петербургского текста» до собственно особенностей стиховой техники. Авторы нынешнего сборника (Е. В. Хворостьянова, К. Ю. Тверьянович и другие) предлагают взгляд на петербургскую стихотворную культуру двоякий. С одной стороны, книга открывается методологически выверенной концептуальной инструкцией «по составлению метрико-строфических справочников по произведениям русских поэтов XVII — XX вв.» (стиховедческая школа Хворостьяновой — даже в рамках стиховедения в целом, максимально среди филологических дисциплин стремящегося к научности, — вообще отличается чрезвычайной внятностью, последовательностью и стремлением к точности). Но эта часть — собственно преамбула, именно инструкция. Основную часть тома занимает анализ метрики и строфики у семи поэтов. При этом набор персоналий чрезвычайно занятен и нетривиален: начинатель традиции Михаил Ломоносов, поэт-«сумароковец» Алексей Ржевский — и сразу к веку двадцатому: второстепенный модернист Иван Рукавишников, футурист символистского толка Бенедикт Лившиц, бесприютный петроградец Константин Вагинов, известный филолог и малопрочитанный поэт Дмитрий Максимов, наконец — живой классик и новейший архаист Александр Кушнер (аппендиксом дан небольшой очерк, посвященный ритму трехстопных трехсложных размеров в петербургской поэзии — от Жуковского до Сологуба и Гумилева). Крайне занимательный этот отбор авторов говорит о петербургской поэзии больше, нежели какие-либо канонические фигуры: найдя матрицу в таком подборе, можно быть уверенным в ее существовании, а не мифологизированной сконструированности.
В. В. Б и б и х и н. Грамматика поэзии. Новое русское слово. СПб., «Издательство Ивана Лимбаха», 2009, 592 стр.
Посмертное издание лекций, прочитанных Владимиром Вениаминовичем Бибихиным (1938 — 2004) на философском факультете МГУ, продолжает цикл изданий, начатых петербургской «Наукой». В нынешнем томе — два курса, связанных с поэтическим искусством. Лекционный стиль Бибихина очень непрост, суггестивен, он отчасти сам поэтичен, построен на проглатывании определенных логических звеньев. Курсы эти очень разнятся по материалу, но куда ближе по методу. Впрочем, первая часть книги, называющаяся как и весь том, производит впечатление большей целостности. Это — исследование поэтического текстопорождения ведийских гимнов. Уходя периодически в сторону («будто бы в сторону», точнее), к Новалису, Рильке, структуре языка как такового, концепции жанров (мыслитель предлагает добавить гимн к триаде «лирика — эпос — драма» как самодостаточный феномен), Бибихин осуществляет медленное вчитывание в гимны Ригведы, расшифровку смыслов, заложенных в них. Ценно здесь и то, что Бибихин предлагает собственные переводы гимнов (иногда полемичные по отношению к классическим переводам Т. Я. Елизаренковой) — ориентированные именно на понимание их как поэзии, а не просто памятника.
Второй цикл лекций, «Новое русское слово», посвящен поэзии Ольги Седаковой. Бибихин настаивает на уникальности этого поэта в современном культурном пространстве, полемизируя попутно с самой возможностью позитивистско-структуралистского изучения поэзии (имя М. Л. Гаспарова периодически возникает в этих лекциях как пример и олицетворение антагонистичного Бибихину метода). Этот цикл лекций рыхловат по структуре, в него вкраплены имеющие очень отдаленное отношение к основной теме эссе автора о Фрейде или книге Вардана Айрапетяна «Герменевтические подступы к русскому слову»…
Лекционные циклы Бибихина — чтение антифилологичное (хотя и в этом дискурсе могут быть обнаружены важные мысли — к примеру, противопоставленность Пригова и Аверинцева как двух полюсов «чистого метода»). Но само поэтическое философствование Бибихина заставляет выйти за рамки обыденной логики, проникнуть в пространство поэтического мышления с парадного, а не черного хода.
М. Н. З о л о т о н о с о в. Логомахия. Поэма Тимура Кибирова «Послание Л. С. Рубинштейну» как литературный памятник. М., «Ладомир», 2010, 375 стр. (Русская потаенная литература).
Выдающийся культуролог и филолог, Михаил Золотоносов всегда выступает в провокативной роли, оставаясь при этом формально на поле академической науки (к примеру, примечания и библиографический аппарат его работ всегда впечатляют). На сей раз книга Золотоносова посвящена не педофилическому Мережковскому-брату и не психоанализу Николая Кононова (хотя Кононов возникает как один из второстепенных героев книги), но Тимуру Кибирову, точнее, его знаменитой перестроечной поэме «Послание Л. С. Рубинштейну», вызвавшей в свое время большой «порнографический скандал». Объявление этого текста памятником эпохе и вообще литературным памятником лишь кажется странным. Золотоносову удается объяснить данную претензию на самых различных уровнях. Немалое место здесь посвящается семиотике мата, но ценнее — подробное исследование матерной и вообще обсценной лексики в новой и новейшей словесности, как подцензурной, так и неподцензурной (такого обзора, кажется, еще никто не делал). Подробнейшим образом анализируется состав претекстов, легших в основу кибировского центона. Исследованы советские мифологемы, деконструированные в поэме.
Но на этом фоне особенно значим другой уровень исследования, демонстрирующий собственно исторический контекст написания, публикации поэмы и реакции на нее. Золотоносов — на богатом историческом материале, во многом забытом, — показывает механизмы низовой автоцензуры, превращения мыслей частных лиц в подобие агитпропа — при попустительстве властей по отношению к перестроечным вольностям (в этом смысле Золотоносов придерживается конспирологической версии о сознательном разрушении Советского Союза и советской власти отцами перестройки и КГБ). В приложении Золотоносов публикует действительно уникальные, поразительные по своей мощи документы — письма читателей (преимущественно зашкаливающе гневные) в редакцию газеты «Час Пик», опубликовавшей поэму Кибирова (Золотоносов справедливо сравнивает некоторые из них с «Письмами Мартину Алексеичу» из сорокинской «Нормы»). В другом приложении — ранние, не опубликованные прежде стихи Кононова, рассматриваемые Золотоносовым как иной, нежели кибировский, тип деконструкции советской реальности.
Н а т а л ь я Г о р б а н е в с к а я. Развилки. Стихотворения. Самара, «Дом искусств», 2010, 50 стр.
Новый сборник Натальи Евгеньевны Горбаневской написан за полтора года — с августа 2008-го по декабрь 2009-го. Мышление поэтическими книгами вообще характерно для Горбаневской (так же, как и циклами внутри книг, — уже давно поэт обязательно включает в свои книги циклы из тринадцати восьмистиший, вообще излюбленной формы Горбаневской).
В новых стихах Горбаневская демонстрирует филигранность звукописи, обыкновенное у нее столкновение стилистических рядов достигает здесь огромной силы (при этом столкновение это отнюдь не деконструирующее, но нацеленное на возрастание смысла). Стоит обратить внимание на тончайшие, едва заметные опыты с «неточной» на первый взгляд рифмовкой:
Вышью, выжгу,
вырежу из дерева.
Памятником чижику
встану возле берега.
Выпью, чайкой,
совою или филином,
выпитою чашкой,
вылитым графином.
Выстрелю, выпалю,
выпаду в осадок.
Чайкой ли, выпью ль,
когда чай не сладок.
Стоит, как всегда, помнить, что рифма «обуян» — «Франсуа» лучшая, нежели «обуян» — «Антуан».
М и х а и л Е в з л и н. Спор Бога и Змея: сценка из доисторических времен. Madrid, «EdicionesdelHebreoErrante», 2010, 16 cтр.
Известный исследователь мифопоэтики, автор важной книги «Космогония и ритуал», Михаил Евзлин известен и как пропагандист отечественного авангарда. Живя ныне в Мадриде, он основал издательство «Ediciones del Hebreo Errante», в котором выходят небольшие по объему, малотиражные полурукодельные коллекционные книги. В подготовке книг принимает постоянное участие теоретик и практик неоавангарда Сергей Сигей. В серии выходили книги Игоря Бахтерева, Алексея Крученых, Николая Харджиева, Божидара, Василиска Гнедова, Тихона Чурилина.
На сей раз Евзлин выступает сам как автор, объединяя в небольшой своей мистерии «Спор Бога и Змея» мифопоэтические и авангардные интересы. Перед нами, в сущности, ремейк «дидаскалии» Даниила Хармса «Грехопадение, или Познание добра и зла». У Хармса в ветхозаветный миф вмешивается Мастер Леонардо, исполняющий основную роль искусителя (Змей абсолютно второстепенен и лишь радуется грехопадению, восхитительным образом «хлопая в ладоши»). У Евзлина также важное действующее лицо — Маэстро Леонардо, но это не столько трикстер, сколько автор происходящей мистерии (или, точнее, дублер Творца, в соответствии с авангардной условностью оказывающийся наравне с персонажами).
М и х а и л Б о л д у м а н. Новые смерти героев. СПб., «Красный матрос», 2010, 40 стр.
В мае этого года в Чудовской районной больнице в возрасте сорока двух лет умер поэт Михаил Болдуман. Ему стало плохо в поезде Москва — Санкт-Петербург; за несколько дней до смерти он был жестоко избит в электричке. Биолог по образованию, он был по призванию литературный престидижитатор, мастер игровой, комбинаторной, пародийной поэзии (стоит хотя бы вспомнить принадлежащее ему удачнейшее продолжение знаменитой книги «Парнас дыбом», где имитируются — всё так же про собак, козлов и Веверлеев — Ерофеев и Сорокин, Пелевин и Лукомников, Пригов и Гребенщиков…), всевозможных макаронических опытов и мистификаций.
Последнюю свою книгу он, кажется, успел еще увидеть. Страшной иронией смотрится то, что это — вторая часть болдумановского цикла «Смерти героев» — поэтических повествований о конце известных сказочных персонажей, в рамках вообще-то характерного для современной эпохи некроинфантилизма переосмысливающих детское как смертоносное (впрочем, в случае Болдумана как раз очень сильны пародичность и ирония, отнюдь не всегда присущие современному художественному представлению о детстве). В первой книжке хоронились елочка (та, что «в лесу родилась») и Пиноккио, Чебурашка и Алиса, Айболит и Карлсон, Незнайка (ставший пословицей моностих «Незнайка слишком, слишком много знал…») и Мойдодыр, Старик Хоттабыч и Красная Шапочка. Во второй столь же незавидная участь постигает дядю Степу и Мышильду, Мэри Поппинс и Кота в сапогах, почтальона Печкина, Тимура и его Команду, крокодила из сказки Чуковского и «нашу Таню», Чеширского кота и Пятачка, Колобка и курочку Рябу, Тиля Уленшпигеля, Пеппи Длинныйчулок и Маугли. В приложении Игорь Шушарин хоронит Хрюшу. Особенно следует отметить отличные иллюстрации Д. Дроздецкого.
В я ч е с л а в К а з а к е в и ч. Охота на майских жуков. М., «Издательство Н. Филимонова», 2009, 192 стр.
Известный скорее как поэт, Вячеслав Казакевич предстает в новой книге (впрочем, оба включенных в книгу текста публиковались в «Знамени») тонким прозаиком. Перед нами текст с мерцающим статусом: совершенно очевидна автобиографическая подкладка, чуть ли не явственный пример non fiction. С другой стороны, это именно образец прозы как таковой, выстроенной очень — в лучшем смысле слова — литературно, несмотря на кажущуюся простоту изложения. Детство героя-повествователя представлено в отдельных новеллах, так или иначе связанных с героем или аспектом бытия деревенского мальчика: «Отец», «Мать», «Марьяна», «Вещи», «Гости», «Науки», «Деньги» — так просто называются главы-новеллы, отзываясь чем-то мифологическим. Но и впрямь это лирический и иронический одновременно повествователь, сообщающий о своем детстве, видит его одновременно и глазами того ребенка, которым был, и нынешним, умудренным взглядом. Между этими оптиками возникает зазор, в котором обыденность предстает мифом, загадочным в своей прозрачности миром.
К циклу (или все-таки повести?) «Охота на майских жуков» примыкает новелла «Наедине с тобою, брат» — пронзительно-печальная, несмотря опять-таки на всю ироничность повествователя. И здесь силен автобиографизм: зазор между повествователем, работающим переводчиком в Японии, и самим Казакевичем, делающим ровно то же самое, ничтожен — именно потому так важна стилистическая обкатка этой прозы. Перед нами — новый альтернативный вариант той деревенской прозы, которая, в сущности, не осуществилась. Василий Аксенов, который петербургский, и Вячеслав Казакевич, в сущности, представляют два полюса этой альтернативной почвенной прозы (хотя в иные моменты при чтении Казакевича вспоминается скорее проза Нодара Думбадзе, особенно «Я, бабушка, Илико и Илларион»).
С е р г е й М а г и д. В долине Элах. М., «Водолей», 2010, 216 стр.
Поэт, претендующий на создание лиро-эпического отображения некой вневременной действительности, ставит перед собой сложнейшую задачу. Здесь имеется в виду не столько нашумевшая некоторое время назад концепция «нового эпоса» Федора Сваровского, сколько именно устремленность к связному лиро-эпическому высказыванию, наполненному персонажами-голосами, но отнюдь не отрицающему авторскую рефлексию (на чем настаивает Сваровский). Живущему в Чехии Сергею Магиду она, кажется, удается. В стихах из первой книги поэта «Зона служенья» (М., «НЛО», 2003) поэтическая рефлексия касалась скорее самого субъекта говорения, противопоставленного миру, в который он вынужденно помещен.
В новых стихах все иначе. Перед нами четкое самоощущение поэта в рамках иудеохристианской и одновременно европейской гуманистической традиции. Эта традиция — пропущенная сквозь механизмы современного свободного стиха (хотя и регулярный стих в книге вполне представлен) — позволяет поэту смешивать ветхо- и новозаветный канон и реалии сегодняшнего дня — при отсутствии ощущения швов, искусственного соединения разнородного материала.
не знаю как там было
с мировой историей «окончательных решений»
но первое принял фараон когда приказал
чтобы каждого новорожденного у евреев мальчика
бросали в воду
и бросали
не знаю сколько десятилетий выполнялся этот приказ
пока дочь фараона не нашла в реке корзинку с мальчиком
которого приказала спасти и назвала моисеем
что значит «из воды я вынула его»
а евреев согнали в трудармии чтобы они не превратились
в пятую колонну если начнется война
выселили из земли гесем в трудлагеря
как потом те же египтяне выселили поволжских немцев
крымских татар греков болгар чеченцев ингушей калмыков
и прочих потенциальных предателей фараона
В и з у а л ь н а я а н т р о п о л о г и я: городские карты памяти. Под редакцией П. Романова, Е. Ярской-Смирновой. М., «Вариант», «ЦСПГИ», 2009, 312 стр. (Библиотека «Журнала исследований социальной политики»).
В рамках весьма масштабного проекта, посвященного визуальной антропологии, репрезентации социокультурного бытия человека через внешние образы, вышел новый сборник, посвященный городским проявлениям данного феномена. Авторы сборника предлагают самые различные подходы и взгляды на городскую визуальность, оценивая и интерпретируя материал не только различный, но и подчас не укладывающийся в целостный ряд. Вот нетривиальное оформление музея Льва Кассиля в Энгельсе (Т. Кузьмина), а вот образы «домашнего картографирования», схемы обыденных путешествий, предлагаемые современным горожанином (Н. Сорокина). Вот взгляд на современный Петербург сквозь фильм А. Учителя «Прогулка» (А. Кинчарова), а вот способы представления революции и советской власти в Казани 1920-х (С. Малышева, А. Сальникова). Вот исследование восстановления исторической памяти в облике современного Ковентри (Дж. Викери), а вот способы представить город как принципиально экскурсионное пространство, в котором стертые знаки прошлого вновь обретают значение (Б. Степанов).
При всей разнородности (и, что уж говорить, очень разном уровне представленных работ) наиболее интересными мне кажутся работы, посвященные более широким социоантропологическим проблемам. Пример такой статьи — завершающая сборник работа Е. Ярской-Смирновой, Г. Карповой и М. Вороны, парадоксально в наименьшей степени связанная с общей темой сборника. Здесь идет разговор о действительно занятном феномене: инфантилизме современных взрослых людей. Для этого явления придуман даже специальный термин: «кидалт» (т. е. «ребенковзрослый», «kid + adult»). Рассматривая механизмы потребления, инспирированные этим взрослым детством и одновременно ему подыгрывающие (именно эти рыночные механизмы — производство инфантильной одежды, аксессуаров и т. д. — видимо, согласуются с общей темой сборника), авторы, однако же, переносят негативную оценку на самое явление. Мне же представляется, что все здесь сложнее и потребность в отождествлении с детским знаменует некие общеантропологические и, страшно сказать, онтологические процессы. Но как повод задуматься об этом статья представляется крайне ценной.