ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

Мария Галина

МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

ГИБЕЛЬ ЯПОНИИ КАК ВОЗРОЖДЕНИЕ

 

Сейчас, когда я пишу эти строки, по экранам проходит очередной американский фильм-апокалипсис «2012», где фигурирует зловещее предсказание календаря майя (от майя вообще ничего хорошего ждать, как известно, не приходится). В этот раз Америке предстоит погибнуть от потопа (землетрясения и извержения прилагаются). Катастрофы не избежит никто, как бы продажные политики ни пытались утаить от населения страшную правду. Впрочем, известная доля надежды все же остается, поскольку Америка гибнет не впервые — на нее уже падал астероид («Армагеддон»), ее обстреливала чудовищная, закрывшая полнеба летающая тарелка («День независимости»), на нее нападали Очень Страшные Марсиане («Война миров»), ее сковывало льдом («Послезавтра»), а уж о всяких пчелах-убийцах и оживших мертвецах я и не говорю. Равно как и о ядерной зиме и прочих последствиях атомной войны, регулярно оставлявшей Нью-Йорк в руинах. Огромные буквы HOLLYWOOD, символ американской мечты, вновь и вновь рушатся со своего лесистого холма… Эта сцена нравится режиссерам — уж очень красиво и символично они падают, причем при минимуме киношных затрат.

Америка гибла на страницах фантастических книг и на киноэкранах бесчисленное множество раз (иногда — как в случае с «2012» — вместе с Америкой рушился в бездну и остальной мир, но это, похоже, для декора — в подобных фильмах он скорее часть антуража).

А у нас? России, похоже, ничего не грозит — по крайней мере на экране. Отечественные фильмы, где на Россию нападают марсиане или, сея повсюду смерть и разрушение, падает горящий метеорит, возможно, и существуют, но навскидку их не вспомнишь. Ну да, был белорусский телевизионный фильм «Посредник» по замечательной повести Александра Мирера «Главный полдень», но там скорее тихая инопланетная инвазия. Что-то вроде культового (и совсем уж древнего, полвека для кинематографии — огромный срок!) американского «Вторжения похитителей тел». Еще был второй «Дозор», где разбушевавшиеся в своем противостоянии Светлые и Темные Иные разнесли по кирпичику Москву. Но Москва, известно, еще не Россия. Подозреваю, многие кинозрители наблюдали за унижением высокомерной столицы даже с некоторым удовольствием. Но, в общем и целом, фильмов-катастроф у нас нет^[8]. Дело тут не только в бюджете — в конечном счете буквы HOLLYWOOD падают просто потому, что ронять их (то есть их пластиковые макеты) почти ничего не стоит. В чем же? Американцы меньше любят свою страну, что ли, коль скоро с таким удовольствием раз за разом наблюдают за постигающими ее катаклизмами?

Углубимся в историю почти сорокалетней давности.

В 1973  году Сиро Моритани и компания «Тохо», специализирующаяся на фильмах-катаклизмах с участием разнообразных чудовищ (именно здесь режиссер Иносира Хонда снял знаменитую «Годзиллу»), снимает фильм «Гибель Японии» по роману писателя-фантаста Сакё Комацу «Гибель дракона», вышедшему в свет в том же 1973  году. Оперативность просто невероятная — по тем временам, во всяком случае. Что же побудило компанию, специализирующуюся на фильмах о зловредных, но сказочных, в общем-то, чудовищах, снять квазидокументальный фильм, где никаких чудовищ нет?

Начинается фильм вполне документальными, «научпоповскими» кадрами: мы видим рельефную карту японских островов, какими они были двести миллионов лет назад — частью азиатского материка. Постепенно кусочки суши отделяются от материка, одновременно уменьшаясь в размерах, — даже неподготовленному зрителю понятно, что происходит: Япония постепенно погружается в океан.

Затем зритель становится свидетелем «почти документального» погружения в океан батискафа с научно-исследовательского судна. На дне, в мантии земной коры, происходят непонятные процессы — профессор (не сумасшедший ученый, а вполне себе уважаемый узкий специалист) делает прогноз: тектоническая плита «давит» на Японские острова… Япония скоро уйдет под воду.

Совсем.

Сейсмоопасные зоны и вправду связаны с подвижками тектонических плит. Землетрясения происходят, в частности, при движении тектонических плит навстречу друг другу. А когда  плита океанической коры сталкивается с континентальной плитой, океаническая кора погружается под континентальную. Погружение твердой океанической коры в толщу мантии и вызывает землетрясения, очаги которых находятся очень глубоко под поверхностью Земли: на глубине до 700 километров. Так говорят ученые-сейсмологи.

Линия погружения называется зоной субдукции.

Так вот, Япония расположена недалеко от точки, в которой сходятся три зоны субдукции.

Опускание морского дна во время землетрясений действительно может происходить. Знаменитое землетрясение Шинсай (то есть Великое), случившееся на равнине Кванто в Японии 1 сентября 1923  года, привело к тому, что морское дно в заливе Сагами опустилось на 400 метров. Число погибших только по официальным сведениям превысило 140 тысяч человек. В городах Токио и Йокогама было разрушено 575 тысяч домов, а сумма ущерба (по современному курсу) составила 17 миллиардов фунтов стерлингов. А до него было землетрясение 1891  года, разрушившее 200 000 домов. А еще раньше — Великое землетрясение Ансей (1854—1855 гг.).

Фантастики тут никакой.

Разве что в «Гибели Дракона» (Дракон здесь — символ Японии) все происходит слишком быстро. Стремительно.

«Вся — подумать только! — вся страна, создавшая одну из самых утонченных цивилизаций на Земле, должна скрыться в волнах океана. <…> Лаконичная и предельно точная поэзия, живопись, пробуждающая свист ветра в ветвях бамбука, божественная недосказанность трех веток в керамической вазе, плачущих слезами росы, — все это должно исчезнуть. Изощренные ритуалы бесед, скорбь чайной церемонии, неизъяснимая прелесть костяных нэцке и тайны самурайских мечей  — все, все уйдет в небытие. Павильоны над лотосовыми прудами, позлащенные древние будды, антисейсмические небоскребы — чудо современной техники, подводные лаборатории и фермы жемчужных раковин равно погибнут в этой поистине космической катастрофе. Неотвратимой и беспощадной, как вообще неотвратимо и беспощадно зло японской мифологии. На сей раз этому злу приданы черты неуправляемой, но тем не менее преднамеренной силы», — писал в своем предисловии к первому советскому изданию «Гибели Дракона» писатель-фантаст и один из первых «пропагандистов» буддизма и дзэна в СССР Еремей Парнов^[9].

Казалось бы, странно, что у японцев, столь нежно и трепетно (или, напротив, страстно и жестоко) любящих свою страну, и книга и фильм получили огромную популярность. Что за удовольствие наблюдать, как гибнет собственная страна — хотя бы и на бумаге или на экране?

Эта схема потом будет повторяться сотни раз: беспечный город, толпы фланирующих, ни о чем не ведающих обывателей, сложная машинерия цивилизации: огни рекламы, потоки машин, музыка… все хорошо… до часа «икс». И всегда есть Тот, Кто Знает, наблюдающий за этим с болью и горечью, — ему (капитану батискафа, профессору, министру — человеку, облеченному властью или владеющему информацией) отлично известно, что вся обычная жизнь вот-вот повиснет над пропастью. Зритель обычно тоже Тот, Кто Знает, — это до какой-то степени обязательный прием, помогающий посмотреть на окружающий мир с неожиданного, трагического ракурса.

Уже и Токио в огне, и пожарные не могут справиться с шестью тысячами очагов пожара (пожар — извечный страх больших городов Японии). И рушатся, складываясь, гигантские небоскребы (потом, тридцать лет спустя, мы увидим документальные кадры, очень похожие на эти — снятые совсем в другой стране). 
И мечутся в панике люди. И встает над городом черная стена цунами.

Очень страшно.

Почти как в жизни, но страшнее.

И вот уже раскалывается на две половинки и погружается в море остров Хоккайдо, потом Кюсю, и все это — на фоне переговоров японского правительства и ООН. Премьер-министр Ямамото просит предоставить своему народу убежище в Австралии, австралийский премьер отказывает — японская диаспора явно будет серьезным конкурентом коренному населению, что грозит стране экономическим хаосом. Тогда, говорит на заседании ООН Ямамото, обращаясь к представителям разных стран, не можете спасти нацию — возьмите хотя бы отдельных людей. Кто сколько может.

И снуют над водной гладью, где когда-то была Япония, спасательные суда и самолеты других стран, подбирая уцелевших.

Тут я хочу обратиться к книге киноведа и кинокритика Юрия Ханютина «Реальность фантастического мира»^[10]. До сих пор удивляюсь, как в застойные  годы мог появиться этот справочник по западной (условно западной — «капиталистической») кинофантастике, — такой толковый, информативный и объективный, что им вполне можно пользоваться и по сей день.

«Из псевдонаучного зрелища [этот фильм] неожиданно во второй половине, а особенно к концу превращается в фильм политический. Две идеи дают ему пафос 
и накал. Первое: нам не хватает земли — вот в чем беда и трагедия японского народа. И второе: вся наша нация от премьер-министра и императора до последнего рыбака связана узами общей судьбы, общей беды. Над нами угроза оказаться распыленными, разбросанными по свету, так давайте забудем о внутренних распрях и будем помнить, что мы японцы, что мы должны быть едины. Эти идеи не формулируются прямо, но очень явно вытекают из всего строя картины».

Иными словами, японский зритель, просмотревший этот фильм, выходит из кинозала с ощущением мощного катарсиса и, возможно, гораздо большим патриотом, чем был до просмотра. Быть может, и сам того не сознавая.

Не будем упрекать режиссера или автора романа в политической ангажированности — такие идеи воздействуют на коллективное бессознательное ровно в той мере, в какой сами являются его порождением. Посыл (как нынче принято говорить, мессидж) может и не осознаваться создателями этого посыла, руководствующимися какими-то иными, своими — хотя бы и просто меркантильными — соображениями.

Смешно, кажется, искать какую-то глубину в снятой в 1955  году на той же студии самой первой «Годзилле» — тоже суперпопулярном в Японии фильме о гигантском ящере, проснувшемся в глубинах от ядерных взрывов и крушащем все на своем пути. Однако вот что пишет Ханютин:

«Несколько лет после августа 1945 (уничтожение Хиросимы. — М. Г.) киноискусство молчало. Нужна была историческая дистанция, чтобы прикоснуться к незаживающей ране. <…> И после этой кричащей документальности („Дети Хиросимы” Кането Синдо, 1952. — М. Г.), после трагической лирики „Камней Хиросимы” К. Ёсимуры, после глубинного психологического анализа рожденного атомной бомбой шока, сделанного Акирой Куросавой в фильме „Записки живущего”, после всего этого появляется граничащая с вампукой „Годзилла” и завоевывает того зрителя, которого можно заподозрить в чем угодно, кроме несерьезного отношения к Хиросиме.

Очевидно, мы имеем здесь дело с любопытнейшим социологическим феноменом. <…> при всей своей художественной несостоятельности „Годзилла” дала японскому зрителю некий „возвышающий” вариант пережитого им страшного прошлого. Ужасы Хиросимы и Нагасаки, проигранная война, капитуляция, отсталая наука (убить страшного  годзиллу помог „кислородный окислитель”, изобретенный японским ученым, в свою очередь убившим себя, чтобы изобретение не было использовано во зло. — М. Г.) — все „переигрывается” в фильме „Годзилла”».

И дальше:

«В мифологической форме здесь описывается прошлое, память освобождается от позора, унижения и страха. Здесь, должно быть, и секрет успеха картины. „Камни Хиросимы” заставляли помнить и мучиться, „Годзилла” помогала забыть и успокоиться».

Обширная цитата, но она того заслуживает. Я бы еще добавила — реальная травма, изживаясь «понарошной» травмой киномифа, способствовала катарсическому сплочению нации, осознанию себя единым народом. Не этому ли впоследствии обязано своим появлением «японское чудо»?

А что Америка? Америка в это время снимает вполне локальные «Ад в поднебесье» (1974) — про пожар в гигантском небоскребе и «Челюсти» (1975) — о нападении гигантской акулы на прибрежные воды курортного городка.

Понадобилась реальная угроза и реальная травма 11 сентября 2001  года, чтобы американцам потребовалось переживать ее мифологическое воплощение — вновь и вновь, по одной и той же схеме. Неведение обывателя — катастрофа, угрожающая непосредственно тебе и твоим близким, — крушение привычной жизни и гибель привычного облика окружающего тебя мира — чудесное спасение страны-организма жертвенными героями-лейкоцитами — опыт выживания обычных людей, спасающих свою семью и близких, — надежда на возвращение привычной жизни. «День независимости», напомню, был снят в 1996  году, а «Армагеддон»  — в 1998-м. Коллективное бессознательное, как утверждал, например, Артур Кларк 
в своем апокалиптически-провидческом романе «Конец детства» (1953), может предощущать, предвосхищать события. На всякий случай напомню, что фильм 
о конце света от всемирного оледенения — «Послезавтра» — появился в 2004  году, а «Война миров» чуткого к массовым потребностям Стивена Спилберга — в 2005-м^[11]. Спрос на фильмы-катастрофы в Америке явно не падает.

Кстати, о «Войне миров».

Изначально марсиане ведь напали вовсе не на Нью-Джерси, а на Лондон — в 1897  году, и родом они из романа Герберта Уэллса.

Другой остров, другое время. Но Англию недаром считают своеобразным «зеркалом» Японии.

Нет нужды пересказывать знаменитый текст. Достаточно того, что все происходит по той же схеме. Нападение извне, от которого нет спасения (уничтожает цивилизацию в романах и фильмах-катастрофах обычно внечеловеческая сила — природная или биологическая, но обязательно непостижимая, чужая), преступная беспечность обывателей, паника, бегство, разрушение привычного образа жизни, бессилие армии перед лицом чудовищной угрозы, руины столицы, попытки сохранения человеческого достоинства одних и безумие и эгоизм других и, наконец  — робкая надежда на то, что привычный ход вещей будет восстановлен. Пожалуй, добавлю только вот что:

«При виде моря миссис Элфинстон перепугалась, хотя золовка и старалась  приободрить ее. Она никогда не выезжала из Англии, она скорей согласится умереть, чем уехать на чужбину. Бедняжка, кажется, думала, что французы не лучше марсиан».

Вот в чем дело — все в той же «английскости», столь же непроницаемой и несокрушимой, как и «японскость». Через два  года начнется англо-бурская война, в которой фермеры-буры одержат несколько блестящих побед над британской регулярной армией, а винтовки Маузера и пулеметы Максима — над тактикой эпохи Наполеоновских войн. Британская армия в конце концов одержит на этой войне победу, но заплатит за нее потерей двадцати тысяч солдат. Собственно, это будет первое серьезное поражение несокрушимой «владычицы морей». Англичан ждет смерть королевы Виктории — этого воплощения Британии, потеря колоний, серьезные для национального самосознания травмы… И, словно предвидя все это, Герберт Уэллс, ученик соратника Дарвина — великого Гексли, сам получивший к 1891-му два ученых звания по биологии, пишет о том, что такое национальная идентичность перед лицом неведомой угрозы. И посыл этот настолько силен, что провидит и жизнестойкость нации, способность ее уцелеть при территориальных и человеческих потерях. Недаром в Англии в середине ХХ  века, на переломе эпох, возникли как бы копии, дубликаты «Войны миров» — «День триффидов» (1951) и «Кракен пробуждается» (1953) Джона Уиндема. Оба романа повествуют об участи одного человека и всего общества перед лицом «внешней угрозы»: в одном случае поразившей человечество полной слепоты и нашествия хищных растений, в другом  — нападения неведомого ужаса из глубины.

А вот теперь вернемся в Россию. Понятно, что в прежние времена гибель райцентров и городов-миллионников, райкомов и крайкомов под огнем марсианских треножников или в объятиях монстров из глубин вряд ли пропустила бы цензура, и изживать военные-послевоенные травмы массовому сознанию приходилось как-то иначе. (Как — другой разговор, скорее всего, таким изживанием стали сами фильмы о войне и стране-победителе, поскольку архетипически этот сюжет соответствовал все той же схеме, недаром враг в самых популярных текстах был деперсонифицирован — «темная сила», «проклятая орда». Замечу еще: чем такой фильм схематичнее, условнее, мифологичнее, тем сильнее катарсис — «Проверка на дорогах» или «Двадцать дней без войны», скажем, тут не подойдут, а вот «Падение Берлина» — в самый раз.)

В разгар «застоя» (и, что симптоматично, накануне вторжения в Афганистан) у нас появился первый фильм-катастрофа, знаменитый «Экипаж» Александра Митты (1979) — аналог «Ада в поднебесье». Разве что в американском фильме горел небоскреб (микромодель американского социума) и пытались спастись оказавшиеся в нем люди, в нашем же фильме «гражданский» самолет хотя и с трудом, поврежденный, но все же отрывался от чужой земли, буквально горящей у него под шасси. «Экипаж» — фильм, не спорю, замечательный. Но с тех пор прошло ровно тридцать лет.

С одной стороны, то, что на нас не падает гигантский метеорит, не нападают монстры, мы не тонем и не горим, — вроде бы и неплохо (напомню, сюжеты такого рода появляются в точках сборки — вернее, перемонтировки наново — национального сознания). С другой стороны, с тех пор, как был снят «Экипаж», нам что, так ни разу и не потребовалось разобрать, почистить и собрать себя заново?

Так вот, с моей точки зрения, отсутствие значимых(я могу с ходу назвать одно-два исключения, но главное — они все равно «не на слуху», не стали культовыми) романов-катастроф, а главное, фильмов — симптом скорее тревожный. Теоретически хит, равноценный «Экипажу» (или «Гибели Японии»), должен был появиться в начале 90-х — на сломе эпох, как способ психотерапевтического изживания прошлой и воссоздания новой национальной идентичности.

Но не появился.

Как не появился и позже.

Последние наши киношные антиутопии либо касаются локальных событий («Параграф-78»), либо отнесены в некий несуществующий мир (самая «раскрученная» — бондарчуковский «Обитаемый остров», не слишком популярный, невзирая на все рекламные ухищрения). А если что и лежит в развалинах, то это все та же ненавистная Москва (второй «Дозор», если речь идет о кино, или романы «Метро 2033» Дмитрия Глуховского, «Три холма, охраняющие край света» Михаила Успенского, «Б. Вавилонская» Михаила Веллера, где Москва последовательно уничтожается всеми возможными способами — от пожара до потопа, или совсем недавняя «Хлорофилия» Андрея Рубанова). Есть, правда, «Эвакуатор» Дмитрия Быкова, но, во-первых, это все-таки роман-метафора, во-вторых, непонятная и страшная гибель угрожает в первую очередь (по крайней мере, «в кадре») все той же Москве. Кстати, еще один повод задуматься.

Есть у нас, впрочем, несколько ура-патриотических романных утопий, в основном космоопер, в общем и целом вполне симпатичных, где Россия — большая и сильная космическая империя, усмиряющая немирные дикие звездные народы. Однако сплотить национальное сознание с той силой, с которой сплачивает его самый бесхитростный, на скорую руку сляпанный фильм-катастрофа, они не способны. А если бы были способны, вы бы наверняка о них слышали. У нас, как метко заметил ЖЖ-юзер humanitarius по поводу лунгинского «Царя», свой «национальный тип фильма-катастрофы — катастрофа, вызываемая безумием власти. Это у американцев на главных героев рушатся обломки инопланетных кораблей, стены метро и небоскребов — а потом они спасутся. У нас на людей рушится иррациональная машина истребления, вызванная вывихом человеческой натуры. И никто не спасется»^[12]. Действительно, у нас что ни антиутопия, то «Сахарный Кремль», или «Невозвращенец», или «Москва 2042». Нет чтобы просто метеорит упал. И это опять же тревожный симптом. Симптом отчуждения массового сознания от государства, отсутствие отождествления с ним. Враждебная сила не приходит извне, но взращивается изнутри.

Попытка государственной пропаганды «срастить» нацию, обращаясь — сейчас — к тем же победам в Великой Отечественной, увы, ни к чему не приводит, кроме как к девальвации этих побед в национальном сознании. Дело в том, что на основе Войны и Победы уже выстроилась, идентифицировав себя, иная общность — советский народ, а дважды в одну реку войти невозможно. Один хороший фильм-катастрофа тут поправил бы дело, но кто решится продюсировать столь явно «упаднический» сюжет?

А потребность в самоидентификации есть — но в отсутствие национальной (под нацией я имею в виду страну — не Государство, но страну и все, что с ней связано, разноплеменные американцы — тоже нация) население России самоорганизуется по каким-то другим признакам, лелеет свои маленькие армагеддоны: недаром такой феерической популярностью пользуется проект S.T.A.L.K.E.R. — компьютерная бродилка (выполненная, кстати, украинскими разработчиками) в антураже Чернобыльской зоны и «привязанная» к ней серия книг с приключениями героев-сталкеров. Или, скажем, можно задаться вопросом о причинах вдруг возникшей (вообще-то не вдруг, но это другой разговор) среди «продвинутых» слоев населения феерической моды на Ктулху. Осьминогоподобный Ктулху, напомню  — один из Древних, которые спят на дне океана, а когда они проснутся, мало не покажется. Никому.