Мазурова
Анна Игоревна родилась в Москве, окончила
Институт иностранных языков. Прозаик.
Работает переводчиком. Печаталась в
журналах «Знамя», «Октябрь». Живет в
США. В «Новом мире» публикуется впервые.
АННА
МАЗУРОВА
*
РОДЕО
Рассказ
В
1990 году меня выгнали из инфоцентра.
Вызвал к себе завотделом и говорит:
«Пришло распоряжение сократить одну
ставку. Думаю, что уйти должны вы. Надеюсь
на вашу порядочность». Я еще взялся
спорить: «Почему именно я?», а он мне:
«Имейте совесть, вы-то же где-нибудь
пристроитесь, и даже еще и лучше. А если
я выгоню кого-нибудь из них?» Он
отделялся от зала, где все сидели, матовой
стеклянной перегородкой. У него у одного
было окно, которое открывалось. Когда
засиживались допоздна и его уже не было,
курили в окно у него в этом аквариуме,
а окурки закапывали ему в пальму. Я
что-то пробормотал про гуманизм увольнения
по принципу выживаемости, и он взорвался:
«Послушайте, откровенно говоря, даже и
помимо сокращений, разве вам здесь
место?»
Потом я целыми днями
валялся на диване. Сначала сходил
несколько раз с кем-то о чем-то
договариваться, а потом покрылся экземой
с головы до ног. Малиновой такой экземой
с чешуей. И уже больше никуда не ходил
и к телефону не подходил. Трагедией было
не то, что меня выкинули из инфоцентра.
Как раз на это мне было совершенно
наплевать. Я даже удивлялся, как я раньше
не ушел. Хуже было то, что мне не только
никуда не хотелось — я просто представить
себе не мог, как это я сейчас пойду и
сдамся, словно какой-нибудь швед. И это
тогда казалось мне трагедией. До того,
как меня уволили, я все бесился, что лето
проходит, а я сижу там, как собака, и
выхожу только покурить.
Кто-то ко мне тогда
зашел и, видимо, решил, что я сдвигаюсь.
Он был тренер по игре в го. Когда я первый
раз об этом услышал, я думал, он издевается,
думал, что сейчас я попрошу показать го
и он сделает мне «сливу». Потом он мне
приносил, показывал фишки-то эти, но я
все равно ни шиша не понял. Так вот этот
тренер стал посылать меня к одной бабе,
которая мозги вправляет. Я говорю:
«Экстрасенс, что ли?» — «Нет, она с тобой
просто поговорит». И так прицепился,
что мне уже проще было сходить.
Она сказала мне, что
это такой особый кайф — снимать сливки
с того, что ты не такой, как все. То есть
специально влезать в тусовки, где ты не
в своей тарелке, и от этого тащиться.
Что я, типа, сам виноват, зачем я от этого
тащусь, тащился бы от чего-нибудь другого.
В общем, чушь всякую. «Ну правильно, —
говорит этот тренер по игре в го. — Весь
секрет в том, чтобы найти себе свою
экологическую нишу». И я понял, что я
хочу видеть только одного человека.
С Витькой мы вместе
служили. Он жил в Киеве. Я даже удивился,
что мне так просто продали билет. Я уже
привык, что все через зад. Сел в поезд,
но это только так говорится, что все в
купе поют, гуляют и душу наизнанку
выворачивают. Одна тетка бутерброды
ела, она со мной еле поздоровалась и
сразу развернулась, чтоб не говорить.
Думала, я бутерброд попрошу, что ли?
Другая девка все переодевалась с
какими-то там великими предосторожностями,
а я специально не выходил. А третий мужик
как сразу ушел, так потом только спать
пришел. Я опять вспомнил эту фразу,
«разве вам здесь место», опять стало до
смешного обидно. Можно подумать, сам я
считал иначе. Вот если б он сказал «вам
здесь самое и место», это было бы нечто
похуже. Но я все равно обижался. У меня
был один знакомый парикмахер, он вообще
не просыхал, а стриг как бог. Я такого
больше не видел. Как-то я к нему к трезвому
в лапы попал, и я удивляюсь, что он мне
уши оставил. Так вот если б его из
парикмахерской за пьянство уволили, он
бы правильно обиделся.
С
вокзала я сразу поехал к Витьке, у меня
был адрес. Только тут я задумался, что
буду делать, если адрес не тот. Адрес
оказался тот. Но я его не застал. Витька
жил в огромной коммунальной квартире
в очень хорошем месте. Квартира когда-то
была шикарная, только такая загаженная,
полпола в прихожей разобрано. Я бы не
удивился, что они им топят. Они даже
дверь не запирали, и я вошел прямо в
квартиру и брожу по ней. Наконец, вышла
тетка с ребенком.
Выясняется,
что Витька в зоопарке работает сторожем
в секции копытно-хоботных животных.
Прихожу в зоопарк, нашел клетку со
слонами, тихо, пусто, никого нет, будний
день. Постоял, покурил, посмотрел слонов.
Надо что-то делать. Вдруг вижу внизу, во
рву, человек сгребает листья. Он был ко
мне спиной и похож на индуса с пачки чая
— жилистый, полуголый, спина черная то
ли от грязи, то ли загорел так, чуть ли
не в набедренной какой-то повязке. Потом
оказалось, это у него такие шорты. И тут
же слоны гуляют. Я еще постоял и понял,
что это он.
Он
себе греб и греб, он сильно похудел,
лопатки сходятся, расходятся, потом
снова сходятся, и каждый раз мне кажется,
что у него в спине, между лопаток, глаз
и он меня отлично видит, знает, что я
здесь, но дает мне шанс повернуться и
уйти. И что-то мне подсказывает, что
действительно сматываться надо отсюда.
Не потому, что он слоновье дерьмо чистит,
а я весь такой красивый. С экземой. Я сам
одно время в детском саду работал ночным
сторожем, сутки через трое, только там
оказалась одна тонкость. Они по ночам
кости варят, чтоб на следующий день на
этом бульоне готовить. И вода здорово
выкипает, так что сторож должен все
время подливать ведро-другое. То есть
получается, что я всю ночь не сплю, а
воду подливаю. И если сгорит, запах
страшный. За это меня и выгнали. Так что
дело не в этом. Просто я поговорить
приехал, а он вряд ли сможет со мной
поговорить. Он, может быть, здесь и
дерьмо-то чистит, чтоб отучиться от этих
дел. То есть я готовился к тому, что он
меня не узнает, или не захочет узнать,
или в ответ будет мычать и трясти головой,
как Герасим.
Я
отлично знал, что должен уйти, но по
какой-то инерции уже не мог остановиться
и все же его окликнул. Он подтянулся на
руках, вылез из рва и подошел ко мне с
той стороны решетки. Он ни капли не
удивился и не обрадовался, только одно,
кажется, и сказал: «Погоди, сейчас
закончу, я тебя к ребятам отведу». Каким
ребятам? Стою, жду в полном недоумении,
и так проходит, чтоб не соврать, полчаса.
Сейчас уже, задним
числом, когда пытаюсь стряхнуть с себя
всю эту мистику между лопаток, я поражаюсь,
как сам-то я себя вел. Я хотел его обнять,
или спросить, есть ли еще грабли, или
узнать, долго ли он будет этой херней
заниматься. И ничего этого я не мог не
только потому, что я как бы обнимал его
через решетку и что мне было совершенно
непонятно, как к нему попасть. В конце
концов, я мог перелезть через решетку
и спуститься к нему. Мог сесть со своей
стороны, спустить туда ноги и просто
начать с ним болтать. Рассказать про
всех наших, про кого знал, всякую ерунду.
Но я как оцепенел. Я стоял и ждал. И мне
кажется, что из-за него.
Через
полчаса, а может и больше, он сгреб все
листья, прошелся метлой, унес инструмент
в подсобку, вернулся с ключами, молча
открыл замок, вышел из клетки, снова
запер и подошел ко мне. «Приехал? —
говорит. — Ну пошли, я тебя познакомлю».
Я, как завороженный, иду за ним, и оба мы
молчим всю дорогу.
Он
страшно изменился. Под конец я начал
сомневаться, что это он. Он не только
похудел и постарел, но и стал на голову
ниже. Да и не в этом дело: у него было
совершенно другое лицо, другие черты.
Ни с того ни с сего я вообразил, что
настоящий Витька умер, но продолжал
идти за ним мимо каких-то клеток со
зверями, хотя уже не понимал, зачем я
вообще приехал, мне вдруг и так все стало
ясно: например, как я сам, по доброй воле,
просрал все лето, даже не искупался ни
разу.
Наконец
приходим в аквариум-террариум, а там
сидит компания разнорабочих в спецодежде
и пьет водку. Он им говорит: «Это вот мой
друг». Мы садимся, нам наливают, я зачем-то
пью, но и не пить тоже глупо, раз приехал,
что я буду вставать в позу. А Витька,
между прочим, не выпил, а ушел куда-то в
угол, достал узелок, вынул из него рубашку
— в террариуме было довольно прохладно
— и назад уже не вернулся. Копается там
в темноте, что делает — непонятно, чуть
ли не вшей давит или штопает.
Эти
все уже пьяные. Один говорит: «Ну что,
пора родео делать? Слушай, как тебя,
Леша, ты когда-нибудь родео видел?» А я
к этому моменту и сам уже был не очень
трезвый, потому что целый день ничего
не жрал. И мне вдруг показалось, что это
я не к Витьке приехал, а так, прошвырнуться,
так чего же я хочу — сижу вот здесь с
нормальными ребятами, никто даже не
спрашивает, чего это я пью их водку.
Говорили они, правда, смешно, я у Витьки
не так замечал. «Давай, — говорю, — валяй
родео».
Ну,
один надевает резиновые сапоги, берет
швабру, и все идут за ним. А там такая
система: все бассейны застекленные
выходят в общий коридорчик с кафельным
полом. Они сначала дверь в коридорчик
отперли, потом все клетки пооткрывали
и вышли, остался только в сапогах и со
шваброй. Сунулся он к каким-то мелким
желтопузым крокодильчикам и давай их
этой шваброй гонять. А они только пятятся,
несчастные твари, как ящерицы, и бежать
им, в общем, некуда, так как он своими
сапожищами шагает прямо по их бассейну,
там мелко. Как-то вытолкал он их в
коридорчик, какой-то один даже огрызнулся,
цапнул за сапог, небось все зубы переломал.
Но,
в общем, совершенно неинтересно, хотя
эти орут, подначивают и все мне
рассказывают, как в прошлый раз один
подпрыгнул и чуть Коляну палец не отъел.
Но уж больно мелкие, смотреть не на что.
Потом он их всех прямо в коридорчике
бросил и выходит. «Ну что, — говорит, —
будешь? Только сапоги надень все-таки».
Я,
помню, уже был такой пьяный, что сапоги
надевал лежа, и, пока надевал, так обиделся
на Витьку, что готов был передавить этих
убогих желтопузых шваброй, так и думал,
что сейчас, как войду, бить буду по
голове. А Витьки вообще с нами не было.
Вхожу. Ну, та же история, они норовят
отползти куда-нибудь и спрятаться, а я
их шваброй. Злю. И сам так озверел, колочу
по чем попало и чувствую, пошло дело, не
врали про того, который в прошлый раз
прыгал. И вдруг — ну я не знаю, может,
мне со страху так показалось, но огромными
скачками ко мне несется двухметровый
крокодилище из другого бассейна, и этот,
когда не брюхом волочится, а на ноги
встает, — он мне по колено. И я как-то
вдруг успеваю осознать, где у меня
кончаются сапоги, хотя при чем тут сапоги
— такой отхватит ногу вместе с сапогом
или вообще пополам перекусит. И больше
я вообще не успеваю ничего сообразить,
потому что Витек уже вытолкнул меня из
коридорчика и дверь закрыл.
Сижу,
молчу и почему-то отдышаться не могу,
как будто я от этого крокодила бежал.
Они говорят: «Ладно, теперь-то уже не
ссы». А Витек жестко так спрашивает:
«Какая сука ему аллигатора открыла?»,
и все молчат. Я протрезвел сразу и пытаюсь
вспомнить: когда я сапоги надевал, входил
туда кто-нибудь или не входил? Но все
равно, если б я такую бойню не устроил,
он бы вряд ли выполз. Витька поднимает
меня, а им говорит: «Ладно, выпустили —
так загоняйте», но довел меня только до
дверей. «Там, — говорит, — ворота уже
заперты, ты видел фазанов, когда входил?
За фазанами есть калитка. Ну давай». И
ушел. Вернулся к ним.
Пока искал фазанов,
все думал, что вот он со мной и поговорил.
Тогда я даже помнил о чем, а сейчас только
аллигатора помню — глаза не злые, не
бешеные, никакие.