УКРАИНСКИЙ ВЕКТОР

ТАТЬЯНА КОХАНОВСКАЯ, МИХАИЛ НАЗАРЕНКО:

УКРАИНСКИЙ ВЕКТОР

_{ДВА УКРАИНЦА — ТРИ ГУМАНИТАРИЯ}

Российская критика нередко утверждает, что в современной структуре чтения «нон-фикшн» вытесняет «фикшн», беллетристику. Так ли это в России, судить не беремся, но в Украине, как мы писали в прошлой колонке, художественная литература и гуманитаристика связаны очень тесно. Они решают одни и те же проблемы, обращаются к одним и тем же темам и даже нередко используют одну и ту же методологию (постколониальные штудии, микроистория, феминистическая критика). И читатель у них один на двоих, да часто и авторы: Оксана Забужко, Юрий Винничук, Микола Рябчук, Володимир Ешкилев.

Не говорим уж о промежуточной сфере эссеистики, в которой работают… да все и работают, от Юрия Андруховича до Марии Матиос, а также человек-оркестр Сергей Жадан, поэт, прозаик, эссеист и автор диссертации, посвященной футуристу Михайлю Семенко. Наши небогатые книгоиздатели много и охотно публикуют сборники эссе: так, мгновенными бестселлерами стали совсем не дешевые книга рецептов «„Фуршет” от Марии Матиос»^[1] и травелог «Лексикон интимных городов» Юрия Андруховича^[2]. Дело, похоже, не только в том, что читатель скучает по любимым авторам и готов хватать все, что ни выйдет из-под их клавиатуры. Издатели затевают межавторские проекты, объединенные порой самыми причудливыми темами: «Сновидцы. Сны украинских писателей»^[3] или «Писатели о футболе. Литературная сборная Украины»^[4] (составитель — вездесущий Жадан).

С эссеистикой и примыкающей к ней научно-популярной литературой все понятно; однако современный украинский читатель почти с таким же интересом поглощает и строго научные работы в различных областях гуманитарного знания. Ситуация в науке меж тем сходна с ситуацией литературной. В прозе и поэзии конкурируют тексты новаторские (или, по крайней мере, адекватные современности) — и чудовищные реликты советского палеолита, а то и вполне зубастые порождения юрского периода. То же и в гуманитаристике: с исчезновением коммунистической идеологии произошел или прорыв в реальное время, или, напротив, возврат в колыбель советской методологии — к народнической критике, историографии, литературоведению и пр. В результате — на одной полке книжного магазина (или, хуже того, в списке рекомендованной литературы для студентов) идут в беспристрастном алфавитном порядке книги, образцово актуальные тематически и методологически; книги, которые нужно было написать лет пятьдесят назад, а теперь они скорее восполняют давние пробелы; и книги, которым лучше бы и вовсе не являться на свет.

Так обстоят дела в каждой гуманитарной сфере — от истории до политологии, но нам все-таки ближе филология. Поэтому и примеры приведем из этой области. К первой, «актуальной» категории относятся монографии Тамары Гундоровой, ведущего отечественного литературоведа, чьи научные интересы охватывают и модернизм («ПроЯвление Слова»^[5]), и социологию культуры («Китч и литература»^[6]). Здесь же — и книги гарвардского профессора Григория Грабовича, который всколыхнул тихие воды «материкового» шевченковедения («Шевченко как мифотворец»^[7]; «К истории украинской литературы»^[8]). Еще один диаспорный автор — австралиец Марко Павлишин, чей сборник статей «Канон и иконостас»^[9] — чрезвычайно корректный и тонкий образец приложения постколониальной теории к изучению нашей культуры; здесь важен не столько сам материал, сколько методология.

Книги, в той или иной степени запоздавшие, — это, к примеру, «Код украинской литературы. Проект психоистории новой украинской литературы»^[10] покойной Нилы Зборовской. Насколько актуальны могут быть в начале XXI века классический психоанализ и формулировки типа «„Энеида” И. Котляревского как параноидно-шизоидная позиция материнского кода» или «Кастрационный национально-освободительный механизм „высокого” украинского романтизма»? Семейство Фройд — выходцы с Тернопольщины — были бы, вероятно, рады; но велика ли от этого реальная польза украинской филологии? Фрейдизмом увлекался классик 1920-х годов Валериан Пидмогильный — а кто в Европе тогда не увлекался? — но ведь без малого сто лет прошло… То же можно сказать и о феминистической критике: наряду с вполне адекватными работами немало и таких, которые механически переносят на украинский материал вполне устаревшие теории или, хуже того, перелицовывают замшелые советские монографии, придавая им заманчивые и очень современные названия. Пример совершенно иного рода, но тоже из числа «задержавшихся» книг, — монография Ивана Дзюбы «Тарас Шевченко»^[11]: безусловно, лучшая на сегодня биография поэта… но и она должна была бы появиться еще в шестидесятые годы, когда Дзюба и сформировался как ученый и критик^[12].

Что же касается книг, не стоящих ничего… позвольте не называть конкретных имен. Нам здесь жить. Вам эти фамилии все равно ничего не скажут, а в здешней профессиональной среде (вплоть до студентов) они и так стали притчей во языцех. Впрочем, в учебных программах и на украинском радио эти люди все равно присутствуют — со своим национально-социально-шароварным пустословием, наскоро припудренным современной лексикой.

Покуда советские мастодонты пасутся на тучных пажитях научных должностей и никому не нужных монографий — это можно пережить. Будущее принадлежит не им — хотя они и трудолюбиво выращивают достойную смену, но уж как-нибудь справимся. Хуже другое: проблема с выходом академических изданий — и так одна из самых серьезных в постсоветской филологии, но в Украине она приобрела масштабы национального культурного бедствия. Достаточно сказать, что до сих пор не доведено до конца первое в независимой Украине Полное собрание сочинений Шевченко, чрезвычайно подробное в текстологической части и бедное — в том, что касается концептуальных комментариев^[13]. За все годы весьма сытного советского существования шевченковедение (напомним, что Шевченко — это «наше все») не удосужилось составить исчерпывающую библиографию прижизненной шевченкианы. Теперь за этот проект взялось киевское издательство «Критика» под эгидой Грабовича, и один из авторов колонки, приняв участие в работе, путем простейшего «гугления» обнаружил два десятка неизвестных ранее публикаций (включая первые упоминания Шевченко на русском и английском языках).

Не лучше ситуация и с другими классиками. Пятидесятитомник Ивана Франко был издан в 1976—1986 годах с такими вопиющими купюрами, что их восстановлению посвятили отдельный дополнительный том (2009), а многие работы не вошли в него вовсе. Чем заняты специалисты по творчеству Леси Украинки, которым у нас официально присвоено трогательное название «лесеведы», — не знаем.

К счастью, мастодонты заполонили не все сферы. Издательство «Критика» открыло Полное собрание сочинений Пантелеймона Кулиша двумя томами основательно прокомментированных писем, и, насколько нам известно, дело продвигается, хотя и медленно. Вышло Полное собрание Богдана-Игоря Антонича (благо в одном томе). О превосходном однотомном собрании Григория Сковороды и его тяжелой издательской судьбе мы уже писали. Но где же собрания классиков ХХ века — и разрешенных прежде, и до недавнего времени запрещенных?

Академический вакуум заполняют «массовые издания»: почти все тексты, входящие в школьную и университетскую программу, не так уж трудно найти в сериях, аналогичных советской «Школьной библиотеке». Особенно если речь идет об авторах, разрешенных еще в советское время. Хуже обстоит дело с «возвращенной литературой»: мы уже говорили, что в перестроечные времена не случилось такого лавинообразного ее вхождения в культурный обиход, как это произошло в России. Между тем хотелось бы напомнить, что принятый термин «Расстрелянное Возрождение» имеет прямой трагический смысл; легче перечислить, кто из авторов первого ряда выжил. А если учесть, что выброшены из культурного пространства вдобавок оказались и классики, и наши современники-эмигранты, — становится понятно то чудовищное искажение реальной истории литературы, которое лишь понемногу преодолевается в наши дни.

Чтобы появилась «Школьная библиотека» (в которую сегодня входят и Хвыльовый, и Пидмогильный, и Домонтович), необходимо присутствие «взрослых» — не обязательно академических — изданий. Здесь наибольшая заслуга принадлежит публикаторам, так сказать, диаспорной школы. В 1967 году в США было основано издательство «Смолоскип» («Факел»), выпускавшее как произведения эмигрантов разных поколений, так и украинский самиздат — от Олены Телиги (1906 — 1942) до Васыля Голобородько (р. 1945), от наследия великого режиссера Леся Курбаса (1887 — 1937) до «антисоветского романа» «Собор» (1968) Олеся Гончара (1918 — 1995). Большое искушение сравнить «Смолоскип» с американским же «Ардисом», но различие важнее: украинский «тамиздат» практически не попадал в метрополию и, во всяком случае, не становился действенным фактором неофициальной литературной жизни, в отличие, скажем, от Набокова или Бродского. Как только Украина обрела независимость, «Смолоскип» переместился в Киев: тут-то и пригодились — более того, оказались насущно необходимы — все наработки прошлых лет. Серия «Расстрелянное Возрождение» до сих пор остается единственным сводом сколько-нибудь представительного корпуса текстов по многим персоналиям. Да, это не ПССы, да, необходимых комментариев очевидно не хватает — но работать с этими изданиями вполне можно (не говорим уж — просто читать). Показательно и то, что «смолоскиповские» книги в несколько раз дешевле аналогичных российских.

Неакадемический подход, но притом непрерывная публикация необходимых текстов — пожалуй, самые характерные черты диаспорянской гуманитаристики. «Смолоскип» — самый известный, но далеко не единственный пример. Трудно представить, что бы мы делали, если бы они не вернулись — ученые, критики, целые издательства, эмигранты и дети эмигрантов. Сколько бы времени заняло возрождение выжженного поля? Важно и то, что в Украину не только было возвращено сохраненное на чужбине, но и привнесены веяния западной гуманитарной мысли, которые здесь или не приживались раньше, или были неизвестны вовсе, от структурализма до постколониальной критики. (Показательный пример — помянутое выше киевское издательство «Критика», основанное в 1997 году, с профессором Грабовичем во главе.) Как бы наверстывая все то, что не удалось сделать до 1991 года, украинская диаспора оказалась чрезвычайно важна в 1990 — 2000-е и организационно и интеллектуально — гораздо больше, чем, скажем, третья волна эмиграции для России.

В советские времена переводы западной современной гуманитарной литературы на украинский язык были большой редкостью. Потребность в заполнении лакун (а заодно, чего греха таить, методологическая растерянность отечественных ученых) была такова, что девяностые годы прошли у нас под знаком иностранной гуманитаристики. Вспомним заметные публикации последнего двадцатилетия. В чем-то мы следовали за Россией (Хёйзинга — правда, с английского; Поппер; Бродель; и в самом деле, а как без них?), в чем-то ее опережали (Курциус; Маклюэн; «Интерпретация и сверхинтерпретация» Эко; полное издание «Западного канона» Блума). Некоторые издательства занимаются переводами систематически — как та же «Критика», «Основы» или «Юниверс». Другие забегают на эту территорию изредка, прельстившись то ли грантом, то ли громким, коммерчески перспективным именем. В результате заполнение лакун носит стохастический характер: каждый действует, руководствуясь собственными соображениями, и хорошо, если это научные воззрения. Обобщая, можно сказать: издается то, что необходимо здесь; то, что просто необходимо, абсолютная классика; и то, что еще не издано в России (а значит, будет покупаться с большей вероятностью), — три эти множества, конечно, пересекаются, но слишком многие принципиально важные работы остаются за их пределами.

Зато в научный контекст подчас входят книги, или халтурно подготовленные (чудовищно переведенная «Роль читателя» Эко — зато успели опередить «Симпозиум»), или сомнительные, а то и одиозные. Оскоромились едва ли не лучшие у нас гуманитарные издательства. Одно выпустило сборник трудов Эдварда Кинана «Российские исторические мифы»^[14], где доказывается, что и «Слово о полку Игореве», и переписка Грозного с Курбским — поздние подделки. Другое порадовало «патриотов» монографией Эвы Томпсон «Трубадуры империи»^[15], где, в частности, утверждается, что муж Татьяны Лариной «в сраженьях изувечен» — конечно, в Польше или на Кавказе; ведь Наполеоновских войн Россия не вела, да? А третье — вообще-то занимающееся художественной литературой — опубликовало книгу вульгаризатора С. Ф. Хантингтона, которая в принципе к нашим постколониальным травмам прямого отношения не имеет; зато имя на слуху.

Хаос в области переводной литературы отчасти обусловил и главную, пожалуй, проблему украинской гуманитарной мысли последних десятилетий: принципиальное отсутствие обобщающих работ. Все, что в разных научных сферах является систематизированным сводом, — это работы популяризаторские и учебные. Есть двухтомная «Литературоведческая энциклопедия»^[16] Юрия Ковалива — отличное учебное пособие. Есть (выйдем за пределы филологической тематики) «Очерк истории Украины с древнейших времен до конца XVIII века»^[17] Натальи Яковенко — безусловно, лучшая на сегодня подобная книга. Но собственно научные труды этих авторов посвящены куда более узким темам.

Понятно, что отсутствие «общих теорий всего» — черта не только украинская, но и вообще постсоветская. Не об украинских коллегах в 2002 году сказал М. Л. Гаспаров: «На вопрос „как писать историю русской литературы?” мне сразу захотелось ответить: а ее никак писать не надо, потому что сейчас мы ее хорошо не напишем». Но у нас «мелкотемье»… нет, все-таки «среднетемье» — проявилось даже сильней, чем в России. Основная проблема — не в робости украинских исследователей. Дело в другом: методологический кризис далеко не всеми осознан, и общие труды все же появляются, но — увы! — в девяти случаях из десяти они написаны по лекалам тридцатилетней давности.

По-другому и быть не может. Украинская наука переживает эпоху чрезвычайной корпоративной замкнутости. Первая причина этого лежит на поверхности: сверхмалые тиражи монографий и научных сборников. Сто экземпляров! пятьдесят экземпляров! — если автор издает книгу за свой счет, то радикально больший тираж вряд ли возможен, если за бюджетный — тем более. Во втором случае еще и возникают серьезные трудности: наше законодательство в вопросах распространения бюджетных изданий, подготовленных научными учреждениями, достойно выдерживает сравнение с «Уловкой-22». Что в результате? А в результате возникают региональные школы, диалог между которыми невозможен — и вовсе не потому, что им нечем поделиться. Методология, сферы научных интересов, категориальный аппарат оказываются настолько сужены, что… о чем говорить донецким последователям Бахтина с теоретиками постмодернизма ивано-франковской школы или с нежинскими гоголеведами? Точек соприкосновения не так уж много, а статью «Рабле и Гоголь» Бахтин и сам написал.

Да и как знакомиться с научной продукцией друг друга? Вариант «раздаривать книги на конференциях» опускаем как очевидный. Спасибо покойному ВАКу (сейчас его функции выполняет Министерство образования): научные сборники должны появляться на сайте Научной библиотеки Украины. Но куда большую роль в установлении внутренних и междисциплинарных связей играют энтузиасты, которых формально можно назвать и книжными пиратами. Надо сказать, что полулегальная или нелегальная оцифровка книжных новинок и старинок в Украине далеко не достигает российских масштабов и темпов. Но все же — гуманитарный проект «Изборник», собравший внушительный материал по истории и культуре Украины, от первоисточников до интерпретаций; библиотека «Литера» (вдумайтесь, проект, существующий только в ЖЖ), чрезвычайно богатая, но пополняемая довольно хаотично, а в последнее время не пополняемая вовсе; бывает, и на торрентах приходится искать — и вовсе не потому, что правообладатели борются, наоборот, многие сами выкладывают туда свои файлы, когда руки дойдут^[18]. Многие украинские «хиты» — или просто полезные книги — довольно быстро оказываются на российских сайтах, но попытки создать некий украинский аналог библиотеки Мошкова (а они были) успехом не увенчались. Мы не хотим спорить о копирайте и «копилефте»: мы говорим исключительно о влиянии такой ситуации на науку.

С другой стороны, были и попытки создать «точку сборки» гуманитаристики в целом — от газеты-журнала «Критика» до ежегодника «Украинское гуманитарное обозрение», но ни каждому проекту поодиночке, ни всем как целому не удается набрать критическую массу, чтобы сделаться значимым фактором научного «быта» (в опоязовском смысле слова).

Как видим, экспедиции на близлежащие научные территории для неравнодушного исследователя сопряжены со значительными организационными трудностями. Надо быть не только энтузиастом, но и человеком чрезвычайно упорным и методичным, просто чтобы разыскать интересующие тексты. К тому же почти все любопытное и важное делается в довольно узких тематических сегментах — не в последнюю очередь потому, что они не заняты помянутыми выше мастодонтами. Представители «старой науки» (не заслуженные ученые, конечно, а продолжатели традиций «идейно крепкого речекряка»), к счастью, все больше бьют по площадям и создают развернутые панорамы, набросанные широкими мазками. Такие темы, как «Суды о колдовстве в украинских воеводствах Речи Посполитой XVII — XVIII веков» или «Козачество и религия в раннесовременной Украине» (реальные монографии Катерины Дисы и Сергея Плохия)^[19], слишком мелки для их титанической оптики. Вот и славно. Зато исследования на не самые широкие темы вполне интересны для самой широкой публики — что уж говорить о таких концептуальных работах, как «Параллельный мир. Исследования по истории представлений и идей в Украине XVI — XVII вв.»^[20] Натальи Яковенко.

Названные монографии, по крайней мере, выпущены издательствами, способными обеспечить им достойный тираж. А сколько интересного, полезного и продуктивного — прежде всего первоисточников — делается в рамках, к примеру, краеведения, выходит, соответственно, в провинции и теряется из виду за отсутствием сети распространения у сделавшего доброе дело издательства…

Есть в Украине, в Карпатских горах, районный центр под названием Верховина (старое название — Жабье), когда-то получивший от Ивана Франко титул гуцульской столицы. По сути это просто самое крупное из окрестных сел в центре очень своеобразного этнокультурного анклава. Однако же статус райцентра обязывает, и в Верховине существует издательство «Гуцульщина» — ясное дело, очень маленькое и, мягко говоря, небогатое. Вот в 2009 году оно выпустило книгу «Год в верованиях гуцулов», чрезвычайно интересную и саму по себе, и фигурой автора. Этнографический труд составил Петро Шекерик-Доныкив (1889 — ?), войт (староста) села Жабье, деятель Украинской радикальной партии, посол в польский сейм в 1928 — 1930 годах; после прихода Советов был арестован и сгинул в Сибири. «Год…» — опыт научного самопознания: это и вполне состоятельная попытка передать сельскую космогонию, и фиксация огромного массива обычаев, примет, жизненных представлений, а самое поразительное — книга написана «гуцульською говіркою», со всеми особенностями ее фонетики, лексики, грамматики и синтаксиса: причудливое сочетание очень архаичных элементов и иноязычных влияний. «У кождим місєци є штири кватири: першя кватиря — місєць настав, друга кватиря — оповня, третя кватиря — изповня, четверта кватиря — місєць на згибку»^[21]. Книга производит мощное впечатление как художественное целое и является богатейшим первоисточником для этнолога, культуролога и филолога. Но с распространительными возможностями издательства даже специалист может узнать о ней разве только случайно, а что уж говорить о людях, просто интересующихся темой? (Торренты им в помощь.)

То Верховина, но и когда львовское университетское издательство выпустило репринтный пятитомник Ивана Франко «Апокрифы и легенды из украинских рукописей», тиража не то что на всех желающих не хватило, о нем не все и узнать успели (один из авторов колонки счастливо стал обладателем последнего экземпляра). Чтобы было понятно: этот масштабный труд и сам стал легендой, поскольку не переиздавался ровно сто лет… и, честно говоря, заслуживал более обширного научного аппарата.

О чем говорят все эти разрозненные примеры? О том, что и само научное поле украинской гуманитаристики чрезвычайно разрознено. Не только новые труды, но и, естественно, новые идеи, новые методы входят в обиход чрезвычайно медленно и несинхронизированными темпами. Зачастую виной тому даже не деятельность ученых, а издательские практики, бытование научной литературы. Прорывы на передовые рубежи соседствуют с крайней архаикой (у нас до сих пор иные филологи истово борются со структурализмом — причем, как вы понимаете, не с позиций Жака Дерриды).

Несколько в лучшем — хотя и не блестящем — положении находится искусствоведение: именно потому, что там до «общей теории всего» очень далеко, идет процесс элементарного описания огромного массива памятников, от народного искусства до авангарда. Дело движется медленно: подготовка хорошей, богато иллюстрированной монографии по изобразительному искусству весьма трудоемка, а издание — в высшей степени затратно; между тем в нашей книжной отрасли денег немного. Но и результаты, как правило, радуют. Лауреатом государственной Шевченковской премии этого года стала Татьяна Кара-Васильева за «Историю украинской вышивки», а гран-при «Книги года» получил альбом «Катерина Билокур. Художественный завет»^[22].

В остальных областях гуманитаристики дело обстоит примерно так же, как и в филологии: потребности образования более-менее удовлетворяются, а потребности публики — не вполне. Огорчает, в частности, практически полное отсутствие популярной литературы на естественно-научные темы — даже переводной: прошло почти не замеченным украинское издание «Занимательной палеонтологии» Кирилла Еськова^[23]; интерес вызвала монография Джареда Даймонда «Ружья, микробы и сталь»^[24] (вышедшая раньше, чем в России)… но и только.

И напоследок, чтобы закончить колонку на более веселой ноте, — несколько слов о еще одной… скажем так, гуманитарной области, а именно — о пишущих политиках. Просим заметить: не отставные политики сочиняют мемуары, но вполне действующие чуть не поголовно считают своим долгом издать книгу на какие-нибудь духоподъемные темы. У нас даже есть страшное подозрение, что некоторые из этих милых людей трудолюбиво пишут сами, а не заказывают спичрайтерам. Не то чтобы это кто-то читал, зато, случается, весьма живо обсуждают. Примечателен казус Леонида Кучмы: его книга «Украина — не Россия» оказалась весьма влиятельным текстом^[25]. Конечно, и ее широкие слои читательской общественности не читали, вы не подумайте; но сработало само название, моментально став мемом. В основном же наши политики выдают унылые сочинения в духе Высшей партийной школы (выходцами из коей они нередко и являются), порой со следами поправок в духе времени, — но попадаются и более экзотические случаи. Так, один политический деятель-многостаночник по совместительству — пастор, пишущий романы о криминальных разборках и Альбигойском крестовом походе (нет, это разные книги). Творит он, разумеется, исключительно с просветительскими и морализаторскими целями.

Может, и не стоило бы об этом упоминать, но подобных сочинений на самом деле множество. Мы говорим только о политиках первого ряда — а если вспомнить и рядовых депутатов? Их столько, что они вносят искажения в статистическую картину: если смотреть на данные Книжной палаты, может показаться, что эссеистика и гуманитаристика цветут у нас пышным цветом (два украинца — три гуманитария). Реальность не внушает столь безудержного оптимизма, но если сравнивать ситуацию 2012 года хотя бы с 1992-м — поступательное движение, пусть не быстрое и не прямое, очевидно.