Продюсер

Богатырёва Ирина Сергеевна родилась в Казани. В 2005 году закончила Литера­турный институт им. А. М. Горького. Живет в Подмосковье. Как прозаик дебютировала в 2007?году в «Новом мире» и с тех пор — постоянный автор журнала.

ИРИНА БОГАТЫРЁВА

_*

ПРОДЮСЕР

Рассказ

Был февраль, половина восьмого утра. В сибирском городе К., что на великой русской реке Е., еще глубокая ночь. На вокзале не видно ни зги, особенно на третьем пути, куда подали поезд из Томска. Было холодно, твердый, раскатанный до гладости паркета снег на платформе металлически взблескивал в неверном свете далеких вышек. Пассажиры быстро растворялись в окружающей ночи. По видимости, все они были местные, знали город К. и знали, куда им двигаться. Трое музыкантов, приехавших из Москвы, этого не знали, и в итоге у вагона остались только они и большой черный кофр, изгибом напоминающий лебедя.

Через десять минут стало ясно, что их не встретили. Что делать при таком раскладе, никто не представлял, куда идти и даже кому звонить, никто не знал, а главное, не знал Антон. С высоты своего роста он осматривался по сторонам, нервничал, но старался не показывать виду. Со злым сарказмом принимался рассуждать, что в России народ подлый, потому что живет в дурном климате. Света на это напоминала про благополучные страны Скандинавии. Она тоже волновалась, но меньше — она доверилась Антону и намеревалась верить ему до конца. Один Митя, как всегда, был выключен из хода событий, стоял с отстраненной улыбкой, а пальцы его левой руки двигались по лямке рюкзака так, будто он перебирал струны контрабаса. Даже в темноте был виден ярко-рыжий цвет его кожи, как будто ладони у Мити всегда выпачканы морковным соком: он был и сейчас без перчаток. Антон заметил это с раздражением, подумал, что рук Скиф вообще не бережет, и тут же его кольнуло тоскливое чутье, что гастроли, не задавшись с самого начала, пойдут коту под хвост.

Наконец их окончательно прихватило морозом, и Антон сказал:

— Хватит стоять. Пойдемте в вокзал греться. А когда взойдет солнце, двинем осматривать местные достопримечательности.

Чтобы попасть на вокзал, надо было преодолеть подъем по крутой и обледенелой лестнице на мост над путями. Лед намерз горкой на середине ступенек, идти надо было впиваясь в перила, практически втаскивая себя на руках. Антон взлетел наверх первым и обернулся: Скиф, придавленный сверху рюкзаком, шел медленно, потому что руки его были заняты бесценным инструментом в кофре. Светка то и дело оборачивалась, желая помочь, но Митя помощь игнорировал: свои лучшие инструменты он никому в руки не давал.

Мост был темен. Противоположный его конец тонул в белесой морозной дымке. Чернота вокруг усиливалась одиноким желтым фонарем, висящим посредине этой дистанции. Потусторонние голоса из громкоговорителей, разрезавшие морозную мглу, дополняли нереальность картины. Казалось, в таком антураже может селиться одна нежить, и две фигуры, преградившие узкий мост, только подтверждали это ощущение: обе здоровые, крепкие, одна в огромной лохматой шапке, надвинутой на глаза, другая укутана в капюшон, как какой-нибудь средневековый затворник. «Орки», — чуть слышно шепнула Светка. Антон сперва замешкался, оценивая, что будет стоить пройти мимо них, но вдруг радостно выдохнул: «А это за нами!» — и припустил чуть не бегом.

«Ante lucem», — ясно читалось под фонарем на листе бумаги, который один из орков держал на животе. «Ante lucem» — название их группы, точнее, дуэта Мити и Светы, потому что Антон внутренне себя к ним не причислял.

Он бодро поздоровался, принимая уверенный деловой вид.

— А вот и наши ребята, — сказал, шмыгая носом и оборачиваясь, когда те подошли ближе. У орков были соответствующие лица: тяжелые лбы, квадратные челюсти, взгляд бессмысленный, пока они в упор разглядывали музыкантов. Мите руки не подали.

— А тувинцы где? — наконец спросил один.

— Какие тувинцы? — удивился Антон и зачем-то тоже посмотрел ребятам в лица. Но все европеоиды, Митя даже ядовито-рыж, за что и был прозван Скифом, — в общем, ни одного тувинца, это было видно и в темноте.

— Нам сказали: тувинцы из Кызыла, — пробухтел с обидой второй орк. — Мы раскосых ждем. А вы кто?

— Как — кто? — поразился Антон еще больше. — Мы это — «Ante lucem», московская группа, музыка Средневековья. — Он стал тыкать в бумажку.

— Я читать и без тебя умею, — огрызнулся орк, бумажку убрал и достал телефон. Спросил туда: — Жалгай? Ну, мы, эта, анте лусему дождались, только они, эта, не того совсем… Не тувинцы, короче. Да я сам не знаю кто. Ага. Ну да, лады. Понял. — И он убрал трубку в карман.

— Как это не знаю кто? — волновался Антон. — Мы московская группа!

— Поехали. Жалгай разберется. — Орк развернулся и пошел по мосту в призрачное белесое сияние невидимого города. Антон пытался еще что-то говорить, но второй орк слегка толкнул его плечом, чтобы двигался.

Их посадили в машину и повезли. Везли долго, и Антон, сперва старавшийся запоминать дорогу, скоро бросил эту затею. Город потихоньку просыпался, будто разлепляя глаза: проглядывали из темноты дома, улицы, светофоры, воздух начинал сереть, освещалась первым светом морозная дымка. Люди были неясными тенями, темневшими в белом облаке собственного дыхания. Антон с сожалением провожал все это из окна машины. Он надеялся, что у них будет целый день, что они успеют посмотреть старинный и славный город К., побывать на великой русской реке Е., но теперь чутье с уверенностью говорило, что сделать этого не удастся.

Лысые сопки на окраине города, утыканные сотовыми вышками, стали проясняться, когда машина, поплутав во дворах, остановилась у подъезда пегой хрущевки. Музыкантов быстро повели на пятый этаж — один орк шел впереди, второй — замыкающим. Звонить не пришлось, им отворили, как только они достигли площадки. Музыкантами забили небольшую прихожую, и тут же сзади захлопнулась тяжелая металлическая дверь, выглядевшая куда прочнее хрущобных стен.

— Вот, привезли, — сказал один из орков встречавшему их в дверях сухопарому лысоватому мужчине с гладким смуглым лицом.

Антон тут же безошибочно признал в нем главного — так пронизывающе, цепко, с хитрым прищуром он смотрел — и бросился пожимать руку. Ладонь была сухая, крепкая, а в глубине карих глаз зажглась понимающая улыбка, которая не понравилась Антону.

— Что? Уже? — В прихожую выкатился круглый и мягкий мужичонка с нервным красным лицом. — Что — вот эти?! — Он уставился на музыкантов огромными перепуганными глазами, и лицо его вмиг из красного стало покойницки бледным, будто откачали всю кровь. — Но ведь это же… Но ведь… Это что же?! Это — что же — конец? Нас ведь всех…

— Же-ня! — нарастяг, перекрывая причитания, неожиданно прикрикнул главный. Мужичонка вмиг притих. — Помолчи, — добавил тише и почти ласково. При этом на Женю он даже не обернулся, продолжал буравить глазами музыкантов. — Гости с дороги, а ты мельтешишь. Проходите, отдыхайте. Сейчас чаю поставим.

— Стася, какого чаю, какого, к черту, чаю! — запсиховал снова Женя. — Ты же видишь — это конец, это кошмар, он с нас с живых шкуру сдерет!

— Же-ня! — снова повысил голос главный. — Из любой ситуации есть выход. Из любой, запомни. Проходите. Вон туда.

И он неожиданно широко улыбнулся, не меняясь лицом, так что Антон вздрогнул. Как ни пытался держаться, но под этим пристальным взглядом что-то в нем сжималось. Он замечал, как Светка стреляет глазами то на него, то на мужиков, пытаясь оценить степень опасности, понимал, что должен казаться уверенным в себе и надежным, и все же ничего не мог с собой сделать. Один Митя продолжал оставаться спокойным и первым прошел в комнату, неся драгоценный кофр.

Комната была большая, светлая — и пустая. Советские бежевые обои в мелкий цветочек. Продавленный диван. Низкий буфет со стеклянными дверцами. Вид на окраины города К. за окном. Вид, похожий на все окраины всех городов.

Их усадили на диван. Антон попытался было остаться стоять, но его усадили тоже. Сидеть втроем было неудобно, как в мешке. Орк с кухни принес стул, и Жалгай сел перед ними, откинувшись на спинку. Женя на заднем плане мерил комнату шагами.

— Что ж, давайте знакомиться. Хотелось бы узнать, кто же вы все-таки будете.

— «Ante lucem», музыка Средневековья и раннего Ренессанса, — сказал Антон как можно внятней.

— Средневековья, значит… И Ренессанса, — повторил Жалгай. — А здесь-то вы что делаете? — спросил потом вкрадчиво.

— Нас пригласили. Контракт же есть… — Антон хотел было встать, но ему на плечо легла тяжелая ладонь стоящего в дверях орка. — Да вы чего?! — Антон вскинул голову на него, потом на Стаса. — Контракт показать?

— Покажешь, — спокойно сказал Жалгай. — Потом покажешь. Кто вас вызывал?

— Я не помню фамилию. Настя… Ну, Настя, и все. Контракт от имени гендиректора.

Женя резко остановился, впившись глазами Стасу в затылок. Он стал быстро бледнеть и краснеть, как будто в нем включилась иллюминация.

— Какая еще Настя? Что за Настя? — задавленно повторял он.

— Настя, Настя… — Стас сосредоточенно думал, прищелкивая пальцами.

— Светленькая такая, — отозвался от дверей орк. — У шефа в приемной сидит.

— Секретарша, что ли? — удивился Стас.

— Ага. Она в Гоа сейчас, — добавил орк.

— В Гоа?! — ужаснулся Женя и весь как-то осел. — В каком еще Гоа! А нам, нам-то что теперь делать?!

— Же-ня! — прикрикнул Стас и поднялся со стула. Было видно, что теперь начинает выходить из себя и он. — Хорошо, вызов, значит, был. А кто программу писал? — обернулся Стас к Жене. — Кто этих тувинцев на афише рисовал?

— Не знаю! — вскрикнул Женя фальцетом. — Кто же теперь разберет, месяц прошел!

— Шеф разберет, вот увидишь, уже завтра он все разберет.

— Стася, что же делать, что же…

— Мол-чать!

Теперь Стас вышагивал по комнате, а Женя замер, будто его приколотили к стене.

— Жалгай, чайник вскипел, — сказал вдруг из коридора второй орк.

Стас обернулся, соображая, вздохнул и снова вернулся на свой стул.

— Неси! — Он уставился на ребят. — Видите ли, тут неувязочка вышла. Мы ждали не вас. Точнее, вас, но с другим репертуаром. И как-то нам всем сейчас придется это разгребать.

— Афиш ведь понаделали! По всему городу афиши висят! Народу набежит! — Женя дернулся к буфету и сгреб с него пачку бумаг, хотел показать — и рассыпал, один только лист остался в его руках, и он потрясал им, как свидетельством.

На афише какой-то раскрашенный человек, среднее между папуасом и индейцем в перьях, размахивая большим бубном, вгонял себя в транс. «Ante lucem — до восхода, — было написано под ним, — шаманская мистерия, горловое пение, чарующие звуки варгана и бубна…» — и что-то еще про блуждание по тонким мирам и очистительные вибрации тувинской музыки, что ребята уже не могли прочесть, потрясенные самой картинкой.

— Тут какое-то недоразумение, — начал было Антон, когда сумел выдохнуть, но голос ему изменил. — Это не мы и никак нами быть не может.

— Придется, — сказал Стас.

— Что значит — придется? У нас программа, у нас совсем другие инструменты…

— Вы артисты? Артисты должны уметь все, — беспрекословно сказал Стас. — И учтите: мы вас просто так не отпустим.

— Нет, погодите!

Но Антона прервал орк, вкативший в комнату столик. На нем было три разномастых стакана с чаем, сахарница и открытый пакет печенья. Митя тут же взял стакан, обнял его своими длинными музыкальными пальцами и задумчиво стал дуть на воду.

— Это шоу-бизнес, ребята, — сказал спокойно Стас, откидываясь на спинку. — Знаете, сколько в нашем клубе стоит выход на сцену? А сколько стоят билеты в вип-зону? А вы знаете, кто сегодня приглашен в эту вип-зону? Счастливые вы люди — ничего не знаете. Но вы контракт подписывали. А денежки надо отбивать.

— Послушайте, но мы же не можем стать… — Антон больше ничего не сказал. Он был не готов к такому разговору. Его лихорадило.

— Давайте отменять выступление, — вдруг вступила Света. — Мы совсем другой коллектив.

— Дома ты можешь быть кем угодно, деточка, — сказал Стас. — А здесь будешь тем, кем скажу я. — Он достал из кармана маленькую трубочку и стал забивать в нее косяк. — Пейте чай, ребятушки. — Он так сладко затянулся, что Антон сглотнул слюну. — А потом будем из вас делать шаманов.

Повисла тишина. Было слышно, как пьет чай Митя да как причмокивает, затягиваясь, Жалгай. В этой тишине вдруг противным голосом затрезвонил телефон так, что вздрогнули все, а Женя даже подпрыгнул и не сразу сообразил, что телефон у него в кармане. Потом взял трубку и ушел на кухню. Оттуда долетали его ответы: «Да. Да. Уже приехали. Да, на месте. Да. К шести. Сам будет? — Его голос взлетел и упал. — Хорошо. Понял. Понял. Хорошо. Все будет. Хорошо…» К концу разговора его голос исчез, остались только выдохи. Когда он вернулся, лица на нем не было.

— Сам будет, — повторил он еле слышно. — Шеф звонил…

Но Стас уже владел ситуацией.

— Ну что ж, значит, сидеть некогда, — сказал он бодро, хлопнул себя по коленям и поднялся. — Ну-ка, показывайте, ребятушки, с чем вы к нам пожаловали?

— Инструменты доставать? — спросил Антон.

— Доставайте, доставайте. Все доставайте.

Митя при этих словах поднялся и отправился к своему кофру.

— А сам — это директор клуба? — поинтересовался Антон, внутренне морщась от того, какой заискивающий у него голос.

— Сам — это сам. Директор — это директор. Короче, тебе лучше не знать, дольше жить будешь. — Стас хохотнул. — О, что это у нас? Мм...

Митя достал и уже настраивал лютню. Легкий, как перышко, инструмент с дутым корпусом и тонким, стройным грифом, янтарного цвета с шоколадными полосами и резной, как мавританские ставни, верхней декой, он выглядел произведением искусства. Струны небесно звенели, подтягиваясь. Лютня была Митиной любовью, хотя играть он умел на всем: на любых струнных, духовых, всяких ударных, клавишных, язычковых, перкуссии… Музыкой он жил и дышал. Когда он играл, то словно бы растворялся, превращаясь в звук. Высокий, худой до неприличия, в легкой копне ало-рыжих волос, он закатывал глаза и качался в такт. Лицо его при этом всегда утончалось, сквозь черты проступало что-то нездешнее — надломленное, болезненное, экстатическое. Обычно спокойный, как трава, в музыке Митя выворачивался наизнанку, наружу живой, пульсирующей своей душой. Звуки мучили его, вытягивали изнутри, но он не мог без них жить — не мог не играть.

Ничего другого он делать и не умел. Даже как будто не жил, забывал есть, если его не кормили, ко всем людям относился одинаково безразлично и обращался только на вы, даже к Светке, хотя она была его женой. Впрочем, тот факт, что у него есть жена и ребенок, не вязался с нездешним образом Скифа. Но из всех людей в мире никто бы не подошел ему так, как Светка: она была флейтисткой от бога, такой же одержимой, как он сам. Они существовали неразлучно, как одно целое, будто бы и не осознавая своей парности, как не осознает левая рука правую руку до тех пор, пока она у нее есть.

Свое Средневековье они привезли из Европы, которую проехали автостопом вдоль и поперек, днюя и ночуя в публичных библиотеках, выискивая старые мелодии, записанные нечитаемыми крючками, перебиваясь уличными концертами и собирая везде, где они бывали, народные инструменты. Так прошло два года; они изредка объявлялись в Москве, чтобы отыграть концерт со знакомыми группами, заработать денег и уйти в странствие. Но вдруг их движение остановилось, потому что осенью Светка обнаружила у себя на руках чадо, способное пока только на сольные вокальные выступления. И как-то так сложилось, что распались все коллективы, в которых они со Скифом когда-либо играли. В общем, у них всегда было мало денег, а тут их просто не стало, того, что приносил Митя из стылых переходов, не хватало, и Светка побежала по друзьям, прося о помощи.

Тогда и всплыл Антон, старинный и верный друг детства. Он всегда существовал на периферии их жизни, наблюдая за творческим развитием Скифа. Наблюдал со скрываемым даже от себя самого восторгом и завистью, с замиранием сердца, как будто бы Митя шел по натянутой высоко над улицей проволоке, поддерживаемый только своим талантом и восхищенными взглядами снизу. Иногда Антону казалось: перестань он следить за ним — и Митя сорвется и полетит. А потому просьбу Светки воспринял с энтузиазмом, даже с радостью. «Голодному надо давать удочку, а не рыбу», — сказал он и предложил им сколотить собственный коллектив, а сам вызвался стать продюсером: рассылал электронные письма, предлагая выступления молодого дуэта, планировал зимние гастроли. А в начале февраля взял отпуск, и они укатили по городам Сибири.

Антон вспоминал об этом, глядя, как ребята достают инструменты, и чувствовал смятение и стыд за то, что первый же серьезный контракт умудрился провалить. По дороге сюда они успели отыграть на нескольких ролевых фестивалях, где их встречали очень тепло. Но реконструкторы, разодетые в итальянскую парчу XVII века, сами были бедны как крысы. За выступления они не платили, хорошо, хоть кормили бесплатно, и Антон убеждал ребят, что эти концерты нужны им в качестве рекламы, а ставку он делает на город К. — богатый, славный город. И вот как все вышло…

Он поднялся, как будто мысль ужалила его. В принципе ребята могли играть и без него, но Антон чуял, что быть просто продюсером при Жалгае стыдно. Он взял в руки небольшой тамбурин, появившийся в коллективе именно для таких случаев.

— Три, четыре, — сказал Митя, и они заиграли.

Скиф сразу закрыл глаза и закачался в такт. Лебедевыйная лютня сладко пела трубадурский ноктюрн. Флейта плакала и вздыхала о любви к прекрасной даме. Тамбурин притопывал, как страж на городской стене, подмерзший влажной ночью и мечтающий только о большой кружке пива.

— Хорошо, — сказал Стас, когда они смолкли. — А что-то живенькое у вас есть?

Митя без лишних слов обернулся к Антону и кивнул, подавая условный знак. Тот забил сложный, быстрый ритм, изредка потрясая тамбурином, чтобы звенели тарелочки в ободе. Его подхватила флейта, потом вступила лютня, и пустилась в пляс легконогая веселая Saltarello, закручиваясь с каждым оборотом все быстрее и быстрее, до головокружения, до срыва дыхания, то вдруг замирая, как будто для глубокого вдоха, то припуская опять.

— Прекрасно, — одобрил Стас, когда они доиграли. — Только нам совершенно не годится. Бубен вот — это хорошо. — Он подошел к Антону, взял в руки тамбурин и покрутил его, разглядывая со всех сторон. — Жаль только, что такой маленький. Не впечатляет. — Он ударил по мембране, позвенел тарелочками. — На-ка. Сделай что-нибудь более аутентичное. — И перекинул тамбурин Жене через всю комнату. Тот поймал и уставился, как на гадюку.

— Что мне с ним делать?

— Включи фантазию! Всему тебя учить надо. Ладно, что еще у вас есть? Костюмы какие?

Костюмы были, и были они непростые, Антон сам выдумывал, чтобы со смыслом. У Мити — зеленая рубаха, у них со Светкой — безразмерные балахоны из искусственного шелка, с капюшонами и рукавами такими, чтобы в них утонуть, у Светки — белый, у него — черный. И маски: у него — белая, с грустной миной, у нее — яркая цветная полумаска, чтобы не мешала играть на флейте. Они стояли по обе стороны от Скифа и изображали Скорбь и Радость, а он сам был средневековый менестрель. Все это в процессе выступления объяснял Антон. Текст был наполнен подробностями и отсылками к истории культуры, содержал тонкости средневековой философии и символики карнавала, так что после концерта слушатель чувствовал себя гораздо более эрудированным человеком.

— Великолепно! — воскликнул Стас, увидав их. — То что надо! Вот видите, а говорите, вы случайно приехали. Случайностей не бывает в этой жизни, ребятушки! Же-ня! — гаркнул он, и с кухни появился Женя с сосредоточенной мыслью на лице, с кисточкой, какой красят стены, в одной руке и тамбурином в другой. — Надо чуть более аутентично. Сделаешь?

— Да кто я тебе!

— Вот и молодцба. — И балахоны порхнули к нему в руки, а Стас снова обернулся к музыкантам. — Танцевать кто-то будет? Ну, это ладно, это на месте разрулим, если что. А петь? Желательно горловым пением. — Он взглянул на Антона, как будто подозревал в нем эту способность.

— Послушайте, может, лучше не надо? Пока не поздно, — сказал тот нерешительно.

— Поздно. Уже поздно, — оптимистично ответил Стас. — Ну, от этого придется отказаться. — Он ткнул пальцем в лютню. — Что-нибудь более аутентичное в вашей программе есть?

— Он может тоже на флейте, — сказала Светка.

— От флейты тоже придется отказаться, — отрезал Стас. — Не канает флейта. Что-нибудь другое?

— Скиф, у тебя же полный рюкзак инструментов, — сказал Антон. — Покажи.

Митя поднялся, не спеша сложил лютню в раскрытый кофр, застегнул его, потом притащил из прихожей рюкзак и стал извлекать на свет божий небольшие барабанчики, разного вида и размеров флейты, походную волынку с малым мехом и одной трубой…

— Хорошо, очень хорошо, — говорил Стас, оглядывая все это богатство. Казалось, оно его совсем не впечатляло, просто примеривался, как получше употребить. — А тут чего? — спросил он и потянулся к небольшой коробочке, завернутой в кусок желтой фланели.

— Маультроммели, — коротко ответил Скиф и опередил его, перехватив коробочку первым.

— Чего? — не понял Стас.

— Австрийские нотированные маультроммели, — пояснил Скиф.

— Впервые слышу, — сказал Стас недоверчиво.

Митя со вздохом открыл коробочку. Внутри, пристегнутые металлическими скобами, лежали шесть варганов разной величины.

— Хомусы! — радостно вскричал Стас, будто увидел знакомого. — Так бы сразу и сказал! — Он потянулся к инструментам, но Митя вовремя отвел в сторону коробку. — Ладно, не трону. Чего же вы, ребятушки, молчали? Все, наше дело решенное, будете играть на хомусах. Самый шаманский инструмент.

— Исключено, — сказал Скиф, закрыл коробочку и стал аккуратно укрывать фланелью. —Переложение для варгана — слишком трудоемкое дело.

— Чего? Какое еще переложение? — вскричал Жалгай. — Хомус — это же что? Берешь — и играешь. У меня у самого хомус есть. Настоящий, шаманский. Берешь — и играешь. Легче надо быть, ребятушки, легче! Я вижу, вы такие замороченные. Я сам музыкант. Музыка — это мистерия! Вполне себе шаманское дело. А вы развели академию! В музыке что важно? Чтобы поток был! Вот так, прямо отсюда, вот так! — Он сцепил перед собой руки кольцом и стал прокручивать их, как водяную мельницу, поднимая снизу, проворачивая от себя и снова поднимая. — Надо со страстью. Страстно! Чтобы у всех загорелось. Чтобы всех с ног сорвало! А вы что? Второе еще ничего, а первое — это вообще что такое? — Он напел мотив ноктюрна, кисло и фальшиво перевирая. Митю передернуло всем телом. — Тоска. Тоска. Как неживые. В вас страсти нет. А надо. Музыка — это же как секс. Вот как надо. Так что давайте, ребятушки! Будем-ка мы с вами учиться.

Он сел, развалясь, и уставился на музыкантов с видом режиссера.

— Чего? — не понял Антон.

— Давайте играйте, — сказал Стас. — У вас же на каждого хватит хомусов. Ну, этих, как у вас… мультитроммелей. Играйте, а я погляжу. И запомните: вы должны сегодня задать жару. Вы должны так сделать, чтобы всех утащило, чтобы все в транс вошли. Вы — шаманы! Шаманы, понимаете? От вас дым должен идти! Ну, давайте. Репетируем.

— Исключено, — сказал Митя, спокойно опускаясь на диван. — Музыка так не делается.

— Да что ты знаешь про музыку! — вдруг подскочил к нему Стас. — Вон она где, твоя музыка! Ходит по улице и жрать просит! Ты нравиться должен, тупо нравиться. Народу что нужно? Народу нужен кайф, и если ты музыкант, если ты считаешь себя музыкантом, ты так сделать можешь, чтобы у народа стояло. А если нет — ты ничто. И музыкант ты фиговый.

Он прокричался в лицо Мите и замолчал. Отошел в сторону, стал щелкать впустую зажигалкой. Антон оторопел и боялся взглянуть на Скифа. Хотя он знал, что Митя все это может, сам видел, как на фестивалях, стоя на сцене перед тысячеголовым полем, объятый музыкой, Скиф отдавался ей так, что вся эта толпа стонала и раскачивалась в одном с ним ритме. И все же Антону почему-то казалось, что Митя всего этого не знает, пребывая в недоступных своих гармонических далях. И что с ним будет теперь, когда ему это высказали? Антон боялся, что теперь-то, после этого, Скиф наотрез откажется выступать.

— Готово, Жалгай! — В комнату вошел довольный Женя. В руках у него был тамбурин, а через локоть перекинуты оба балахона. Все это теперь было сложно узнать: тамбурин был крашен красными и черными полосами, на ободе висели перья и обрывки тряпок белого и красного цветов; такие же лоскуты и перья были пришиты на балахоны, а еще ремешки от часов, монетки, гайки на веревочках — все в огромном числе. Подол у балахонов был порезан на длинные лохмотья. Светка ахнула, увидев такое безобразие.

— Молодцом! — оценил работу Жалгай. — Вот что значит профессионал. Учитесь, студенты. Ну вот что. — Он посмотрел на часы. — Мы сейчас поедем. У вас есть четыре часа, чтобы отрепетировать. К шести приедете в клуб. Поставим звук, посмотрите сцену. Выступаем в восемь. Все понятно? Женя, за мной. Серый, останешься с ними. И запомните, ребятушки. — Он вдруг вернулся в комнату. — Шеф шутки шутить не любит. Вы не смотрите, что он директор какого-то там клуба, это у него хобби. А вообще он известный в городе человек. И если ему что не нравится, разбирается быстро и без пыли. Мы с вами сейчас в одной лодке. А мне не хочется узнать, куда люди без вести пропадают. Надеюсь, вам тоже.

И они ушли, хлопнув дверью. В квартире остался один орк, он сел на табуретке посреди коридора, так что ему видно было, чем занимаются в комнате. Антон оценил эту диспозицию, потом глянул с высоты пятого этажа на стылый, укатанный в гололед двор. День в городе К. стоял хмурый, не то похмельный, не то просто с головной болью. Антон утонул в диване, запрокинул голову и закатил глаза.

— Что делать будем? — сказал он.

— У нас есть программа, — спокойно ответил Митя. — Будем играть.

— М-да? — сказал Антон, открывая глаза. — И как это сочетается вот с этим? — Он ткнул пальцем в раскиданные по полу афиши. — Средневековый шаманизм?

— Не кипятись, — остановила его Светка. — Наверняка как-то все решится. Наверняка… Митя. Митя. Может, попробуем? Попробуем маультроммели…

— Исключено, — сказал Скиф. — Ничего за такой срок мы не разучим. А он вообще не умеет на нем играть.

— Я могу на бубне, — пожал Антон плечами. — Вполне себе шаманский инструмент…

— Вот-вот, — закивала Светка. — Кроме того… Ты же понимаешь… Нас с нашей программой не выпустят на сцену. Там другого ждут.

У Светки по глазам было видно, что она думает в этот момент о чаде, оставленном с бабушкой. О том, что дома нет денег на подгузники, а иногда их не хватает и на молочные смеси. У Светки было по глазам видно все, о чем она думает, — но и у Скифа все было видно по глазам.

— Света! Вы же профессионал! Вы должны понимать: нельзя у этого идти на поводу! Я не могу, я не имею права менять все с каприза!

— Митяй, да ты чего, в самом деле? — Антон не выдержал. — Ты как маленький. Или не видишь, куда мы попали? Что это за люди?

— Ничего они нам не сделают, вы это знаете не хуже меня, — отвечал Скиф.

Антон не был в этом твердо уверен, но признаться вслух не решился. Его опередила Света:

— А слушатели? Они же придут на другое. Они просто нас не поймут.

— Не считайте людей идиотами, Света. Слушатель поймет все. Наше дело, чтобы он это понял.

— Поймут! Конечно! — горячился Антон, выхаживая теперь по комнате. — У них вокруг будут тетки голые, а ты им музыку Ренессанса, дуализм скорби и радости!

Светка прыснула, несмотря на всю психозность ситуации.

— Неправда, — спокойно ответил Скиф. — Это ничему не противоречит. Вы думаете, где вся эта музыка появлялась? В таких же кабаках.

— Ну чего ты уперся! — воскликнул Антон. — Они ничего не поймут, не захотят понимать, они посчитают, что их обманули, — и будут правы! Ты же профессионал, чего тебе стоит? Сыграешь на варганах, какая тебе разница!

— Я сюда ехал с другим, — спокойно отвечал Скиф.

— А нельзя ли как-нибудь убедить Стаса, что лучше никого не обманывать? — подала вдруг голос Света. — Антоша, ты же понимаешь, мы действительно не можем быть теми, кем мы не являемся. Это вранье, а так ничего не добьешься. Поговори с ними, ты же сможешь, ты убедительный.

— И что я ему скажу? — растерялся Антон. До этого ему не приходило в голову поговорить со Стасом. Он даже весь сжался от этой мысли. Куда как проще казалось ему убедить Митю, уломать его. Он никак не ожидал, что у него есть по этому поводу свое мнение, с которого он не сойдет. Не ожидал даже, что у Мити, который, казалось, вообще и не жил ни часа среди людей, — что у него вообще есть мнение. — Чего раньше не говорили с ним? Теперь-то когда… Прямо перед сценой?

— Все можно переиграть, — настаивала Света. — Объявить, что шаманы заболели. А вместо них проездом — московская группа. А, Тоша? Ну, ты же сумеешь? — Она просительно смотрела в глаза, и Антон понимал, что не знает, как возразить ей. Да и почему ему казалось легче переубедить их, почему он сам идет на поводу у Стаса, почему внутренне согласен с ними, что меняться, подстраиваться должны именно они?.. Антона поразила эта мысль, он смутился и не мог смотреть Светке в глаза.

— Хорошо, — кивнул он наконец. — Я попробую. Попробую.

Ночной клуб, в который их привезли, был в пяти шагах от вокзала. Уровень престижности этого заведения читался уже по его фасаду, выполненному из темного стекла и металлических конструкций. Красные неоновые буквы на крыше зазывно мерцали во вновь сгустившемся мраке над городом К.

Недра клуба оказались велики и запутанны. Главный зал был разделен на зоны ступеньками и оформлением стен. В одном углу был бар. Ближе к нему располагались столики. У стены были три блестящих полированных шеста. Там орала музыка и три девицы на каблуках, в бикини, хищные и загорелые, как львицы, с ленивой грацией крутились вокруг шестов. За ними наблюдал высокий парень с прилизанной прической и красным шейным платком.

— Эротичней, девочки, эротичней, — говорил он, морщась, как будто у него болело горло, и хлопал в ладоши. — Сначала поехали. Три, четыре…

Между столиками сновали официантки в белых пышных мини-юбках, миниатюрные, как фарфоровые статуэтки. Они разносили приборы. Бармены за стойкой, величественные, как служители древнего культа, звенели стеклом и переговаривались на немыслимом арго, состоящем преимущественно из названий алкогольных напитков, звучащих по-бразильски, и русского мата.

Музыкантов провели мимо всего этого в самую большую часть зала перед сценой. Там несколько рабочих расставляли аппаратуру, ими руководил Стас.

— А, приехали, — обернулся он к ребятам и пожал им руки. — Серый, проводи в гримерку. Раздевайтесь, вещи оставляйте и приходите. Звук послушаем. Поговорим еще…

Антона колотило. В квартире, дав обещание со Стасом поговорить, он как будто даже успокоился. Внутренне составил свой монолог, успел прокрутить его несколько раз, но, попав на место, оказавшись с Жалгаем лицом к лицу, он понял, что ничего не сможет сделать. Он не сможет противостоять всей этой машине, которая стояла за Жалгаем, которая работала в этом клубе и которая сейчас зажевывала их «Ante lucem». Он не сможет противостоять, ничего не скажет хотя бы уже потому, что сам не уверен в позиции Скифа. Ну почему нельзя сделать то, что от тебя хотят, чего от тебя ждут?

Вне зависимости от его воли голова стала работать в другом направлении: как уйти от всей этой ситуации. Пока их вели в гримерку — каморку сразу за сценой, — он успел заметить, что она выходит в коридор, в котором за поворотом угадывался выход на улицу, — оттуда потянуло холодом, когда двое рабочих пронесли бухту с проводом. Вокзал здесь рядом, чего проще слинять? Но, остановил он себя, поезд у них только ночью. И Митя такого шага не поймет. Да и Светка — ей деньги нужны. После разговора в квартире они оба доверились ему, как дети. И если он ничего не сделает, он один будет во всем виноват. Антон закрыл глаза. Ему казалось, что его тащит под воду.

Они оставили вещи и вернулись в зал. Стас сидел за ближайшим к сцене столиком вместе с Женей и высоким парнем в цветастой пляжной рубахе.

— А, вот и наши музыканты, — сказал он. — Берите стулья, ребятушки. Девочки! — Он щелкнул пальцами над головой. — Еще три чашки. Познакомьтесь: Слава, наш диджей. Отличный парень. Ну как вы? Отдохнули? Все хорошенько продумали? Значит, идея такая: ваше выступление в девять. Перед вами буду я, у меня группа, ребята скоро соберутся. Так сказать, на разогреве. Мы отыграли, представили вас: группа из Кызыла, шаманская мистерия, встречаем…

— Может, не стоит из Кызыла, — сказал Антон, поперхнувшись чаем.

— На афишах сказано! — взвился Женя.

— Спокойно, не заводись, — поморщился Стас. — Вам что, в конце концов, не без разницы? В общем, когда я вас представляю, вы уже должны у сцены стоять, понято? Выходите сразу, чтобы без заминок. Играете пятнадцать минут. На пятнадцать минут селезенки хватит?

— У нас программа на час, — сказал Скиф спокойно.

— Часа вам дать не могу, — ответил Стас. — Сами понимать должны: у нас минута на сцене стоит дороже вас троих вместе взятых. Так что пятнадцать минут. Как хотите выкручивайтесь. А потом пускаем диджея. Слава, ты все слышал?

Бледный нездоровой бледностью парень склонил голову с тупой значительностью.

— Ну, молодцба. — Стас похлопал его по руке. — Я тебе доверяю. Все должно быть в темпе, ребятушки, запомните. Главное — поймать поток. И на нем уже, на нем… — Он снова закрутил руками у себя перед животом. — А, что, готово? — обернулся он на голос рабочих. — Ну, отлично. Пойдемте настроимся.

Он первым вскочил на сцену. Митя стал расчехлять лютню. Антон побледнел, увидев это. Стас еще не видел, он был к ним спиной, присев на корточки на краю сцены, разговаривал с подошедшим звукорежиссером. Скиф приготовил лютню, взял стул и пошел к центральному микрофону. Сел, положил инструмент на колени, стал наклонять стойку. В колонках пошел треск — микрофон оказался подключен.

— Эй, здесь вокальные у меня стоят, — замахал руками звукорежиссер. — Мне же сказали, у вас это будет — пьяу, пьяу. — Он изобразил пальцами, будто играет на варгане.

— Нам один только нужен вокальный. Для флейты, — сказал Скиф своим спокойным, ясным голосом.

— Какие флейты?! Это ты чего такое творишь, сученыш! — вдруг ринулся из глубины зала с истерическим криком Женя. — Ты нас всех угробить решил? Да я тебя сейчас порешу вместе с твоей балалайкой!

Он летел на Скифа, как разъяренный носорог, слепой и безжалостный. Спас его от увечий Стас.

— Же-ня! — крикнул он, преграждая дорогу. — Окстись! — И тычками стал спускать напарника со сцены: — Иди отдышись. Без тебя решим. Ребятушки, — обернулся к музыкантам. — Нельзя же так. Мы вроде как с вами договорились.

Он говорил это Мите, а смотрел в глаза Антону. И тот, секунду назад обмерший и похолодевший от всего, что творилось, вдруг стал приходить в себя. Действительно, надо брать ситуацию в свои руки.

— Сейчас, сейчас! — заговорил он. — Это он ошибся. Митяй, ты забыл, что ли? Где твои варганы?

— На варганах играйте сами, — сказал Митя, вставая.

— Да ты чего, в самом-то деле?

Но Скиф уже уходил. Уходил вместе со своей лютней, вместе со всей своей музыкой. И Антон понимал, что его не остановить ничем.

— Да погоди ты! Давай хотя бы попробуем, как оно звучать будет!

Митя не отвечал и не оборачивался.

— Сейчас. Сейчас. — Антон махнул Стасу, вроде как он все уладит, и побежал за Митей в гримерку. — Скиф, ну погоди, — начал он уже там. — Ну нельзя так. Зачем лезешь в бутылку?

— Антоша, ты обещал. Поговорить обещал. — Светку тоже трясло. — Надо это срочно делать. Пойдем вместе.

— Нет! — Антон крикнул и тут же остановил себя. — Не надо. Я сам. Посидите здесь. Я все улажу сам.

Он вошел в зал, как будто задыхаясь. На сцене уже строилась группа Жалгая: подошли еще три мужика с гитарами, им ставили микрофоны. Самого Стаса там не было. Антон покрутил головой, но не приметил его в зале.

— Ну что, успокоил своего болезного? — Жалгай подошел сзади. Он успел переодеться в шелковую черную рубаху. У него в руках снова была трубка, в пальцах разминал таблетку из травы. — Тяжело ломать творческих людей, да? — Он усмехнулся, забил трубку и раскурил. Выпустил дым Антону в лицо. — Я тут между делом ваш контракт глянул. Там триста баксов прописано. На них, конечно, не рассчитывай. Мне с моими ребятами тоже как-то расплатиться надо. Сдернул мужиков в воскресенье вечером, нас же сегодня в планах не стояло. Но сотню дам. Если сыграете хорошо. Во-от, — протянул он. Покурил, причмокивая, не сводя с Антона хитро прищуренных глаз. — Ты давно продюсер? — спросил неожиданно.

— Первый раз. — Антон сам не понял, почему в этом признался.

— Ну ничего, все с чего-то начинали. Давай так: если все гладко пройдет, накину тебе полтинник, лично от себя. Так сказать, за труды. Если справишься со своим блаженным.

Он снова замолчал. Может быть, ждал, что Антон что-то ответит, но Антон не знал, что сказать. Только завороженно, с жадностью даже смотрел, как Жалгай курит.

— Хочешь? — Тот неожиданно протянул ему трубку. Антон замотал головой, как будто даже испугавшись. — Ладно. — Стас усмехнулся, выбил трубку в пепельницу на столе, убрал ее в карман. — Чекапиться пойду. Звук, в смысле, строить. А ты смотри. Если выйдете на сцену с балалайкой, уедете домой без нее. И не говори потом, что я не предупреждал.

Он легко, молодо заскочил на сцену. Антон на негнущихся ногах двинулся в гримерку. Он чувствовал себя загнанным. Виноватым со всех сторон. Что бы теперь ни случилось, все будет не так. И как развязать этот узел, выпутаться, он не знал. Может, правда убежать? Взять сейчас ребят, вещи, лютню, которой нет цены, и на вокзал. А там будь что будет. Не побегут же они следом?

У входа в гримерку он замер: из-за двери неслась музыка, там играли на варганах. Митя и Светка играли просто так, для себя, и чбудно играли: мелодия скакала и прыгала, то ускоряясь, то замедляясь, то делая обороты. Ведь умеет же, подумал Антон. До этого у него были подозрения, что Митя просто не умеет играть, потому и кобенится. Но нет: не было инструмента, на котором Скиф не умел бы играть. Он снова почувствовал восторг, какой всегда испытывал при игре Скифа, от осознания его безразмерного, какого-то недопустимого таланта, и вдруг все в нем сжалось: он вспомнил, как прошлой зимой что-то стряслось с лютней, нежным инструментом, привезенным из Германии, пришлось относить мастеру на поправку. И в это время Митя слег с нешуточным гриппом, со «скорыми», капельницами и температурой под сорок. Что будет с ним, если лютня погибнет, не хотелось и представлять.

Антон шагнул в гримерку.

— Ну что? Как? — Светка остановила игру и посмотрела ему в глаза. — Уговорил?

— Не совсем, — уклонился Антон. — Мы договорились, что сделаем пятьдесят на пятьдесят: сначала на варганах, потом нашу программу. Это все, что я смог сделать.

Казалось, Светку это убедило. Она просияла и просительно посмотрела на Митю. Тот не моргая глядел Антону в глаза. Ему не понравился этот взгляд, показалось, будто Скиф раскусил обман. Но Антон не дрогнул и глаз не отвел.

— Строиться уже не получится, — сказал он. — Там его группа уже.

— Вы напомнили про микрофоны? — спросил Скиф. — Чтобы заменили.

— Забыл, — признался Антон. — Сейчас схожу, скажу.

— Света, возьмите теперь вот этот. — Скиф отвлекся, стал менять варганы.

Они заиграли снова, но Антон никуда не пошел. В растерянности, чувствуя себя как в мешке, он озирал гримерную, будто что-то искал. Искал то, что ему подсказало бы, как действовать, что сделать или что сказать, как развязать этот узел, как спасти все — и в первую очередь Скифа.

Варганы звучали медленно, раскатисто, низко. Взгляд Антона блуждал по вещам, по столу, заваленному афишами, обрезками проводов, бумагой, какой-то еще канителью… На стенах в рамках висели дипломы и фотографии: известные лица с работниками клуба, там был Стас, диджей Слава, еще физиономии... И один пейзаж, неясно как оказавшийся здесь: изъеденная ветрами двуглавая скала, преграждающая вход в небольшую бухту, закат, солнце садится за далекими, на горизонте, горами, и водная гладь, спокойная и величественная, пролегла между берегами, между фотографом и красным оком ныряющего за горизонт светила.

Теплые, красные тона. Тишина. Идиллия.

Антон как-то сразу догадался, что это был Байкал, хотя ни разу там не был. Но это был именно Байкал, темная, бездонная вода в лучах заката. Тихо-тихо наплескивает он на берег волну за волной. Неодолимое его пространство, гладкое его водное зеркало акустически податливо. Звеняще и пронзительно кричат над ним чайки, так далеко, что и не разобрать глазом, но звук плывет, плывет и становится тонкой, ранящей музыкой. В скалах между камней гудит ветер. Он выдувает тревоги, оставляя душу пустой и распахнутой, как до рождения, упоенной единственным чувством — безмерным восторгом земного, вечного бытия. И звук, безграничный, богатый, вбирающий в себя все и полный сам всех музыкальных гармоник, катил и катил с Байкала, через узкую щель фотографического его образа — и заполнял собой сознание, безразмерную пустоту, которую чуял Антон в душе…

Ему вдруг стало невыразимо спокойно и хорошо. И как вести себя, что делать, он сразу понял. И пускай это будет предательство. Пускай Митя его не поймет. Он-то знает, что спасет его таким образом.

Антон вышел из каморки. На сцене еще было тихо, но уже слышался гул наполняющегося зала. С другой стороны тянуло холодом — дверь на улицу была открыта. Возле гримерки стоял орк.

— Слушай, а ключ от этой комнаты у кого? — обратился к нему Антон.

— А зачем? — не понял орк.

— Ну ведь мы когда выступать уйдем, вещи оставим. А у нас все — деньги, документы.

— Я посторожу, — ответил орк.

— Зачем тебя напрягать. Вдруг ты отойти решишь куда.

— У Жалгая ключ.

Антон вышел в зал. Стас был на сцене. Он распевался, музыканты тихонько наигрывали. На них еще никто не смотрел, они чувствовали себя свободно, и Антон без помех поднялся. Ослепнув под софитами, быстро объяснил, что надо. Жалгай отдал ключ без колебаний, как будто понял, зачем ему.

— Все в порядке у вас? — спросил он, когда Антон уже уходил. Тот кивнул. — Ну, молодцба.

То, как легко все пошло, наполняло Антона пьянящим чувством сродни вдохновению. Он начинал уже верить и убеждал сам себя, что делает все правильно. У него даже слегка кружилась голова. Мысли о предательстве, об обмане покидали.

— Давайте переодеваться, — сказал он, вернувшись в каморку. — Они там уже начинают.

Под потолком гримерной включились колонки, им теперь было слышно все, что происходит на сцене. Стас был солистом в своей группе. Они бессовестно снимали хиты — какую-то попсу, русский и зарубежный рок, сладкие ВИА восьмидесятых, всего понемногу, на любой вкус. Набор был кабацкий. Пел Стас громко, но на высоких сильно фальшивил. Митя болезненно морщился. Стало ясно, что кто-кто, а Стас учить Митю музыке не имел права. Антон невольно подумал, какому же бездарю он приносит в жертву Скифа, но подумал без мучений совести, спокойно, как о данности, — он уже перешагнул внутри себя порог, за которым воспринимал предательство, все в нем подобралось и готово было к одному — действовать. Он еще сам не знал как, но понимал, что сделает все верно.

Переоделись, достали маски. Время неслось стремительно. Скиф наигрывал чуть слышно на лютне, склонившись над ней всем телом. Он совсем не нервничал перед выступлением. Антона же стало колотить, он не мог спустить с него глаз, будто выслеживал.

Заскочил Женя и наорал, почему они все еще здесь, почему не за сценой.

— Сам здесь, САМ, — выпучивая глаза, дрожащим голосом шипел он. По лицу его ходили алые и белые пятна.

Ребята взяли маски, варганы, крашеный тамбурин и пошли. Митя не расставался с лютней.

Остановились у края сцены, так, чтобы их не было видно из зала. Стас сидел на высоком барном стуле под софитами и пел, закатывая глаза, про новый поворот.

— Мне надо в туалет, — сказала Светка и убежала.

— Я бы тоже сходил, — сказал Митя. И пошел. С лютней.

— Ты куда? Ее-то оставь. — Антон перехватил его за руку. — Там даже поставить некуда.

Митя остановился и недоверчиво посмотрел на Антона. Решал, отдать ему или нет. Нет, не отдать. Даже на пять минут не может передать ее чужому в руки.

— Я в гримерке оставлю, — сказал он и ушел.

И тут же в Антоне все вздрогнуло — это было именно то, что нужно. Именно то! И кто сказал, что это предательство? Пусть кто хочет, думает так, но он-то знал: он спасал Митю.

Он обернулся за два шага и заставил себя спокойно смотреть на сцену. Стас пел последнюю песню, публика, уже разогретая, хлопала и прыгала на танцполе, в мелькающем свете иллюминации иногда вспыхивала вип-зона, и Антон тщетно пытался разглядеть, кто там сидит.

И тут подошел Митя. Лица на нем не было.

— Антон… Лютня…

— Что с ней? — ужаснулся тот очень натурально.

— Там закрыто.

— Где?

— Гримерка.

— Как же так? Что же делать?

Прибежала Света и ахнула. Втроем подергали дверь. Руки у Скифа тряслись.

— А теперь, друзья, встречайте: легендарная группа из Кызыла, потомственные шаманы, маги высшей категории…

— Надо идти, — сказал Антон.

— Я не могу. Лютня… Как я без нее?

— «Анте люцем»! — проорали динамики..

Зал аплодировал. В коридор повалили музыканты, красные и потные от софитов. Последним спустился Стас.

— Вы чего тут? — накинулся он. — А ну марш на сцену!

— Давай, давай! — Антон настойчиво подталкивал ребят.

Светка натянула маску и нырнула первой под ослепляющий свет. Антон тоже надел свою белую маску — ему сразу стало легче. Митя все не сводил глаз с запертой двери.

— Эй, а ключ? — вдруг крикнул Жалгай сзади. — Ключ верните!

— Идем же, — подталкивал Антон, лишь бы Митя ничего не понял.

Тот все еще колебался, упирался, а у самой сцены вдруг поднял на него глаза, так что в нем все оборвалось.

— Хорошо. Идем, — сказал Скиф после паузы. — Начинаешь ты.

— Что? — изумился Антон. Он даже не сообразил, что Скиф обратился к нему на ты впервые в жизни.

— Ритм Saltarello. Темп — allegro. Света — варган D, я F.

И они вывалились на сцену. Антон, перепуганный и оглушенный, принялся бить в тамбурин истерически, поднося его к самому микрофону, не слыша от этого ничего вокруг, кроме того, как стучит кровь в голове в том же ритме. Сцена была уже прогретая. Он не сразу понял, что варганы уже вступили. Потом, верно, звукач выправил баланс, и все понеслось, закружило, запульсировало в мельтешении световых пятен.

Митя играл как умел — как он один умел играть, и Антон чувствовал, что страх отпускает его. Со Скифом, с тем, что он нес в себе, не было страшно на сцене, под софитами, под оценивающими взглядами толпы, директора и таинственного сама. Два варгана, один низкий, другой высокий, звучали как голоса из других миров. Минорный интервал — ре-фа — бил по нервам, маячил, звал за собой и отталкивал, завораживал, притягивал и снова бил наотмашь, стоило только довериться ему. Антона будто вворачивало по спирали в эту трещину, в этот болезненный звуковой зазор, и он с упоением, с томительным, сладостным отчаянием понимал, что не жалеет о том, что сделал, что оно того стоило, и дальше будь что будет. Страх отпустил его полностью, он посмотрел в зал — но ничего не увидел: уже напустили дыма, и люди маячили темными тенями в призрачном, подсвеченном алым тумане. И Антону показалось, что его сорвало со скалы и несет над темной, предзакатной водой, уносит все дальше и выше, тянет по ветру — и сладко и больно, но главное, уже не страшно, уже ничего не страшно — совсем.

Он не заметил, как истекло их время и перестали ли звучать варганы, но вдруг ударили со всех сторон электронные басы — включился диджей. На танцполе танцевали, к ним на сцену стали лезть, что-то спрашивать, брать автографы, адреса и телефоны… Антон ничего уже не понимал. Путаясь в полах балахона, он слетел со сцены и стащил маску. В коридоре все еще толпились музыканты.

— Молодцом, молодцом! — Жалгай стал хлопать его по плечу.

— Я-то что? — смутился Антон.

— Да ладно тебе. Знаю я, знаю. Ценю. Молодцба!

Антон почувствовал себя красным не от жара: Жалгай будто приравнивал его к себе, принимал на свою сторону. Он обернулся — Митя, к счастью, был далеко. Тогда Антон посмотрел в упор на Жалгая.

— Так вот: я ничего не делал. Понятно? Ничего, — сказал ему в лицо.

— Да понял я все, понял. Дверку-то открой, — рассмеялся тот.

Снова была ночь, когда они вышли из клуба и побрели к вокзалу. Они не торопились, дышали морозным, искрящимся в фонарях воздухом, таким чистым после прокуренного клуба. Светка была довольна, кошкой ластилась к Мите, терлась о его плечо, с благодарностью взглядывала на Антона. В кармане у каждого было по пятьдесят баксов, и даже дорогу им оплатили, и вообще все вышло как нельзя лучше, пусть это и меньше было того, что обещали.

Антон брел как в полусне и думал, что так и не увидит ни города К., ни великой русской реки Е., но досады не находил в себе по этому поводу. Митя на него не смотрел. После концерта он не проронил ни слова, только взял свою лютню и уже не выпускал из рук. Шел теперь, сутулясь под своим драгоценным кофром, а лицо его говорило о том, что он еще не вернулся полностью из дальних своих мистических миров. Антон смотрел на него, потом вглядывался в себя и находил только удовлетворение. Он сделал все, что мог. Он как сумел выкрутился. И чувствовал себя теперь свободным, пусть даже у этой свободы был горчащий привкус.

— Вот видишь, как все хорошо получилось, — мурлыкала Светка. — Ты слышал, что Жалгай этот говорил? Всем понравилось, даже этому саму. Что, Митя, будем отрабатывать новую программу? Шаманскую? — Она смеялась.

— Идея! — подхватил Антон ее тон. — За это, видишь, деньги дают.

И тут же оборвал себя: Скиф обернулся, глянул невидящим, потусторонним взглядом и снова уставился себе под ноги. Пальцы на лямке рюкзака выстукивали ритм в темпе аллегро.

— Ой, мальчики, отметить бы надо! — всплеснула Светка руками и побежала к киоску.

Антон почувствовал себя неловко со Скифом наедине. Светка крутилась возле освещенной витрины, выбирая сок и шоколадку, и даже со спины было видно, какая она счастливая, как будущее маячит теперь перед ней светло и спокойно.

— Я тут подумал, — начал Антон. — Короче, на, возьми. — Он протянул Мите свои пятьдесят долларов. — Возьми. Вам пригодится.

— Не надо, — ответил Скиф.

— Да ладно тебе, возьми. У тебя ребенок. Немного, а все в кассу.

— Это твои, не надо, — отказывался Скиф.

— Да чего ты, в самом деле! Поверь, я знаю, что делаю. Они мне не нужны. Я ведь с вами не за этим… Возьми!

— Не надо. Это твои деньги. Ты их честно заработал. Хороший оказался продюсер.