ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ

ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ

Размышляя над тем, какую интонацию мне бы хотелось обнаружить внутри себя для всех этих обзоров и сводок, я решил, что лучше всего держаться информационно-созерцательного тона. С умеренными приступами ностальгии.

Итак, когда я был маленьким, я много болел. В том числе — свинкой.

…Вот написал и подумал, что один известный детский поэт-«неологист» обязательно ухватил бы эту фразу за хвостик и переспросил меня: «А ты уверен, что свинкой, а не кабанчиком?»

Короче говоря, мне делали компрессы, и свободным от бинтов ухом я слушал радио, крутя во все стороны ручку настройки. Особенно я любил программу «Полевая почта „Юности”», в которой нередко передавали песню «Надежда». Мне нравились строчки про таинственную подземную лошадь: «Надежда, мой конь подземной, удача, награда за смелость». Когда я поделился своим удовольствием со взрослыми, они посмеялись и объяснили, что никакой лошади в песне нету, что там говорится о компасе: «Надежда, мой компас земной».

Я очень расстроился.

А вот поэт-игрослов меня бы понял.

…И все равно я до сих пор не могу смириться с тем, что моего подземного коня не существует. Ей-богу, он жив! Плыви, мой конь, по волне моей памяти и ничего не бойся. Заходи в бухты, приставай к островам, впадай в состояния.

_{«Книжно-премиальное»}

Осенью минувшего года Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям подвело итоги Национального конкурса «Книга года». В детской номинации «Вместе с книгой мы растем» нарядную статуэтку со смешным шагающим человечком, поднявшим над головой не то растопыренную пятерню, не то распахнутую настежь книжку, получил стихотворец Сергей Белорусец за сборник «Парикмахеры травы». Оформлял его увенчанный многими лаврами современный иллюстратор-конструктивист Иван Александров (он все картинки сложил из букв — и героев, и пейзажи, и интерьеры), а предисловие написал — по просьбе издательства «Самокат» — ваш покорный. Там-то я и вспомнил про мою незабвенную подземную лошадь и отметил заодно, что автор «Парикмахеров...» попытался продлить в себе ту чудесную способность малых детей к словотворчеству (в частности, бессознательному и мгновенному строительству отглагольных существительных), о которой так обстоятельно рассказано в известной научной книге под названием «От двух до пяти». Эти способности и впрямь длятся недолго: к тем самым пяти годам от них не остается и следа. Ребенок привыкает к еще вчера бессмысленным для него названиям предметов и больше не зовет лопатку — копаткой, а вентилятор — вертилятором. Глаголы успокаиваются, а существительные встают в свой строй.

А этот, видите ли, начинает раздувать костер заново. На самом-то деле он взад и вперед перепахивает поле каламбуристики, играет в слова, но, честное слово, нам с моим подземным конем страшно интересно наблюдать, как автор мгновенно возводит обыкновенное швейцарское ремесло в наивысший государственный ранг и придает ему монархический привкус. Сережа просто подбегает к немецко-польскому словечку, обозначавшему этническую принадлежность, а потом и профессию — и присобачивает к нему мягкий знак.

Где живет ШВЕЙЦАРЬ?

Да во дворце.

Трон стоит

На золотом крыльце.

Финал строфы (точнее, воздушно-поэтическая атмосфера этого финала) даже напомнили мне чуковско-«золотовечное», постпушкинское: «Муху за руку берет / И к окошечку ведет». Собственно, стихотворение «Царь дверей» и есть мое самое любимое в этой книжке. На этом мы прекращаем хвалить Сергея Белорусца и рекламировать наше художественное предисловие.

И разворачиваемся к Востокову.

Потому что Станислав Владимирович Востоков, 1975 года рождения (неоднократный лауреат «Заветной мечты»)…

…Потому что трудолюбивый писатель Стас Востоков, вослед за «ироническим фэнтези» «С двумя головами через пять миров» (2005), сборником «политико-фантастических» повестей «Президент и его министры»^[1] («Время», 2010) и сборником остроумно-изящных рассказов о Московском зоопарке «Не кормить и не дразнить!»^[2] («Самокат», 2011), выпустил прелестный сборник прозаических этюдов «Зимняя дверь».

Эта книжка, изящно иллюстрированная Марией Воронцовой, честно стояла вместе с белорусцевыми «Парикмахерами...» в шорт-листе «Книги года», но — уступила место игрословнику и художественному конструктивизму в духе Лазаря Лисицкого.

Книжка о подмосковной деревеньке, с печками, колодцами и старушками. С косарем Костей Ковригиным и проницательным соседом Митричем. В аннотации напоминают, что Стас сотрудничал с журналом «Юный натуралист» и ныне живет в той самой деревне.

Между прочим, профессиональный опрос влиятельного сайта «BiblioГид»^[3] (патронируемого Российской Государственной детской библиотекой, куратор Алексей Копейкин) вывел новинку от Востокова на третье место среди лучших детских книг прошлого года. В статье «Библиогид выбирает библиохит!» критик и исследователь детской литературы Мария Порядина пишет, что Стаса обошли только Артур Гиваргизов и раритет Иосифа Бродского «Баллада о маленьком буксире» (в иллюстрациях Игоря Олейникова)^[4].

Приведу одну маленькую новеллу, отсылающую к названию сборника. Тут Автор, он же лирический герой повествования, беседует с жительницей деревеньки, милейшей Анной Петровной. Итак, «Зимняя дверь».

«— Я люблю лето, — говорит Анна Петровна. — Зимой-то оно не так.

— А как зимой?

— Зимой домик от мороза так перекосит, что дверь и не откроешь. Вот как зимой!

— Как же вы тогда в дом заходите?

Анна Петровна хитро улыбается.

— А у меня еще одна дверь есть с обратошней стороны. Сейчас-то она не открывается, а зимой, когда эту схватит, ту как раз и отпустит. На случай зимы дверь Зимняя. Понял?

— Понял, Анна Петровна!»

…Воля ваша, граждане, а книжка «Зимняя дверь» для меня — еще и нежнейший привет и поклон Юрию Иосифовичу Ковалю с его «Чистым Дором». Подобная чистая книжка нынче редкость.

В новогоднем сдвоенном номере «Литературной газеты» была опубликована сердитая статья под названием «Молчание бандерлогов». Там, откликаясь на декабрьское Распоряжение № 2373-р «О присуждении премий Правительства Российской Федерации 2011 года в области культуры», справедливо, на мой взгляд, посетовали на то, что СМИ — помимо нескольких официальных сообщений — эту историю замолчали. А если и не молчали, то называли почему-то только двух победителей-литераторов — Искандера и Мориц. Автор статьи полагает, что дело тут в одном из шести лауреатов-писателей, а именно — во Владимире Личутине и его романе «Раскол», «неудобном» для нынешней общественно-политической ситуации.

Цитируются и критики «либерального лагеря», обозвавшие эту премию «маргинальной».

Между тем среди пишущих лауреатов, помимо Личутина, — Андрей Турков (за книгу о Твардовском), Игорь Волгин (за серию книг о Достоевском), повторимся, Фазиль Искандер (за «Избранные произведения»), Юнна Мориц (за сборник «Крыша ехала домой») и, наконец, петербуржец Валерий Воскобойников с его книжной серией «Жизнь замечательных детей»…

Морицевы «стихи-хи-хи для детей от 5 до 500 лет» (она сама выдумала такой постоянный рецепт; см. официальный сайт http://www.morits.owl.ru), вошедшие в премиальный сборник^[5], сильно отличаются от ее «взрослых» стихов. От самой новейшей гражданской лирики, которую я, признаюсь, пока еще полнокровно воспринимать не научился, в отличие от лирики тридцати- и сорокалетней давности.

Добавлю, что оформлена эта книга, любовно выпущенная «Временем» (как и последующая, «Лимон Малинович Компресс), постоянным соавтором Юнны Мориц — великолепным Евгением Антоненковым. Картинку к стихотворению «Медведик» — о спящем малыше, упрятанном в старомодную берлогу-коляску, которую осторожно везет по снежной дороге «главный командир коляски», то есть старший брат, — я чуть не вырвал из «Лимона…» и не повесил на стенку, так хороша она в своей безыскусности. Как и стихи, в которых все внимание — на «медведике»:

Мы едем очень осторожно

И объезжаем все, что можно:

Сугробы, ледяные кочки,

Столбы, скамейки, бревна, бочки.

^{...................................}

Медведик спит, берлога едет,

Сопит в берлоге мой медведик,

Мой младший брат, ему — полгода,

В берлоге — летняя погода!

Возвращаясь к награжденной книге, тянусь к знаменитой хрестоматии-антологии «Лучшие стихи для детей», выпущенной семь лет тому назад санкт-петербургским издательским домом «Нева» и составленной М. Ясновым. В своем эссе, предшествовавшем подборке Мориц, составитель интересно писал о «фирменных» морицевых «сдвигах», искусных смещениях далеких реальностей, отсылающих нас к поэтике сюрреализма. «Детский поэт, ступивший на эту дорожку, одновременно занимается интерпретацией языка ребенка, воссозданием детской психологии и не упускает из виду ситуацию взрослой культуры». И дальше, вспоминая о стихотворении «Чудесатые дела»^[6], что родители-де непременно вспомнят о знаменитой деревне, которая ехала мимо мужика.

Вот и в новой-старой «Крыше» помимо «Нарисованного петуха» и «Хохотальной путаницы» (кстати, эти «частушечки-хохотушечки» передают привет, как я вижу, не только русским народным песенкам, потешкам и прибауткам, но и — чуковской «Путанице») имеется соответствующее ходячее окно:

В городе, в поселке,

В снегопадном шелке,

Шло по улице окно

С ангелом на елке.

Шло по улице окно,

Там, где ночь стояла.

Ночь стояла, шло окно,

Ангелом сияло.

Шло по улице окно

С ангелом лучистым.

Это было не в кино

С ангелом-артистом.

Это шло мое окно

В снегопадном шелке,

В гости шло к тебе оно

С ангелом на елке.

(«Шло по улице окно»)

Шло, как видим, не только окно. Шло время. В те годы, когда Юнна Мориц еще только входила в детскую литературу, на михалковской или маршаковской елке, само собою, была бы пятиконечная звезда или красный флажок. Но вернемся к поэтике.

…Михаил Яснов говорит, что в стихах Мориц «немало сказанного между строк», что «ребенок это чувствует и тянется к неведомому, как тянутся дети ко всему взрослому. Но “взрослый мир” упакован в блестящий фантик детских фантазий — и так радостно разворачивать этот хрустящий фантик, ведь от него исходит дразнящий аромат тайны!»

Ровно одиннадцать лет тому назад, в интервью Марии Богатыревой («Литературная газета», 2001, № 6), отвечая на вопрос, каким образом в ней уживаются два столь разных поэта — «детский» и «взрослый», Юнна Мориц обернулась к началу своей литературной судьбы и только потом перешла в наступление: «Я стала писать „свое детское” в 1963 году, когда попала в „черные списки” из-за стихотворения „Памяти Тициана Табидзе”, потом 9 лет мои книги не издавали, а только учили меня в литпрессе любить родину, жизнь и не считать себя русским поэтом — ни в коем случае.

 По этому поводу я не стала посыпать голову пеплом и особо рыдать, а пустилась свистеть ежиком с дырочкой в правом боку... И тогда, как сейчас, полдюжины детских поэтов узурпировали территорию детской литературы и присвоили себе исключительный титул знатоков детской психологии. Кроме того, был и есть какой-то дурацкий предрассудок, что никогда „взрослый” поэт не сможет быть „детским” и наоборот.

 А я исходила из того, что книги детям читают взрослые и только потом дети начинают сами читать поэзию. Вот я и писала такие стихи для детей, которые были бы интересны и взрослым, и мне самой. Я писала для детей с упоением, ушами махая в абсолютной свободе, чем и доныне с большим удовольствием занимаюсь…»

Я не знаю, кого именно тогда, в 2001-м, Юнна Петровна (так, по-старинному) посчитала узурпаторами детской литературы. Да, признаться, и знать не хочу.

Что же касается упомянутого ею «дурацкого предрассудка», то, кажется, он потихоньку уходит в прошлое. Достаточно сказать, что за эти годы, например, у Марины Бородицкой, Михаила Яснова, Григория Кружкова, Александра Тимофеевского вышли не только многочисленные журнальные подборки со «взрослыми» стихами, но и сборники оригинальных «взрослых» стихов, прочно вошедшие в читательский оборот.

О Валерии Михайловиче Воскобойникове, награжденном президентской премией за серию книг «Жизнь замечательных детей», я вам скажу вот что. Если мне хочется вообразить, как именно выглядит классик детской литературы (прозы! прозы!), то я вижу его именно таким: чудесным патриархом-интеллигентом с пушистой бородой и сияющими глазами. С неповторимой «костровской» (В. М. много лет отдал питерскому «Костру») интонацией открывателя-просветителя. Список созданных им книг долог, как солнечный луч, они бесконечно переиздаются, а он бесконечно пишет и пишет новые.

Его талант по-пушкински сложился в плеяде. Именно он, Валерий Воскобойников, был первым читателем гениальной повести Виктора Голявкина «Мой добрый папа» и хрестоматийных стихов Олега Григорьева.

Надо ли говорить, что каждая глава его трехтомного собрания «Жизнь замечательных детей» начинается словами — «Когда … был маленьким». Обязательно с именем и отчеством.

О книгах Валерия Михайловича мы поговорим в нашем следующем чтении, переходя к состояниям «Наследное» и «Образовательное», а пока — вот вам его «Маленькое письмо к читателю о чем угодно», опубликованное уже упомянутым «BiblioГидом»:

«Однажды я с ужасом открыл, что не знаю, зачем, для чего живу на Земле среди людей. Мне было тогда двенадцать лет, это ужасное открытие осенило меня в трамвае, и я долго метался по улицам, не желая идти домой и надеясь, что все-таки соображу что-нибудь насчет цели своей жизни. Наконец, я устал, добрел до квартиры и, не отвечая на вопросы матери, бухнулся спать. Ночью я просыпался от собственного стона. В следующие годы я прочитал довольно много книг. Они рассказывали о чем угодно: про историю изобретений, про жизнь древнего человека, про мамонтов и насекомых, но только не про меня. Я догадывался, что люди знают какую-то тайну о том, зачем я живу, но спросить у них я не мог — не было у меня тогда такого человека, которому я доверил бы свой вопрос.

Открытие пришло во сне — точно как Менделееву. Он ведь тоже долго мучился из-за своей Таблицы. Я увидел самого себя стоящим на вершине холма. За левую руку меня держали родители, родителей — бабушки и дедушки, а их — следующие мои предки, которых я даже толком не знал. И вся эта бесконечная цепочка людей уходила в туманную даль — в прошлое человечества. За правую руку я держал своих детей (на самом деле не было у меня тогда никаких детей, это сейчас их трое), а они — своих детей, и те — следующих. Эта цепочка тоже скрывалась в туманной дали — будущем человечества. А я — соединял их всех.

Тогда-то я и понял насчет собственного предназначения и цели жизни каждого человека: любой из нас соединяет всех прошлых людей с людьми будущими и передает им все то доброе, что было сделано раньше. У каждого человека на Земле — есть своя такая цепочка. А все вместе эти сплетенные цепочки называются человечеством.

Проснувшись, я уже знал, что рожден не зря. И еще я понял, что кем бы мы ни были: хоть писателями, хоть водопроводчиками или пастухами, главное наше дело — передавать все доброе и хорошее в будущее время. Все мы — разные люди, каждый из нас — единственный человек во всей истории Вселенной. Никогда такого человека, как любой из нас, не было на Земле и не будет; нас разделяют далекие расстояния и многие годы, и все же мы сильны, мы живы, когда все мы — вместе, когда сплетены в единое человечество. С тех пор прошло сколько-то лет, и я узнал, что мудрые философы придумали свои ответы на мучавший меня вопрос. Возможно, свой ответ есть вообще у каждого человека. Но если у вас пока нет такого ответа, возьмите хотя бы мой — мне он здорово помогает».