Детские литпамятники, или Как обрадовать ребенка

Канунникова Ольга Леонидовна — филолог, критик. Родилась в городе Белгороде-Днестровском, в Украине. Окончила филологический факультет Одесского государственного университета. Публиковалась в «Иностранной литературе», «Русском журнале» и других изданиях. Автор ряда статей по истории детской литературы. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.

ОЛЬГА КАНУННИКОВА

_*

ДЕТСКИЕ ЛИТПАМЯТНИКИ,

ИЛИ КАК ОБРАДОВАТЬ РЕБЕНКА

Недавно я заглянула в одну из центральных детских библиотек на тради-ционный книжный праздник, и мое внимание привлекла маленькая выставка новинок детской литературы, обустроенная в читальном зале. Что может быть желаннее сердцу рецензента, пишущего о детской литературе, нежели лицезрение новых книг детских издательств! И, что называется, каково же было мое удивление, когда, подойдя поближе, я увидела названия этих книг. Они были примерно такие: «Черная Рука», «Красная Рука и Призрак из 2-го „Б”»… В общем, все под девизом «Как напугать ребенка» (одна из книг так и называлась). Поскольку это все-таки была не тематическая подборка «Навстречу Хеллоуину», а обзор новинок рынка, то замысел устроителей был бы еще понятен, если бы они одну часть выставки сделали, раз уж без этого нельзя, в угоду нынешнему издательскому тренду (а тренд нынче такой пошел — все, все, что прибылью грозит, для сердца издательска таит неизъяснимы наслажденья!). А рядом располагалась бы другая экспозиция, где можно было бы увидеть, например, сборник стихов Сергея Махотина, или новые переводы для детей Григория Кружкова, или переиздание повестей Юрия Коваля. Все-таки заповедь Корнея Чуковского о главной цели детского писателя — какою угодно ценою воспитать в ребенке человечность, — «эту дивную способность человека волноваться чужими несчастьями, радоваться радостям другого, переживать чужую судьбу как свою» еще никто не отменял, несмотря на волчий оскал книжного рынка. А сочувствие к призракам и вампирам с воспитанием в ребенке человечности как-то не очень состыкуются.

Покидала я выставку в некотором унынии, и в голове почему-то вертелась фраза телеведущего из советского мультфильма про Карлсона: «Пожалуйста, уберите ваших детей от наших голубых экранов!»

Но не будем разводить безнадежно руками — вне выставочных стендов с «ужастиками» есть еще на чем остановиться глазу. Ниже мы как раз собираемся рассказать о недавно вышедших книжках, которые призваны не напугать, но — порадовать детей, а также их родителей.

_{Наконец-то все узнали, кто…}

Эта большая книга в синем переплете сразу привлекает внимание лаконичным дизайном и загадочно коротким названием — посреди обложки стоит вопросительное местоимение «Кто», ниже — большой вопросительный знак, иголка с ниткой и пионерский горн. Еще ниже, под горизонтальной чертой, разноцветными буквами выведено слово «ДЕТГИЗ»^[1]. На форзаце — группа радостных пионеров на набережной Невы, над ними парит веселый дирижабль с буквами «СССР», под ними надпись — «Ленинград». Потом мы еще вернемся к стихам, с которыми такое оформление связано, а сейчас не забудем упомянуть, что есть еще одно обстоятельство, эти отсылки ко времени-месту объясняющее: нынешний «ДЕТГИЗ» — преемник того самого ленинградского «ДЕТГИЗа», 75-летие которого отмечалось совсем недавно.

Тогда, к годовщине «ДЕТГИЗа»-основателя, вышло сразу несколько замечательных «реплик» — например, «Умная Маша», повествующая об истории журналов «Чиж» и «Еж», и «Кружок умных ребят» Николая Олейникова.

Нынешнее издание, названное по одноименному стихотворению Александра Введенского, поэта из той же «чижово-ежовой песочницы», продолжает благородную серию детских «литпамятников», затеянную «ДЕТГИЗом».

Книга эта готовилась давно, и своего часа ей пришлось ждать долго. В истории ее появления присутствует какая-то доля абсурда. Сборник составлен и открывается вступительным словом не так давно ушедшего от нас литературоведа Владимира Глоцера, который много лет работал с архивами поэтов-обэриутов и многое сделал для возвращения их наследия в литературный обиход. При этом, как ни парадоксально, он же, получив доверенность от наследников Введенского, препятствовал (в основном по соображениям гонорарного характера) дальнейшей публикации сочинений писателя, и, как написано в одной биографической статье, «это привело к тому, что сборники поэтов Обэриу стали выходить с чистыми листами на месте, где должны были быть стихи Введенского». Поздравим же маленьких читателей с тем, что у них теперь есть возможность вместо «чистых листов» получить прекрасные стихи и рассказы Александра Введенского — некоторые из них не переиздавались больше 70 лет.

Стихов и рассказов для детей Введенский написал преизрядно — Маршак очень вовремя позвал опального обэриута в детскую редакцию, и многие годы эта работа была для него основным источником заработка. Сам Введенский, судя по всему, относился к этому «дуракавалячеству» серьезно, хотя писал для детей много и легко. Несмотря на редкость публикаций после 1941 года (год его смерти и год выхода последней книги), его сочинения успели читателям полюбиться. В сообществе поэта в ЖЖ недавно даже развернулась увлекательная поисковая интрига — читатели обменивались мнениями о его сочинениях, и кто-то рассказал о любимой книге своего детства — книге Введенского «О девочке Маше» 1937 (!) года издания, чудом сохранившейся в домашней библиотеке. Тут же другие читатели вспомнили, что тоже ее любят с детства и давно мечтают найти продолжение, о котором кто-то что-то слышал, но никто не знает точно, состоялось оно или нет, — дескать, у автора такая судьба была, что, может, он и собирался продолжение написать, да не успел. И таки нашелся в сообществе памятливый человек, который рассказал, что продолжение было, и даже назвал книгу 1956 (!) года «с потрясающими рисунками Н. Кнорринг». (Кстати, в том же сообществе упоминается, что книга «О девочке Маше» с продолжением недавно издана в аудиоварианте.)

Книга «Кто?» сразу сообщает о своей преемственности — на первой странице бережно воспроизведена обложка 1930 года с черно-белыми иллюстрациями Л. Юдина (оммаж первому детгизовскому изданию «титульного» стихотворения), и это именно оттуда, с юдинской обложки, черный силуэт горна переместился, чуть видоизменившись, на обложку издания нынешнего. Но в то же время современные иллюстрации Ю. Богатовой, очень хорошие, от первоисточника тактично дистанцируются — в них время и город предстают в некотором смещении, в такой меланхолической дождевой дымке. На них вроде есть все, что нужно, — пионеры, кошки, собаки, воздушные шары, милиционеры, дирижабли, но — вдруг по Галерной катит какой-то чудаковатый господин на велосипеде и в цилиндре, а на Дворцовую площадь выезжают извозчичьи дрожки… И лица у пионеров какие-то слишком задумчивые, так и хочется им сказать: «Ребята, „бодры” надо петь бодрее…»

Почитаем же эти стихи. Похоже, что когда Введенский писал для детей, он забывал, что он заумник и обэриут, и становился — кем? — да просто поэтом, ребенком, лириком. Эти черты подметила хорошо знавшая и любившая его детскую поэзию Лидия Чуковская (они работали вместе в 1920 — 1930-е годы в той самой знаменитой ленинградской редакции) — и нынешний «ДЕТГИЗ» в конце книги, в биографической справке, уважительно приводит ее слова: «А. Введенский, — писала Лидия Чуковская, — рожденный, природный лирик… Чистый и удивительно легкий стих А. Введенского вводит ребенка не только в мир родной природы, но и в мир русского классического стиха — словно в приготовительный класс перед веснами, звездами, ритмами Тютчева, Баратынского, Пушкина».

Действительно, когда читаешь Введенского, думаешь прежде всего «о прекрасной ясности»^[2] его стиха, — мало кто в нашей детской поэзии 30-х годов сумел создать такой стихотворный мир, который охватывает душевную жизнь ребенка полностью и целиком, со всеми ее повседневными подробностями, восторгами, опасениями, мечтами, любопытством.

Откроем, например, стихотворение «Щенок и котенок» — ведь это целая поэма или повесть в стихах, а главное событие, фабула этого маленького романа вот какая: котенка и щенка привезли на дачу. И только! Но это событие столь значительно, столь огромно для их маленького владельца, что невозможно, просто не получится пропустить в рассказе об этом ни малейших деталей: ни того, как поначалу «щенок и котенок в картонке скучали, щенок и котенок дрожали в тревоге, щенок и котенок устали в дороге» (обратим внимание, как троекратно повторенное «щенок и котенок» передает монотонный ритм движения поезда), ни того, как, уже освоившись на новом месте, однажды среди земляники они встретили пса и «пес кривоногий, с коротким хвостом стоял у дороги в лесу под кустом», ни того, как щенок и котенок, сидя у реки, наблюдают, как медленно выходит из леса пастух, трубя в свой пастушеский рожок, а главное — того, как… ну, в общем, читайте стихотворение. Так исподволь растет душа ребенка: он учится наблюдать, научается сочувствовать, сопереживать, сострадать, то есть делать самую важную — душевную — работу.

Чтение простое и в то же время непривычное — как будто из городского сумасшедшего ритма попадаешь в благодатную замедленность отпуска.

Никакого минимализма, торопливости, никаких поэтических спецэффектов — здесь повествование может себе позволить роскошь быть долгим и счастливым, каким бывает лето только в детстве.

Как ни удивительно, по своей лирической интонации эти стихи скорее близки не к авангарду, а к поэтам-традиционалистам — например, Льву Квитко, Владимиру Лившицу, может быть — к Багрицкому. Обэриут и абсурдист во взрослых стихах, Введенский редко впускает в свои детские стихи абсурд, оставляя эту прерогативу своим поэтическим собратьям. Но не надо думать, будто его стихи были отделены от их поисков и находок непроходимой поэтической пропастью.

Строжайше воспрещается

По улице проход:

На днях предполагается

Чинить водопровод.

Кто это написал — Введенский или Маршак?

А вот это:

Грозен, важен и надут

Возвышается верблюд, —

разве не напоминает пародийно-иронические строки Олейникова:

Весел, ласков и красив,

Зайчик шел в кооператив?

А четверостишие:

Этой зимою

Я был в квартире

В доме под номером

Тридцать четыре —

как будто отсылает к хармсовско-маршаковским «Веселым чижам». Помните:

Жили в квартире

Сорок четыре…

А вот еще, смотрите:

Тяжела, сыта, здорова,

Спит Корова на лугу.

^{..........................}

Спит Корова, Муха спит,

Над землей луна висит.

Первые строчки — из стихотворения Введенского «Сны» — даже слишком легко монтируются с другими, из стихотворения Заболоцкого «Меркнут знаки зодиака».

И таких перекличек в книге много.

Но самый большой праздник ждет маленького читателя в конце — это, конечно, стихотворение «Кто?». Напомним отзыв о нем Лидии Чуковской из книги «В лаборатории редактора»: «Автор играет вопросами, играет ответами, играет то длинной, то короткой строкой, играет вещами и рифмами. <…>

Дядя Боря говорит:

— Чьи же это вещи? —

Тетя Варя говорит:

— Чьи же это клещи? —

Дядя Боря говорит:

— Чья же это дудочка? —

Тетя Варя говорит:

— Чья же это удочка?

Поиграв вещами и рифмами, Введенский кончает стихотворение веселой укоризной:

Только Петя Бородин

Виноват во всем один.

И об этом самом Пете

Мы расскажем всем на свете».

Кстати, не этот ли «пятилетний гражданин мальчик Петя Бородин» вспомнился Сергею Михалкову, когда тот писал своего «Дядю Степу» — помните, как там: «Жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин»?

Есть в нынешнем сборнике стихотворение «Егор». Оно повествует о том, как жил да был на свете пионер по имени Егор и был этот Егор не простым пионером, а кем-то вроде сказочного персонажа или былинного богатыря:

Под высокой елкой

Как-то повстречал

Он большого волка.

Серый волк рычал.

Он увидел волка,

Взял его за хвост,

Перекинул волка

В речку через мост.

Однако перекидыванием волка в речку через мост дело не ограничивается, и дальше нашему пионеру предстоит еще одно сказочное испытание:

…А в кустах разбойник

Достает ружье,

Думает: спокойно

Застрелю его.

Но Егор от пули

Прочь не убежал,

Подскочил — и пулю

В кулаке зажал.

Но тут неуловимого Егора, которого пуля боится и волк не берет, ждет, как и случается в сказках, испытание третье, заключительное. На исходе ночи, уставший, он подходит к дому и видит, что в дом войти нельзя — оттуда дым валит столбом, и дом пылает.

Он увидел пламя,

Глубоко вздохнул,

Дунул он на пламя

И пожар задул.

Троекратная, как в сказке, и, как в сказке, волшебная победа над враждебными, злыми силами: огнем, пулей, злым разбойником-волком.

Если вспомнить дальнейший жизненный путь Александра Введенского — а маленькому читателю ведь когда-нибудь предстоит о нем узнать, — это стихотворение читается совсем иначе: как заговаривание судьбы, как заклинание.

Однажды, уже в 60-е годы, Самуил Маршак написал Корнею Чуковскому: «Могли погибнуть ты и я, / Но, к счастью, есть на свете / У нас могучие друзья, / Которым имя — дети». Самуил Яковлевич хорошо знал, о чем говорил, — и он, и его адресат не раз могли погибнуть «в водовороте кровавых столетий», но, к счастью, не погибли.

А вот Александр Введенский разделил печальную судьбу многих других создателей «Чижа» и «Ежа». Как коротко сказано в нынешнем издании, «незаконно репрессирован и погиб». Можно немного развернуть: Введенский был арестован вместе с другими обэриутами в 1931 году (на него якобы поступил донос о том, что он произнес тост в память Николая II), выслан в Курск (жил там некоторое время вместе с Хармсом), с 1936 года переехал из Ленинграда, куда ему дозволено было вернуться, в Харьков.

В 1941 году, в июне, когда началась война, Введенский был вновь арестован и препровожден в специальный состав для эвакуации вглубь России. Во время эвакуации он погиб — как теперь стало известно, скончался от болезни. Один из биографических источников приводит подробности: «Его тело было выброшено из поезда, затем доставлено в морг Казанской психиатрической больницы и похоронено. Место захоронения неизвестно».

К сожалению, «могучие друзья» тут оказались бессильны — пионер Егор смог победить большого волка, перехватил коварную пулю и погасил ужасный пожар только в стихотворении. Вся честная богатырская компания, увы, не смогла помочь — и даже ее вожак отважный Ваня Васильчиков, победитель крокодилов. Будете рассказывать детям о Введенском и его друзьях — не забудьте упомянуть о «Черных страницах „Ежа”» (из детгизовской книги «Умная Маша»). Пусть они знают, что кроме ежей и чижей действовали в нашей недавней истории еще и разбойники, волки и крокодилы.

_{Сказка по требованию}

Это еще одна находка и еще один детгизовский подарок — сказка Корнея Чуковского «Царь Пузан». Краткая справка: впервые издана в 1917-м, следующее издание — в 2001-м, в новом собрании сочинений. То есть нынешнее издание — всего лишь третье по счету (а отдельной книгой — вообще впервые). Всего лишь за почти 100 лет. То есть перед нами, можно сказать, новая сказка Чуковского, к тому же не в стихах, а в прозе. Есть чему и удивиться и порадоваться, правда?

Из аннотации можно узнать, что «Царь Пузан» был написан, по словам Чуковского, «по требованию собственных детей» летом 1917 года. В дневнике он отозвался о сказке — точнее, о пьесе, из нее переделанной — как-то наспех, мимолетно-уничижительно — в том году его помыслы занимало другое. Было чем озаботиться литератору и главе большого семейства летом 1917-го.

«Я сочинил пьеску для детей. Вернее, первый акт. Лида сказала мне: „Папа, у тебя бывает бесписное время (когда не пишется); пиши для детей”»^[3] (дневник, 19 июня 1917 года). И на следующий день: «Пишу пьесу про царя Пузана. Дети заставили. Им была нужна какая-нб. пьеска, чтобы разыграть, вот я в два дня и катаю. Пишу с азартом, а что выйдет… Черт его знает. Потуги на остроумие. Места, не смешные для взрослых, смешат детей до слез». Еще через несколько дней: «Делаем детский спектакль… О, с каким пылом я писал эту пьесенку. И какая вышла дрянь» (запись в дневнике от 24 июня 1917 года).

Ну насчет последнего — это он погорячился (с ним такое бывало). Про пьесу еще известно, что там был такой персонаж — Хранительница Королевской Зубочистки, ее играла Лида Чуковская (в сказке о Хранительнице Зубочистки — ни слова).

Много позже Чуковский писал в автобиографической повести «Гимназия» (впоследствии переделанной в «Серебряный герб»): «Путешествовать — значило для меня мчаться по прериям, умирать от желтой лихорадки, выкапывать древние клады, спасать прекрасных индианок от кровожадных акул, убивать бумерангами людоедов…» (курсив мой. — О. К.).

Нет, давайте начнем с начала. Жил-был царь, и царь этот был такой толстый, как буржуин на карикатуре Маяковского или как толстяк в «Трех толстяках» и даже, наверное, еще толще. Но только буржуина и трех толстяков совсем не жалко, и их судьба нас не очень-то волнует, а царя Пузана Чуковский описывает так, что мы с первых же строк начинаем испытывать к нему глубочайшее сочувствие. Хотя над ним из-за его толщины потешаются все его подданные (почти как зеваки над крокодилом в другой сказке: а за ним-то народ и поет и орет: и откуда такое чудовище?), смеяться над ним как-то не получается. Помимо того, что царь добр, он еще и деликатен, и интеллигентен, и в очках — и на рисунках художника Н. Воронцова похож не то на Дельвига, не то на Егора Гайдара.

Ну так вот, однажды в его царстве-государстве завелся великан-людоед Ермолай и начал терроризировать подданных. В богатой чуковской галерее сказочных людоедов этот обжора-людоед — первый. Занимается он в сказке тем же, чем и все последующие: глотает кого ни попадя.

И тогда национальный лидер, вопреки всем сказочным канонам, самолично отправился в логово террориста, чтобы с ним расквитаться, а добравшись, увидел, что людоед болен и лежит в постели… и, в общем, вместо того чтобы запустить в него бумерангом или чем покрепче (как ему, в общем-то, и положено — и по-человечески его можно понять), царь «рукопожатно» пригласил его к сотрудничеству, да еще пообещал за это приличное вознаграждение. И представьте себе, что людоед-великан, поразмыслив, согласился бросить свое людоедство и заняться общественно полезным трудом. И все заканчивается просто замечательно и для великана, и для государства, и лично для его величества. Мудрое политическое решение принял сказочный монарх. Современным политикам у него бы поучиться.

Странная все-таки эта сказка. И чуковская, и не очень. И тут, похоже, есть подсказка. Чуковский пишет в конце, что первая глава этой сказки «слегка заимствована из одной английской книжки». Кажется, мы теперь можем узнать из какой. «Царь Пузан» написан в 1917 году, в том же году Чуковский написал «Крокодила» и перевел английскую (точнее, валлийскую) сказку «Джек — покоритель великанов» (которую, добавим в скобках, возможно, в будущем году ожидает вал переизданий — в Голливуде по ней снимают одноименный фильм, премьера заявлена на 2013 год).

Положим рядом эти две сказки — «Джек — покоритель великанов» и «Царь Пузан».

«Яма была очень глубокая. Великан пробовал выпрыгнуть из нее, но не мог: всякий раз падал на дно. Сначала он ругался и грозил кулаками, а потом заплакал и начал просить, чтобы Джек отпустил его на волю.

— Я буду добрый! — кричал он. — Я полюблю всех людей! Я не буду никого обижать!» («Джек — покоритель великанов»).

Смотрите, ведь именно с такой проповедью «абстрактного гуманизма» обращается к великану Ермолаю добрейший царь Пузан: «Видишь ли, Ермолай Ермолаевич, — сказал он великану, улыбаясь. — Доброму живется легко. Для доброго и горе — не горе. Попробуй-ка ты сделаться добрым, полюби-ка ты всех на свете людей — и заживешь припеваючи».

В общем — «Буду, буду я добрей!», как уверял другой людоед из другого, гораздо более позднего сочинения.

Кстати, интересный момент: в переводе Чуковского храбрый Джек, дерзнувший выступить против кровожадного великана, — маленький мальчик. Во всех других переводах Джек — взрослый юноша, и его мужество и решимость, конечно, вызывают уважение, но изумляют не так сильно. Маленький герой в «Покорителе великанов» скорее похож на Ваню Васильчикова, другого победителя, совершившего свое отважное деяние в том же 1917 году на страницах того же журнала «Для детей».

Все до единого авторы сказок до Чуковского (и выскажем предположение, что и после Чуковского тоже) занимались справедливым наказанием и законным уничтожением людоедов. Давали, так сказать, симметричный ответ нарушителям сказочного порядка.

Чуковский едва ли не первый, кто людоеда пожалел, обеспокоился его спасением и перевоспитанием, позаботился о его трудоустройстве; кто дал шанс людоеду стать человеком. (Не забудем, в начале какого людоедского века это все случилось!)

Современные читатели уже успели сказку оценить. Так, в сообществе Центральной государственной детской библиотеки им. Гайдара недавно происходило читательское голосование «Книга года», в числе номинантов была заявлена и книга Чуковского «Царь Пузан».

Не удержимся и приведем несколько читательских высказываний:

«Очень показательно, что именно в 17-м году напечатали эту сказку про Царя-Защитника! Про Царя с добрейшим сердцем. Который дает народу все, что его ни попросят. Корону попросят — он даст. Да еще и говорит такие фразы: „Боже! Мое сердце перед Тобой открыто!”... „Молитесь за меня, мои милые...” И это опубликовали... в семнадцатом году!» (цитата из отзыва с сайта интернет-магазина «Лабиринт»).

А вот что написала библиотекарь Гузяль Эркаева (с. Костенеево, Елабужский район, Республика Татарстан): «Впервые сказка была напечатана в журнале „Для детей” в 1917 году, затем в сборнике сочинений в 15 томах в 2001 году, и больше она до 2010 года не печаталась. Не понимаю — почему? Я, например, прочитала ее с большим интересом. А на другой день детям в библиотеке показала эту книгу и рассказала начало сказки, чтобы заинтересовать их, так теперь на нее выстроилась очередь. Это очень добрая и поразительно современная сказка. А тем, кто хочет похудеть, в этой книге дан совет. Советую прочитать как взрослым, так и детям» (опубликовано на сайте Костенеевской сельской библиотеки).

Вспомним, что сам Чуковский придавал огромное значение иллюстрациям к своим сказкам, активно интересовался их созданием, спорил, переписывался с художниками. В связи с этим интересно прочесть рассказ художника Николая Воронцова об истории возникновения иллюстраций к сказке:

«Впервые я его проиллюстрировал 20 лет назад. Но неизвестные мне сложности не позволили книге увидеть свет.

Царь Пузан остался в голове и в планах. Но загруженность не позволяла взяться за работу над книгой. Перед Новым, 2010 годом поступило предложение от «ДЕТГИЗа» вспомнить мою старую работу над Царем Пузаном и сделать книгу. Был Новый год, масса свободного времени. Пересмотрел старые иллюстрации, перечитал текст Чуковского и решил нарисовать новые. Так меня увлек текст.

Несколько месяцев увлеченной работы — и новая книга была готова.

Потом старые иллюстрации увидел редактор «Амфоры» и пожелал издать книгу.

В итоге вышли две книги. Хоть они обе карикатурные, но очень разные» (из ЖЖ художника Николая Воронцова).

Какая удача, что «Царя Пузана» советская власть проглядела — можно только представить, как Чуковскому досталось бы за «веру в доброго царя» и восхваление монархии во времена, когда уважать царей было не очень принято (а ему, как мы знаем, и без того досталось — и людоедская критика знает, за что).

Да, еще вот что: в музее Чуковского в Переделкине сохранилось фотосвидетельство с той театральной премьеры. Фотография коллективная, на ней изображены участники куоккальского представления. Среди них есть и маленькая Лида Чуковская — Хранительница Королевской Зубочистки.

_{Чижи, ежи и другие}

Надо сказать, что нынешние юбилейные издания — весьма ценные, но не первые «литпамятники» издательства. «Первые ласточки» появились еще в начале перестройки — например, сборник «Уважаемые дети» (1989), тщательно и с любовью собранный из произведений ленинградских писателей 1920 — 1930-х годов и классических иллюстраций к ним. Или — сборник «Это город Ленинград» 2005 года, составленный по тому же принципу. И еще одну очень важную просветительскую работу делает «ДЕТГИЗ» — знакомит читателя не только с классическими детскими книгами, но и с биографиями иллюстраторов, которые над этими книгами работали. В серии «Художники „ДЕТГИЗа”» уже выходила книга о Юрии Васнецове, а в этом году изданы «Звери и птицы Евгения Чарушина» Э. Кузнецова — о знаменитом мастере книжной иллюстрации.

К тому же издательство помнит, что есть классики как таковые, а есть еще классики-современники. И выпускает «линейку» книг современной эпохи — например, в прошлом году вышло переиздание книги Олега Тарутина «Что я видел в Эрмитаже», впервые увидевшей свет в 1989-м и запомнившейся читателям. Вот что сказано в послесловии: «В наши дни почти всегда у входа в музей очередь. А вы вошли в музей как бы без очереди благодаря этой книге со стихами, в которых сохранились и детская серьезность, и лукавая улыбка Олега Тарутина».

Другой пример такого рода издания — книга классика-современника Олега Григорьева «Чудаки и другие», составленная живым классиком Михаилом Ясновым. Поэт Яснов так характеризует поэта Григорьева: «Первая книга Григорьева неспроста называлась „Чудаки”: она переполнена вот такими, немного не от мира сего персонажами, которые трудно вписываются в окружающий их мир. А если мы вспомним замечательную традицию детской поэзии, идущую от скоморошества и от старого ярмарочного театра, от „Человека рассеянного” С. Маршака и от стихов Даниила Хармса и Александра Введенского, то поймем, что чудаки Олега Григорьева оказались в хорошей компании».

На последней странице недавно переизданной «ДЕТГИЗом» книги о ленинградской блокаде (автор — Нисон Ходза, 1906 — 1978) помещено удивительное обращение к читателям. Приведем его здесь полностью:

«Дорогой друг! Напиши нам, пожалуйста, свои впечатления об этой книге. Если в твоей семье бережно хранятся блокадные фотографии, письма и дневники, то, пожалуйста, пришли нам копии этих уникальных документов военного времени. Они нам могут очень пригодиться и для новых книг, и для публикаций о блокадном Ленинграде в детском журнале „ЧИЖ и ЕЖ”^[4]. Если ты не знаешь, как сделать эти копии, то мы тебе поможем. Пиши! До свидания, твой „ДЕТГИЗ”».

В этом призыве, по-хорошему старомодном, «из прошлой жизни», заключена осторожная надежда. Услышат ли его те, кому он адресован?