Как кричит еж?

Как кричит еж?

 

У м н а я  М а ш а. Состав, подготовка текста, сопроводительные статьи Д. Б. Колпаковой.  СПб., Детгиз, 2009.

 

Уже подзабытой в последнее время, очень обаятельной интонацией начинается эта книга: «Когда пойдете по Невскому и минуете Казанский собор, обратите внимание на огромный дом на другой стороне проспекта. Этот „дом, увенчанный глобусом” петербуржцы давно и справедливо называют Домом книги, а до 1917 года называли Домом Зингера, потому что фирма „Зингер и К°” распространяла свои швейные машины по всему земному шару.

Еще раз обратите внимание на глобус: прямо под ним, на самом верхнем, шестом, этаже — два окна глядят на Невский, остальные на канал Грибоедова — находилась редакция журналов „Чиж” и „Еж”. Окна знаменитые: однажды Даниил Хармс…»

Даже не начав читать, а только пролистав книгу (а ее тянет прежде всего пролистать — она издана в таком уютном жанре «книга-альбом с картинками и комментариями»), понимаешь, откуда истоки этой доверительности: «Умная Маша» издана в год 75-летия Детгиза (изначально — Ленгосиздата) и повествует об истории родственного ему журнала «Чиж», и, конечно, рассказ о судьбе журнала и издательства, связанных с именами Маршака, Шварца, Хармса и Олейникова, так сказать, обязывает. (Вспомним еще, что одна из сотрудниц «Чижа» и создателей Умной Маши Нина Гернет говорила: «Детям надо доверять!»)

Авторы книги (она составлена и заботливо прокомментирована Д. Колпаковой и очень корректно оформлена Ю. Далецкой и К. Башковым) на первой же странице упоминают: «Книга — часть юбилейной книжной продукции Детгиза и в то же время — наша глубокая благодарность создателям издательства», и продолжают, что «эта книга — и для детского читателя, и для взрослого. <…> История нашей страны, так же как и история Детгиза, „Чижа” и Умной Маши, заполнена разными „страницами” — веселыми и невеселыми, драматическими, а порой и трагическими.
Из песни, как говорится, слова не выкинешь, а из истории не выкинешь факты.

Рассказывать или не рассказывать детям о трагических страницах истории „про Умную Машу” — взрослый читатель книги решит сам».

Составители книги, кажется, сделали все, чтоб подвести взрослого читателя к такому решению, и непростую задачу, как соединить на одних страницах веселое детское развлечение и игру с трагическим взрослым знанием и серьезностью, решили убедительно, предложив художественный монтаж — сродни тому, который есть в песне Галича «Из дома вышел человек…». Только средствами не поэтическими, а, так сказать, полиграфическими.

В центре повествования — и в центре книжной страницы — располагается основная, представительская часть. История Умной Маши, стихи и рисунки «в обрамлении» истории журнала «Чиж» и — шире — всего круга детской литературы 30-х годов (а если еще шире — то в контексте советской истории 30-х, конечно).
С той же деликатной, ненавязчивой интонацией авторы рассказывают, что выходили в 20 — 30-е годы в Ленинграде замечательные детские журналы «Еж» и «Чиж», первый — для школьников пионерского возраста, второй — для младших школьников и дошкольников, редактировал оба журнала поэт (и прозаик, и либреттист, и киносценарист) Николай Олейников, авторами журналов были лучшие детские писатели своего времени, иллюстраторами — замечательные художники, а консультантом числился Самуил Яковлевич Маршак.

А рядом, на полях страницы, — небольшие примечания об этих самых авторах, точнее, не привычно академические примечания — родился, учился… — а просто фотографии или рисунки с комментариями друзей и коллег: вот так они выглядели, вот так они восхищались друг другом, вот Пантелеев вспомнил, как Шварц говорил о себе: «Я пишу все, кроме доносов», а Чуковский похвалил работы Бронислава Малаховского, а вот маститый Маршак приветил в редакции совсем юного человека, охотника Виталия Бианки, или уже немолодого, бывалого Бориса Житкова — и каждого из них приохотил к детской литературе…

Авторы книги широко пользуются опубликованными источниками, книгами-воспоминаниями (и правильно делают), при этом упоминают, что самые лучшие архивы о «Чиже» — воспоминания, стихи, рисунки — хранятся у Эриха Михайловича Рауш-Гернета, который с любовью собирал наследие своей матери, Нины Владимировны Гернет (она была в те годы в «Чиже» ответственным секретарем). Видимо, во время работы над «Умной Машей» книга Эриха Рауш-Гернета еще только готовилась к печати, и поэтому у авторов не было возможности процитировать опубликованные «самые интересные источники», а у нас такая возможность есть, воспользуемся ею (к тому же книга Рауш-Гернета прошла незаслуженно не замеченной критикой, исправим эту оплошность; воспользуемся также поводом назвать другую книгу, которую мы здесь будем часто упоминать и цитировать, — Николай Олейников, «Кружок умных ребят» (задачи, загадки, головоломки, фокусы и удивительные приключения Макара Свирепого) — эта книга-«побратим» «Умной Маши» вышла в 2008 году в том же издательстве Детгиз, составил и подготовил ее сын Николая Олейникова Александр Николаевич Олейников, рисунки Д. и
С. Плаксиных.

Вот что вспоминает об Умной Маше писательница Г. Левашова, дочь Ксении Шнейдер, подруги Нины Гернет (из книги Э. Рауш-Гернета «Нина Гернет — человек и сказочник», СПб., «Балтийские сезоны», 2007):

«Это было то, о чем мечтали все детские журналы: постоянный герой, любимый читателями. Такой живой образ создать очень трудно; большинство таких героев, после нескольких появлений в журнале, умирали естественной смертью. А Умная Маша сразу зажила в журнале, стала чуть ли не его хозяйкой, заставила всю редакцию заниматься ее делами: уже нельзя было выпустить номер без новых приключений Умной Маши, у которой должны были постоянно возникать затруднительные положения, из которых ей приходилось выпутываться при помощи неожиданной, всегда остроумной выдумки. <...> Читатели писали Маше, спрашивали ее советов, рассказывали о своих делах. И даже — редчайший случай! — персонаж вышел из журнала и стал реальностью». В журнале был опубликован телефон, по которому можно было звонить Умной Маше, и точное время, когда можно звонить, — один час в день. К телефону на этот час садилась одна из сотрудниц, обладавшая «детским» голосом, а вся редакция была наготове, чтоб ответить на любые, самые неожиданные и каверзные вопросы. Например: „Как кричит еж?”»

«— Умная Маша, у нас было очень интересное происшествие.

— Что такое?

— А было происшествие со щенком Макаркой. Его настоящее имя Макар Свирепый, но он еще маленький и ужасно шаловливый. Вчера он разорвал папину галошу, а сегодня съел мои чулки… Мама очень рассердилась и сказала, что больше этого не потерпит и выбросит щенка. Что мне делать?

— А вот что. Я попрошу художника Чарушина позвонить тебе. У него тоже есть собака, и он знает, как надо щенков учить».

Из переписки с Олегом Гусевым, Москва:

«— Мне папа подарил глобус и сказал, что Земля такая же, как этот глобус.
Я захотел узнать, какая Земля в середине, и проткнул его ножницами. А там ничего нет, одна черная дырка. Маша! Ты умная, скажи, разве Земля в середине пустая?

— Дорогой Олег, ты напрасно испортил глобус. Глобус сделан не для того, чтобы изучать внутренность Земли, а для того, чтобы знать, какая Земля снаружи…»

 

«Недоброжелатели утверждали, что Умную Машу придумали из зависти. И это, если по-честному, истинная правда.

В „Чиже” завидовали „Ежу”, потому что по его страницам разгуливал Макар Свирепый, внешне похожий на Николая Олейникова. У Макара были: конь Гвоздик, редакционная собака Пулемет и, главное, неугомонный характер — он путешествовал по всему миру, пропагандировал свой журнал „Еж” и везде помогал торжеству справедливости. Читатели следили за приключениями Макара, писали ему письма, советовались с ним. В „Чиже” такого популярного героя не было. Как тут не позавидовать?!»

Дальше рассказ о художнике Брониславе Малаховском и его дочери Кате, которая стала для него моделью: если Макар Свирепый срисован с Олейникова, то Умная Маша — с маленькой Кати Малаховской. И хотя ее потом и другие художники рисовали — и Николай Муратов, и Николай Радлов, — «однако Умная Маша всегда была такой, какой придумал ее Бронислав Малаховский: с косичками и упрямым подбородком».

 

Это были, вероятно, первые советские детские комиксы. О всенародном детском признании и любви говорили многочисленные письма и звонки в редакцию — звонили и писали отовсюду, от Москвы до самых до окраин.

Чем же так привлекательны были эти персонажи для советских детей?

Если Макар Свирепый, как Бэтмен, сражался с мировым злом, преодолевал ужасные препятствия, выручал монгольских пионеров в фашистской Германии, лихо побеждал полицейских, нырял в океанские глубины в водолазном костюме под названием «Непромокабль» и подписывал на журнал «Еж» африканских туземцев, то Умная Маша — наверное, современному ребенку будет понятней, если сказать — это советская Гермиона Грэйнджер… И все же, пожалуй, нет, скорее это советская Мальвина. (Сказка Толстого «Золотой ключик» была написана в те же годы и с благословения того же Маршака.) В книге у Умной Маши есть брат — глупый Витя, и она его поучает и отчитывает за нерадивость в учебе, точно так же как поучала и отчитывала девочка с голубыми волосами деревянного человечка. (Кстати, вспомним замечательное письмо про глобус — Олег Гусев проткнул ножницами картонный глобус, как Буратино своим любопытным носом — нарисованный очаг!)

Еще немного о рифмах, на этот раз буквальных. «Мчитесь в школу, Витя там. Растеряхам стыд и срам!» — вам это ничего не напоминает?

А вот еще одна: «Пришел однажды в редакцию Чуковский и прямо с порога предложил: „Давайте сочиним, кто и как добирался сегодня до издательства. Но, чур, в стихах!” И бросил первую строчку: „Ехали медведи на велосипеде…” (Может быть, он узнал, что недавно Хармс и Введенский пришли на Невский с козой, чтобы показать ее на „посиделках”, но их с козой в издательство не пустили.)

Стихи сочиняли все, даже художники и закоренелые прозаики, один только Михаил Зощенко сидел на знаменитом диване мрачный и ничего не предлагал.
„А что Зощенко молчит?” — спросил Чуковский. „Раки пятятся назад и усами шевелят”, — грустно сказал Зощенко, и все зааплодировали». Дальше упоминается, что эта строчка потом вошла в «Тараканище» — что, в общем-то, легенда («Тараканище» было написано в 1922-м, а описываемые события происходили несколько позже), но, как и любая красивая легенда, это знак признания.

В одном из путешествий по Африке Макар Свирепый вместе с собакой Жучкой (вообще-то ее настоящее имя — Ве-ме-ту-сикату-ли-хату) встречается с ужасным крокодилом, и как вы думаете, что происходит дальше? Правильно, «улыбнулся крокодил и беднягу проглотил»… А потом что было? Верно, Макар Свирепый вызволил собачку из пасти свирепого чудовища, правда, для этого пришлось отрубить крокодилу голову…

Помнил ли бесстрашный герой «Ежа» о другом маленьком отважном герое, тоже из «африканского» сочинения, — о Ване Васильчикове, первом победителе крокодилов?

И тут трудно понять — то ли это идеи не могут не появляться в таком веселом и талантливом воздухе, то ли воздух уже до того был насыщен отголосками, отблесками, рифмами, что оставалось только подхватывать, ловить на лету «и выдать шутя за свое»?

Вот что вспоминал Ираклий Андроников: «Каждый, закрывая рукою, писал свое, хохотал и бросал это направо. Слева получал лист, хохотал еще громче, прибавлял свое, бросал направо, слева получал лист <…> Когда все листы обходили стол, их читали, умирали со смеху, выбирали лучший вариант  и начинали все его обрабатывать».

Повод для шутки и смеха, кажется, находился всегда. Эстер Паперная рассказывала: «Cочиняли шарады. Нарочно делались ошибки. Вот, у меня было: „еврейка, принявшая католичество” — „Рива-Люция”. А у Нины: „объяснение коровы, почему она опоздала на службу” — „Меняла-роги-я”. Или: „испуганный шепот купчихи, что муж у любовницы” — „сам-у-Раи”.

<…> Потом была целая серия „серого египтянина”, где этого египетского
бога Ра склоняли по-всякому. Например, „запись в книге серого египтянина о том, что египетскому богу сшили мундир” — „Ре-форма”. И еще: „страна египетского бога” — „Ры-Дания”. <…> У Шварца, кажется: „Убеждение немца, что перед ним не мужчина” — „Герр-нет!” <…> Как-то принесли шараду: „Объяснение финки, почему она испугалась, заглянув в уборную” — „шопа-там!”. А тут по коридору ходил Косолапов — кто он был, директор или зам, не помню, — и возмущался, что работают со смехом: „Тише!” Нина и пустила по рукам записку: „Предлагаю вести заседания шепотом”. И я думала — я помру от смеха».

(Похоже, этот шуточный персонаж сыграл в судьбе «Чижа» и его авторов роль зловещую: в 1937 году в Детгизе была выпущена стенгазета, клеймившая «врага народа и ставленника шпиона» Олейникова, и в ней была статья директора издательства Криволапова, которая называлась «Добить врагов!».)

«Смеялись до слез», «хохотали», «умирали со смеху» — это почти в каждом воспоминании.

А время было такое, что становилось уже совсем не смешно. Те страницы в книге, про которые взрослый читатель должен решить сам, говорить ли об этом
с детьми, называются «Черные страницы „Чижа”». В мартовском номере за 1937 год было напечатано стихотворение Даниила Хармса «Из дома вышел человек». Стихотворение имело подзаголовок: песенка, и в нем то ли рассказывается, то ли поется о том, как человек шел бодро и целенаправленно, все вперед и вперед, не отвлекаясь ни на минуту, не спал, не пил, не ел, «И вот однажды на заре вошел он в темный лес, / И с той поры, и стой поры, и с той поры исчез». Как известно, стихотворение очень не понравилось начальству, оно вынесло вердикт: «В Советской стране человек исчезнуть не может!» — и с той поры исчезло из журнала имя Хармса, а вскорости исчезла и вся редакция «Чижа». Были арестованы и погибли в тюрьме Николай Олейников и Бронислав Малаховский. Хармс тогда арестован не был, но его нигде не печатали и на работу не брали. Арестовали Хармса в 1941 году, в начале войны. В этом же году он умер в тюрьме.

В 1941 году, в июне, когда началась война, был арестован Александр Введенский и препровожден в специальный состав для эвакуации вглубь России. Во время эвакуации он погиб.

Одно африканское приключение Макара Свирепого заканчивается так. Во время путешествия Макар получил телеграмму о том, что ему срочно нужно вернуться в Советский Союз. Его друзья-туземцы придумали катапультировать его с помощью пальмы.

«Макар попрощался с друзьями.

— Платите за журнал аккуратно и помните, что жизнь прекрасна, — сказал великий писатель.

По сигналу все разом отпустили пальму — и Макар полетел».

В день ареста Олейникова одним из последних, кто его видел, был чтец Антон Шварц. Он вспоминал: «Я <…> встретил Николая на Итальянской. Он шел спокойный, в сопровождении двух мужчин. Я спросил его: „Как дела, Коля?” Он сказал: „Жизнь, Тоня, прекрасна!” И только тут я понял…»

 

Что это было? Веселый интеллектуальный пир во время чумы?

Хорошо, что в книге много писем и отзывов читателей — это наделяет ее чертой очень важной: из этих отзывов и писем вырисовывается портрет советского ребенка, советского читателя 30-х годов. Простодушный, отзывчивый и очень любознательный — ему посмотрите сколько всего интересно! С каким восторгом и упоением первооткрывателей они задают вопросы — это ведь как будто специально для них написал Олейников свое стихотворение «Хвала изобретателям»:

 

Хвала изобретателям, подумавшим о мелких

И смешных приспособлениях:

О щипчиках для сахара, о мундштуке для папирос.

Хвала тому, кто предложил печати ставить в удостоверениях,

Кто к чайнику приделал крышечку и нос.

 

И ведь авторам тоже интересно с таким читателем — интересно свободно играть с ним, разговаривая, или свободно разговаривать, играя. Качество тем более ценное, что на дворе 30-е годы — время не самое подходящее для игр и вольных разговоров…

Тут еще вспоминаются слова, которые произнес Чуковский, рассказывая о том времени, когда создавался его рукописный альманах «Чукоккала»: «Мы все любили друг друга…» «Умная Маша» — тоже своего рода мини-«Чукоккала», мини-«Чукоккалка» — для детей.

Пусть родители сами решат, рассказывать ли детям — потом, когда те подрастут, — о том, чем были в то время детская литература и художественный перевод — «бомбоубежищем» для писателей, а Маршак — как бы директором его, но и это не уберегло. И о том, что осталось за пределами книги: о «ленинградской редакции», о Лидии Чуковской, Тамаре Габбе, Александре Любарской, Матвее Бронштейне, о «борьбе за сказку» и «борьбе с чуковщиной»…

Если окажетесь на Невском, у знаменитого «дома, увенчанного глобусом», можно подойти поближе и всмотреться в два высоких окна на шестом этаже — согласно редакционной легенде, однажды из одного из них вышел Даниил Хармс, прошел по карнизу и вошел в соседнее окно. «И если как-нибудь его / Придется встретить вам — / Тогда скорей, / Тогда скорей, / Скорей скажите нам».