Мазурова Анна Игоревна родилась в Москве, окончила Институт иностранных языков. Прозаик. Работает переводчиком. Печаталась в журналах «Знамя», «Октябрь». Живет в США. В «Новом мире» публикуется впервые.

АННА МАЗУРОВА

_*

РОДЕО

Рассказ

В 1990 году меня выгнали из инфоцентра. Вызвал к себе завотделом и говорит: «Пришло распоряжение сократить одну ставку. Думаю, что уйти должны вы. Надеюсь на вашу порядочность». Я еще взялся спорить: «Почему именно я?», а он мне: «Имейте совесть, вы-то же где-нибудь пристроитесь, и даже еще и лучше. А если я выгоню кого-нибудь из них?» Он отделялся от зала, где все сидели, матовой стеклянной перегородкой. У него у одного было окно, которое открывалось. Когда засиживались допоздна и его уже не было, курили в окно у него в этом аквариуме, а окурки закапывали ему в пальму. Я что-то пробормотал про гуманизм увольнения по принципу выживаемости, и он взорвался: «Послушайте, откровенно говоря, даже и помимо сокращений, разве вам здесь место?»

Потом я целыми днями валялся на диване. Сначала сходил несколько раз с кем-то о чем-то договариваться, а потом покрылся экземой с головы до ног. Малиновой такой экземой с чешуей. И уже больше никуда не ходил и к телефону не подходил. Трагедией было не то, что меня выкинули из инфоцентра. Как раз на это мне было совершенно наплевать. Я даже удивлялся, как я раньше не ушел. Хуже было то, что мне не только никуда не хотелось — я просто представить себе не мог, как это я сейчас пойду и сдамся, словно какой-нибудь швед. И это тогда казалось мне трагедией. До того, как меня уволили, я все бесился, что лето проходит, а я сижу там, как собака, и выхожу только покурить.

Кто-то ко мне тогда зашел и, видимо, решил, что я сдвигаюсь. Он был тренер по игре в го. Когда я первый раз об этом услышал, я думал, он издевается, думал, что сейчас я попрошу показать го и он сделает мне «сливу». Потом он мне приносил, показывал фишки-то эти, но я все равно ни шиша не понял. Так вот этот тренер стал посылать меня к одной бабе, которая мозги вправляет. Я говорю: «Экстрасенс, что ли?» — «Нет, она с тобой просто поговорит». И так прицепился, что мне уже проще было сходить.

Она сказала мне, что это такой особый кайф — снимать сливки с того, что ты не такой, как все. То есть специально влезать в тусовки, где ты не в своей тарелке, и от этого тащиться. Что я, типа, сам виноват, зачем я от этого тащусь, тащился бы от чего-нибудь другого. В общем, чушь всякую. «Ну правильно, — говорит этот тренер по игре в го. — Весь секрет в том, чтобы найти себе свою экологическую нишу». И я понял, что я хочу видеть только одного человека.

С Витькой мы вместе служили. Он жил в Киеве. Я даже удивился, что мне так просто продали билет. Я уже привык, что все через зад. Сел в поезд, но это только так говорится, что все в купе поют, гуляют и душу наизнанку выворачивают. Одна тетка бутерброды ела, она со мной еле поздоровалась и сразу развернулась, чтоб не говорить. Думала, я бутерброд попрошу, что ли? Другая девка все переодевалась с какими-то там великими предосторожностями, а я специально не выходил. А третий мужик как сразу ушел, так потом только спать пришел. Я опять вспомнил эту фразу, «разве вам здесь место», опять стало до смешного обидно. Можно подумать, сам я считал иначе. Вот если б он сказал «вам здесь самое и место», это было бы нечто похуже. Но я все равно обижался. У меня был один знакомый парикмахер, он вообще не просыхал, а стриг как бог. Я такого больше не видел. Как-то я к нему к трезвому в лапы попал, и я удивляюсь, что он мне уши оставил. Так вот если б его из парикмахерской за пьянство уволили, он бы правильно обиделся.

С вокзала я сразу поехал к Витьке, у меня был адрес. Только тут я задумался, что буду делать, если адрес не тот. Адрес оказался тот. Но я его не застал. Витька жил в огромной коммунальной квартире в очень хорошем месте. Квартира когда-то была шикарная, только такая загаженная, полпола в прихожей разобрано. Я бы не удивился, что они им топят. Они даже дверь не запирали, и я вошел прямо в квартиру и брожу по ней. Наконец, вышла тетка с ребенком.

Выясняется, что Витька в зоопарке работает сторожем в секции копытно-хоботных животных. Прихожу в зоопарк, нашел клетку со слонами, тихо, пусто, никого нет, будний день. Постоял, покурил, посмотрел слонов. Надо что-то делать. Вдруг вижу внизу, во рву, человек сгребает листья. Он был ко мне спиной и похож на индуса с пачки чая — жилистый, полуголый, спина черная то ли от грязи, то ли загорел так, чуть ли не в набедренной какой-то повязке. Потом оказалось, это у него такие шорты. И тут же слоны гуляют. Я еще постоял и понял, что это он.

Он себе греб и греб, он сильно похудел, лопатки сходятся, расходятся, потом снова сходятся, и каждый раз мне кажется, что у него в спине, между лопаток, глаз и он меня отлично видит, знает, что я здесь, но дает мне шанс повернуться и уйти. И что-то мне подсказывает, что действительно сматываться надо отсюда. Не потому, что он слоновье дерьмо чистит, а я весь такой красивый. С экземой. Я сам одно время в детском саду работал ночным сторожем, сутки через трое, только там оказалась одна тонкость. Они по ночам кости варят, чтоб на следующий день на этом бульоне готовить. И вода здорово выкипает, так что сторож должен все время подливать ведро-другое. То есть получается, что я всю ночь не сплю, а воду подливаю. И если сгорит, запах страшный. За это меня и выгнали. Так что дело не в этом. Просто я поговорить приехал, а он вряд ли сможет со мной поговорить. Он, может быть, здесь и дерьмо-то чистит, чтоб отучиться от этих дел. То есть я готовился к тому, что он меня не узнает, или не захочет узнать, или в ответ будет мычать и трясти головой, как Герасим.

Я отлично знал, что должен уйти, но по какой-то инерции уже не мог остановиться и все же его окликнул. Он подтянулся на руках, вылез из рва и подошел ко мне с той стороны решетки. Он ни капли не удивился и не обрадовался, только одно, кажется, и сказал: «Погоди, сейчас закончу, я тебя к ребятам отведу». Каким ребятам? Стою, жду в полном недоумении, и так проходит, чтоб не соврать, полчаса.

Сейчас уже, задним числом, когда пытаюсь стряхнуть с себя всю эту мистику между лопаток, я поражаюсь, как сам-то я себя вел. Я хотел его обнять, или спросить, есть ли еще грабли, или узнать, долго ли он будет этой херней заниматься. И ничего этого я не мог не только потому, что я как бы обнимал его через решетку и что мне было совершенно непонятно, как к нему попасть. В конце концов, я мог перелезть через решетку и спуститься к нему. Мог сесть со своей стороны, спустить туда ноги и просто начать с ним болтать. Рассказать про всех наших, про кого знал, всякую ерунду. Но я как оцепенел. Я стоял и ждал. И мне кажется, что из-за него.

Через полчаса, а может и больше, он сгреб все листья, прошелся метлой, унес инструмент в подсобку, вернулся с ключами, молча открыл замок, вышел из клетки, снова запер и подошел ко мне. «Приехал? — говорит. — Ну пошли, я тебя познакомлю». Я, как завороженный, иду за ним, и оба мы молчим всю дорогу.

Он страшно изменился. Под конец я начал сомневаться, что это он. Он не только похудел и постарел, но и стал на голову ниже. Да и не в этом дело: у него было совершенно другое лицо, другие черты. Ни с того ни с сего я вообразил, что настоящий Витька умер, но продолжал идти за ним мимо каких-то клеток со зверями, хотя уже не понимал, зачем я вообще приехал, мне вдруг и так все стало ясно: например, как я сам, по доброй воле, просрал все лето, даже не искупался ни разу.

Наконец приходим в аквариум-террариум, а там сидит компания разнорабочих в спецодежде и пьет водку. Он им говорит: «Это вот мой друг». Мы садимся, нам наливают, я зачем-то пью, но и не пить тоже глупо, раз приехал, что я буду вставать в позу. А Витька, между прочим, не выпил, а ушел куда-то в угол, достал узелок, вынул из него рубашку — в террариуме было довольно прохладно — и назад уже не вернулся. Копается там в темноте, что делает — непонятно, чуть ли не вшей давит или штопает.

Эти все уже пьяные. Один говорит: «Ну что, пора родео делать? Слушай, как тебя, Леша, ты когда-нибудь родео видел?» А я к этому моменту и сам уже был не очень трезвый, потому что целый день ничего не жрал. И мне вдруг показалось, что это я не к Витьке приехал, а так, прошвырнуться, так чего же я хочу — сижу вот здесь с нормальными ребятами, никто даже не спрашивает, чего это я пью их водку. Говорили они, правда, смешно, я у Витьки не так замечал. «Давай, — говорю, — валяй родео».

Ну, один надевает резиновые сапоги, берет швабру, и все идут за ним. А там такая система: все бассейны застекленные выходят в общий коридорчик с кафельным полом. Они сначала дверь в коридорчик отперли, потом все клетки пооткрывали и вышли, остался только в сапогах и со шваброй. Сунулся он к каким-то мелким желтопузым крокодильчикам и давай их этой шваброй гонять. А они только пятятся, несчастные твари, как ящерицы, и бежать им, в общем, некуда, так как он своими сапожищами шагает прямо по их бассейну, там мелко. Как-то вытолкал он их в коридорчик, какой-то один даже огрызнулся, цапнул за сапог, небось все зубы переломал.

Но, в общем, совершенно неинтересно, хотя эти орут, подначивают и все мне рассказывают, как в прошлый раз один подпрыгнул и чуть Коляну палец не отъел. Но уж больно мелкие, смотреть не на что. Потом он их всех прямо в коридорчике бросил и выходит. «Ну что, — говорит, — будешь? Только сапоги надень все-таки».

Я, помню, уже был такой пьяный, что сапоги надевал лежа, и, пока надевал, так обиделся на Витьку, что готов был передавить этих убогих желтопузых шваброй, так и думал, что сейчас, как войду, бить буду по голове. А Витьки вообще с нами не было. Вхожу. Ну, та же история, они норовят отползти куда-нибудь и спрятаться, а я их шваброй. Злю. И сам так озверел, колочу по чем попало и чувствую, пошло дело, не врали про того, который в прошлый раз прыгал. И вдруг — ну я не знаю, может, мне со страху так показалось, но огромными скачками ко мне несется двухметровый крокодилище из другого бассейна, и этот, когда не брюхом волочится, а на ноги встает, — он мне по колено. И я как-то вдруг успеваю осознать, где у меня кончаются сапоги, хотя при чем тут сапоги — такой отхватит ногу вместе с сапогом или вообще пополам перекусит. И больше я вообще не успеваю ничего сообразить, потому что Витек уже вытолкнул меня из коридорчика и дверь закрыл.

Сижу, молчу и почему-то отдышаться не могу, как будто я от этого крокодила бежал. Они говорят: «Ладно, теперь-то уже не ссы». А Витек жестко так спрашивает: «Какая сука ему аллигатора открыла?», и все молчат. Я протрезвел сразу и пытаюсь вспомнить: когда я сапоги надевал, входил туда кто-нибудь или не входил? Но все равно, если б я такую бойню не устроил, он бы вряд ли выполз. Витька поднимает меня, а им говорит: «Ладно, выпустили — так загоняйте», но довел меня только до дверей. «Там, — говорит, — ворота уже заперты, ты видел фазанов, когда входил? За фазанами есть калитка. Ну давай». И ушел. Вернулся к ним.

Пока искал фазанов, все думал, что вот он со мной и поговорил. Тогда я даже помнил о чем, а сейчас только аллигатора помню — глаза не злые, не бешеные, никакие.