Гегель, Эверетт и граф Т

Владимир Губайловский

Гегель, Эверетт и граф Т

В и к т о р  П е л е в и н. Т. М., «Эксмо», 2009, 384 стр.

 

Самоопределение

В предисловии к роману Пелевина «Чапаев и Пустота» сказано: «Специалисты по литературе, вероятно, увидят в нашем повествовании всего лишь очередной продукт модного в последние годы критического солипсизма». Подпись под предисловием: «Урган Джамбон Тулку VII, Председатель Буддийского Фронта Полного и Окончательного освобождения (ПОО (б))»^[3].

Поверим уважаемому Председателю и попробуем разобраться, что же такое «критический солипсизм», поскольку есть серьезное подозрение, что продуктом (а также глубоким анализом) именно этого метода является роман о графе Т. Но для этого совершим довольно далекий экскурс в теорию исследования.

 

Открытые и замкнутые системы

С точки зрения науки или философии можно выделить два типа систем, возникающих при исследовании объекта.

 

Тип 1. Система, которая не включает наблюдателя. Причем влияние на нее самого наблюдателя пренебрежимо мало. Она существует как бы сама по себе, а наблюдатель только получает о ней информацию.

Такие системы характерны для позитивистской науки. Наблюдатель (субъект) в данном случае выступает как некоторый универсальный измеритель: он анализирует объект, при этом объект никак на него не влияет. Более того, такое влияние должно быть последовательно исключено. Позитивистский эксперимент, таким образом, добивается строгой объективности измерения.

Галилей бросает свинцовые шары с Пизанской башни. Он исследует процессы свободного падения тел. Шары (слава богу) падают на землю, а не на голову исследователя. Он устраняет себя из системы и потому делает вывод, что падение шаров будет подчиняться одним и тем же законам, кто бы и когда бы их ни бросал.

Такие системы назовем открытыми.

 

Тип. 2. Система, которая включает в себя наблюдателя. Наблюдателя не всегда можно устранить из системы. (А в этом случае непрерывное взаимодействие и взаимовлияние субъекта и объекта неизбежны.) Например, в том случае, когда ученый или философ исследуют универсум как целое, универсум заведомо включает в себя исследователя, а другого универсума, из которого можно было бы объективно и независимо посмотреть на окружающий мир, у нас нет.

Примером подобной системы также является сам наблюдатель в процессе самопознания. Когда я пытаюсь разобраться в своих мыслях, я себя неизбежно меняю, и потому подобный процесс бесконечен.

Другой пример такой системы — это книга и ее читатель (или, более точно, все ее читатели). То, что книга влияет на читателя, — очевидно. Но верно и обратное: читатели создают интерпретации книги, каждый свою. Таких интерпретаций неограниченно много. Они влияют одна на другую. Возникает своего рода волна смыслов, которая подхватывает книгу. «Гамлет» или «Дон Кихот» сегодня принципиально отличаются от тех текстов, которые написали Шекспир или Сервантес.

Можно предложить такой парадокс: «Чем победа над собой отличается от поражения?» Если ничем, то и «победа» и «поражение» теряют смысл. Системы, включающие наблюдателя, парадоксальны с точки зрения классической логики.

Такие системы назовем замкнутыми. Есть основания полагать, что пелевинский критический солипсизм создает и анализирует именно такие системы.

 

Кант и Гегель

Кант, будучи последовательным сторонником классической логики, для того чтобы охватить любую систему и избежать появления парадоксов, ввел понятие трансцендентального знания (в противоположность эмпирическому). Носитель этого знания — своего рода универсальный наблюдатель, который является внешним по отношению к любой системе. Это — чистое «Я», которое оперирует неизменными истинами, например — представлениями о пространстве и времени или математическими утверждениями, такими как «2 + 2 = 4».

Это позволило Канту рассматривать любую систему как открытую, но привело к необходимости ввести понятие «вещь в себе», то есть к своего рода логическому агностицизму, с которым согласились далеко не все.

Подобное положение дел совершенно не устроило Гегеля. Он исключать наблюдателя из любой системы категорически отказался. Все системы, которые анализирует Гегель, включают в себя как исследующий субъект, так и исследуемый объект. Гегель настаивает на том, что только такие системы существуют в природе и что любая система принципиально парадоксальна. Он критикует Канта именно с этих позиций. Гегель требует от философов выбросить «мертвые кости» аристотелевой логики.

Нужно сказать, что на современную науку логика Гегеля никакого (или почти никакого) влияния не оказала. Кант и последовавшие за ним исследователи, создававшие математическую логику и позитивистскую науку, одержали полную и безоговорочную победу. Один из самых влиятельных логиков XX столетия фон Вригт говорил, что кроме «великой логической традиции Аристотеля, Лейбница, Канта» никакой другой логики не существует. «Другая логика» — здесь гегелевская диалектика.

 

Квантовая механика

Появление квантовой механики в 1920-х годах поставило ученых перед трудной логико-философской задачей. Оказалось, что в микромире нельзя исследовать объект, не оказывая на него решающего влияния (в частности, согласно принципу неопределенности, если мы измеряем импульс частицы, мы неизбежно меняем ее координату); оказалось, что измерение — это всегда взаимодействие субъекта и объекта. То есть квантово-механические системы нельзя рассматривать как открытые в классической форме.

Копенгагенская интерпретация квантовой механики, предложенная Нильсом Бором, сводит эти логико-философские трудности к минимуму. Фактически мы отказываемся что-либо говорить о системе, пока мы ее не наблюдаем. Электрон, который никто не видит, живет своей внутренней вероятностной жизнью. И только в тот момент, когда происходит наблюдение, он обретает вполне конкретные (с точностью, ограниченной принципом неопределенности) очертания. Но такой подход тоже не всех удовлетворил.

 

Эверетт

В 1957 году американский физик Хью Эверетт III опубликовал статью «Формулировка квантовой механики через „соотнесенные состояния”»^[4]. Эверетта не устраивает копенгагенская интерпретация. Он считает, что следует рассматривать только «объединенные системы», которые включают наблюдателя (или, по принятой мной терминологии, только «замкнутые системы»).

Одно из возражений Эверетта состоит в том, что с помощью интерпретации Бора нельзя описать весь универсум, который заведомо включает наблюдателя.

Построения Эверетта — это не философия, а корректная теория. У него все выходит вполне строго, но включение наблюдателя в систему приводит к другому типу парадоксов, не логических (с точки зрения логики здесь все в порядке), а, можно сказать, мировоззренческих.

Оказывается, если мы будем рассматривать «объединенные системы», в которых объекты и наблюдатели непрерывно взаимодействуют, нам придется допустить, что при каждом взаимодействии меняется не только объект, но и наблюдатель. Причем наблюдатель постоянно как бы раздваивается, его мировая линия ветвится — то есть любое взаимодействие с системой приводит к тому, что наблюдателей оказывается бесконечно много, — и никто из этих бесчисленных двойников друг о друге ничего не знает, поскольку они живут в непересекающихся эвереттовских мирах.

Эверетта спрашивали: как же так? В одном мире я умер во младенчестве, в другом меня сбила машина, а в бесконечном количестве миров я вообще не родился, поскольку мои родители не встретились.

Да, именно так, отвечал Эверетт: «С точки зрения теории все элементы суперпозиции (все „ветви”) являются „действительными”, ни один не более „реален”, чем остальные. Не нужно полагать, что все, кроме одного, так или иначе разрушены, так как все отдельные элементы суперпозиции индивидуально подчиняются волновому уравнению с полным безразличием к присутствию или отсутствию („реальности” или нет) любых других элементов. Это полное отсутствие влияния одной ветви на другую также подразумевает, что никакой наблюдатель никогда не будет знать ни о каком процессе „расщепления”».

Такой оказывается плата за включение наблюдателя в квантово-механическую систему.

Несоответствие теории повседневному опыту совершенно не смущает Эверетта, но большинство физиков оно смутило, и очень. Эвереттика осталась в истории науки скорее математическим курьезом, чем реально работающей теорией.

 

Критический солипсизм

Метод критического солипсизма Пелевина позволяет построить специального вида замкнутую систему: описать писателя, пишущего текст, в котором описывается писатель, пишущий этот текст.

Почему это солипсизм — понятно: ничего, кроме этого текста, вообще говоря, существовать не может.

Критический — потому что писатель постоянно подвергает сомнению написанное и меняется вместе с текстом, который он пишет. Этот процесс может описывать только пустоту, поскольку любое нарушение ее чистоты означает выход во внешний — относительно писания текста — мир.

Станислав Лем заметил: чтобы описать пустоту, нужно много слов. Фактически мы должны убедить себя и читателя в невозможности положительного высказывания, должны показать, что любое утверждение может быть и должно быть опровергнуто. Лем называет такой текст «воплощение честности»^[5] (любой другой в чем-то — да лжет).

Вот пример такого текста: «Даже вот что тут было бы лучше: это — если б я верил сам хоть чему-нибудь из всего того, что теперь написал. Клянусь же вам, господа, что я ни одному, ни одному таки словечку не верю из того, что теперь настрочил! То есть я и верю, пожалуй, но в то же самое время, неизвестно почему, чувствую и подозреваю, что я вру как сапожник»^[6].

Ни одного твердого утверждения мы здесь не услышим. Автор-герой этого текста постоянно себя опровергает и договаривается до прямого «парадокса лжеца»: «Я вру». В последовательности и строгости утверждения пустоты ему не откажешь.

 

Граф Т.

Попробуем рассмотреть роман «Т» с точки зрения критического солипсизма. Герой книги граф Т. имеет явные черты сходства с графом Львом Толстым, но писатель внимательно следит за тем, чтобы это сходство не получило достаточного основания. Герой вроде бы живет в начале XX века и у него есть цель: добраться до некоей «Оптиной пустыни». Но книга написана не об этом. Один из ее сюжетов — это рассказ об отношениях графа и его творца — Ариэля, который вместе с бригадой подручных сочиняет о графе то роман, то компьютерную игру. И эти отношения довольно напряженные. Ариэль постоянно переписывает судьбу графа, причем ни один вариант «не более „реален”, чем остальные» (Эверетт).

Но граф Т. овладевает методами своих творцов, выходит из-под контроля, является к Ариэлю в XXI век и приносит его в жертву.

Другой сюжет, в который точно вкладывается история графа Т. и Ариэля (героя и автора), — это Читатель и книга. Мир — это книга, которую читает некий демиург, читает и тем самым творит. (Пример такого рода замкнутой системы мы уже разбирали.)

Автор и герой, Читатель и мир взаимодействуют у Пелевина, как наблюдатель и объект у Эверетта. В результате система приходит в состояние динамического равновесия, которое граф Т. и понимает как «Оптину пустынь» (именно «пустынь», что же еще?), что-то вроде нирваны, которая и есть пустота.

В своем романе Пелевин моделирует замкнутую систему (включающую наблюдателя) и тем самым наследует довольно серьезной европейской (а не только буддийской) философской и научной традиции — логике Гегеля, «подпольному человеку» Достоевского, физике Эверетта. Это не только роман о графе Т., это еще и философский трактат о писателе Пелевине, о пустоте и мире, взятых как целое.

_{Владимир ГУБАЙЛОВСКИЙ}