Найман Анатолий Генрихович родился в Ленинграде в 1936 году. Поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».
Анатолий Найман
*
СКАЖИ ОГОНЬ
* *
*
Колка орехов пестиком в ступке, верно?
Верно: колка орехов пестиком в ступке.
Сколько за день добывает ядрышек ферма?
Фокус не в ядрышках, а в осколках скорлупки.
Высмотреть каждый, отсеять, отвеять, отбросить.
Бизнес семейный, все на учете руки.
Мы с женой старики, и у дочери уже проседь.
Зять деловой, жаль, плохо видит. Лодыри внуки.
В бытность мою инженеришкой техотдела,
помню, начальник дал заложить мне нормы
цикла пропитки — дохлое, тухлое дело,
но из пустот таблицы скрёб я рубли прокорма.
Позже в бытность почтовой лошадью просвещенья
версты перемолол чужеземных виршей.
В пик перестройки план набросал харчевни,
а в нулевые на год спознался с биржей.
И вдруг — валютные курсы, стихи, орехи,
едкие смолы, сами подвертываясь и сами
сматываясь, стали выстраиваться как вехи
чего непонятно, но не сведенья концов с концами.
Может, так надо? Ведь вдуматься, муха в джеме —
гимн наслажденью, удаче, прообраз славы
в склепе янтарном, а суета, униженье —
просто придирки жизни, к тому же слабы.
* *
*
...песни земли.
Лермонтов
Сопрано дикое и слабое,
и сборный катится концерт
к финалу, к пику, к танцу с саблями.
Искусство густо, но без черт.
Потерт и я. Но место знаемо,
годов прошло всего полста.
Вокал. И март точь-в-точь, ни дна ему,
ни крыш: капель и маета.
И та, что пела в безголосице
земли, одну в виду держа
преджизнь, как горсть огня уносится,
как Шуберта ручей,
душа.
* *
*
пс. 136, пс. 103
Плешка с отбросами вроде как пикника.
Некто в хитоне, кафтане, бархате, рубище,
встав на нее, произносит: «Теперь века
покатят». Момент называется «будущее».
Нас от него тошнит, не хотим, нет сил
рыться в свалке повторов. Нас не касается,
вновь размозжит ли младенцам, как размозжил
головы прежним, камень, прибежище заяцем.
Я не про смерть — верхнюю старика
полку в почтовом из Быдогощей на Пудожье, —
я про века. Река Века. Берега
вытоптаны. И это — будущее.
Пасха
Сносит аж к вербной масленую
в бармах снегов и звезд
блеск возводит напраслину
на молитву и пост
млечных галактик и солнечной
труппы гастрольный год
иллюминирует сонмище
грешных наших широт
Катит коньковым гонщица
по насыпной лыжне
стужа никак не кончится
лютость мила весне
мартовские и апрельские
горностаи слепя
яро кроят имперские
бал и парад из себя
Но! вхолостую палимому
дню по чуть-чуть свечи
вспышку роняет как примулу
и как травинки лучи
ночь ли, земля — неведомо
только времен и планет
ход не чета победному
свету. Все видят — свет!
* *
*
В мае приедешь в деревню — парад могил,
нынче вот Вити-хромца и метиса Сашки,
точечно ангел зимой избы бомбил,
память поют пташки, лягушки, букашки.
Здесь между жив и нет простыня без шва.
К звездам с земли скоростью путь не выгнут.
«Дал да и взял», а не «быть не быть» — дважды два
здешних эйнштейнов. Гаснут — да. Но не гибнут.
Минимум элементов — леса, небеса.
Водка «сезам-впусти» — кто к ней в грот не лазал?
Царский диаметр. Средняя полоса.
Ложь не жжет, совесть не гложет — простенький пазл.
Дал да и взял. Остальное слова, слова.
Бог давно не молитва уже, а мантра.
В землю с земли. А навстречу шекспир-трава:
Виктора мята, кислица Александра.
elementa
только крестьянин знает как расчесать
шкуру земли как сполоснуть ей тельце
старца, младенца: сам он да сын да зять
его — землепашца, землевладельца
жгуче лобзанье воды
кверху диаметром полумесяц-река
сносит в колоду карты скрывая козырь
как сквозь песочницу дети ладошкой совка
как попрошаек беззубая челюсть-бульдозер
римская чайка кричит
тибр выгрызает свой торс — свитки афиш
кожицу лижут снутри и лощат — пищей
собственной плоти кормят гефелте-фиш
суша однако всегда остается нищей
в полдень горят фонари
тигр или -ица выпрастывает язык
желтый от несваренья лесбийский в русло —
не было здесь никого когда мчался дик
дух сотворажась — то-то сейчас и грустно
мост четырехголов
при карбонариях варварах цезарях при
комми с лицом человека и мафиозо
в чересполосице банковского маркетри
берег галдит о герое — клизме навоза
роза втоптана в грязь
город и мир не грамматика не мораль
басни сложенной умниками под сенью
архитектуры а ключ под ноги и вдаль
сколько есть сил выплескивающий землю
summa
все сделано а главное все сказано
не рвись в парадное погнул скобарь ключи
аммиаком и бытовыми газами
обдолбанный молчи
излишки думай чьи
в сквер заберись сложись скрой шрамы родинки
вползи в студеные кусты
задача чтоб к весне штурмовики эротики
не опознали смажь с себя черты
швырять как листья с крон халдеям сотенки
стиль молодежи золотой
не сироты как ты
к аллейному в жару прильни стволу ли к стогу ли
газонному забудь свои дела свои
года а нет спиной сядь к цоколю
лубянской выпечки прижмись к посту гаи
в конце концов у памятника гоголю
шалаш скрои
былое — ковш метро где номеров радушие
чуланной цепью прошивает крепь
былое похоть
кохать заслано в грядущее
оно же степь
там вездеход чье на нуле горючее
ковчег чья воля дрейф
бесследный шлейф
via
погрохатывая побрякивая
переваливается за порог
предрассветная шейка раковая
по узлам железных дорог
выдвижной травелог
серебриста стезя ребристая
и сама себе параллель
куда катишь
свистками слистывая
первый метр? чернильную цель?
истяжения щель
твоя родина где? где нешуточный
перекур в снегу тупика?
что за груз скинут в ров промежуточный?
твой плацкартник — кто не зэка?
опилки лузга
но ударных и струн симфония —
также ты — и Моне в окне
и гаремных трав благовоние
и сквозняк и лязг — также мне
и окно в огне
хор туннеля душит нас яростью
скорбью поит моста монолог
проволок
как античная сцена
на ярусы
видов —
свесившая потолок
sonorum
Сознанье родится не певчим но обреченным
на речь а она может стать певучей
подобно ручью когда журчаньем струи
сквозь демосфенову гальку он вымывает нечисть
мыслей нюансов нонсенсов умозаключений.
Сознанье прислушивается к певучести
и обретает певчесть.
Кровь — подбирает оно слова а слова напев —
кровь норовит играть под кожей небес
ладонь востока явственно розовоперста.
И ветру... орлу... пробует оно струны на звук,
ветру орлу — подтверждает — им нет закона
прибавляет: и сердцу девы. Они свободны.
Даже скука угрюмость и без причин тоска
bruit doux de la pluie par terre et sur les toits
свободны как слезы. На них нет закона.
А что сегодня иссяк на пение спрос затоварен склад
и булькает мятая влага в комнатных трубах
и арфисты подыгрывают конторским гроссбухам —
не может вышибить певчести из сознанья.
Потому что оно глотает чтоб не погаснуть — воздух
а воздух — он певчий. Он — тишина заготовленная на вечность
ни вспышки ни писка ни ноты
но звонким согласным его допотопного имени
доподлинно ведомо что сознание тихо
как оно тихо как оно тихо-тихо.
Ти и хо — весь его алфавит. В них-то и певчесть.
ignis dictus
скажи чего не говорил
чего само собой не говорил никто другой
чего не говорил никто
запомни что сказал перепиши в тетрадку
подумай но ни в коем случае не вслух
слова-то а? прецизионные почти технически
и собрались в единственную комбинацию
голосо-буквенная единица уникальная
я поэт
что правда знал и прежде
когда еще произносил что произнес уж до того
и что помимо было сказано меня
и что наверно кто только не говорил
пожалуй ты поэт
но не как те кто знал что я-поэт абсурд нелепость
что это как сказать я — ы или я — абракадабра
буквенно-голосовая дырка
ну ладно бы сказал
э да ты поэт или э да он поэт
о себе
сказавшем так ладно
складно прецизионно уникально
как никогда никто до этого
а вот брякнул
пусть только самому себе
и ни на миг не сомневаясь можешь сжечь тетрадку
как все какие прежде сжег
после чего — хоть как — молельно — игрово
скажи
произнеси огонь
и тем стяжи свяжи и обнажи
его —
огонь!
.......................
и больше ничего?
а что еще когда и вещество
он и стихия? не какой-то воздух
нанюхавшийся травки одолонь
взбивающий тюфяк колосьев остроостых
а сам не хлеб не печь и не земли
питательная мгла и жижа
тогда как даже вонь
костра горько-сырая и в пыли
драже окисленные ливнем извлекли
из жил пусть мертвый пусть речей бывало-тертых
но звук звук речи а не ай-люли
.....................................
осталось первородно твердых
слов и живуче призрачных и ближе
которых нет — один огонь
не пепелящий их вступающих во онь
оглодь огрызь обочь опричь ослонь
сам сам и рядом что-то никого: овый ова ово
все только он не видь не тронь
не слушай не вдыхай он шелкография он пенье
жар-птицы брат яр-конь
вот кто поэт и сам поэзия и их двоих местоименье
.................................................................
скажи огонь