ОТ КОГО ПРОИЗОШЛИ ГАСТРОЭНТЕРОЛОГИ?

*

ОТ КОГО ПРОИЗОШЛИ ГАСТРОЭНТЕРОЛОГИ?

Максим Чертанов. Дарвин. М., «Молодая гвардия», 2013, 416 стр. («Жизнь замечательных людей»).

В первую очередь — я не специалист, не биолог. Я не берусь оценить, какие новые страницы открыл в биографии Дарвина автор. Не возьмусь судить также о строгости изложения биографом, скажем, основ теории естественного отбора. Тут я всецело доверяю Александру Маркову, автору предисловия к этой книге и автору замечательных работ по теории эволюции^[1]. До прочтения книги я знал из биографии Дарвина только самые основные сведения. На корабле «Бигль» путешествовал. На Галапагосах клювы вьюрков сравнивал, «Происхождение видов…» написал. Про современное состояние теории эволюции я, правда, знал побольше, потому что те же книги Маркова прочитал. В общем — я и есть тот самый читатель, на которого рассчитана книга Максима Чертанова.

В «ЖЗЛ» разные книги бывают, встречаются и научные труды, и популярные изложения. Так вот, «Дарвин» — не научный труд. И даже собственно биография ученого в нем, с моей точки зрения, — вторична. Это научно-популярная книга, мало того, очень-очень популярная. С объяснениями «на пальцах». Если хотите — учебник «для научных сотрудников младшего возраста», причем не биологов, не естественников, а технарей и гуманитариев (сейчас бы написали — для «чайников»). Да и сам автор вовсе не биолог. (Да, он биограф, но скорее гуманитарного склада — до Дарвина у него раньше выходили биографии писателей — Конана Дойла, Хемингуэя, Марка Твена и Уэллса). Но здесь это сказалось разве что в том, что Томаса Генри Гексли, соратника Дарвина, автор именует Хаксли — так у нас принято транскрибировать фамилию Олдоса Хаксли, потомка того самого Томаса Гексли (хотя правильнее — в биологической книге — поступить наоборот!). Но автор «Дарвина» разобрался — и, если верить автору предисловия Маркову, — хорошо разобрался — в предмете, а теперь говорит читателю: вот посмотрите, что такое теория эволюции на самом деле. Это далеко не про «пожирание сильного слабым». И даже не про то, что «человек произошел от обезьяны». Сам Чертанов как бы извиняется: «По принципу компромисса написаны некоторые главы этой книги — чудовищно примитивно для „физиков” и сложновато для „лириков”; но если бы автор переделал их в сторону полного усложнения или полного упрощения, то либо „физики”, либо „лирики” его бы просто придушили».

Книга начинается с эксперимента. Читателю предлагается исправить ошибки в пяти утверждениях из разных областей знания: теория эволюции, медицина, математика, футбол, стихосложение. И далее автор предлагает проинтерпретировать результат теста:

«Если вы исправили больше трех ошибок, вам, возможно, нет смысла читать эту книгу: слишком уж ваш интеллектуальный уровень превосходит авторский. Если даже не пытались — тоже не стоит: чтобы заинтересоваться человеком, который больше всего на свете любил разгадывать загадки, нужно самому питать хотя бы небольшой интерес к этому занятию».

Обратите внимание — не «не ответили», а «не пытались». У тех, кто дал правильные ответы, проблема, конечно, не в интеллектуальном превосходстве. У всезнаек есть опасность пресытиться самим процессом открытия нового — зачем читать о том, что тебе и так известно? Для чтения этой книги требуются не знания, а любопытство.

В наше время любопытство с его вечными «почему?» и «зачем?» оставлено исключительно детям дошкольного возраста. Возраст «почемучек» заканчивается, а взрослым уже несолидно интересоваться разными там научными подробностями. Или свежесть восприятия у взрослых теряется? Или не принято признаваться (даже самому себе), что не знаешь чего-то? Вот и уходит эпоха, когда научно-популярные журналы и книги (вспомните хотя бы серию «Эврика» той же «Молодой Гвардии») выходили огромные тиражами, а рассуждения на темы «Есть ли жизнь на Марсе?» и «Куда пропало недостающее звено?» глотались независимо от уровня изложения (часто вроде бы сложноватого и суховатого для «постороннего» читателя).

А сейчас, чтобы поддерживать читательский интерес, Чертанов постоянно пытается оживлять повествование, иронизировать: «А теперь читателю-„лирику” надо набраться мужества: следующая глава будет для него сложной. Впрочем, если он не любопытен, то может пропустить ее. Никто в ней не умер и не женился».

Чертанов прекрасно пользуется тем, что он не ученый, не узкий специалист в данном вопросе. Ему счастливо удалось избежать академизма. Занудства избежать не совсем удалось — это я про собственно дарвиновскую биографию, ниже скажу, — а академизма удалось. Ученый должен придерживаться строгих фактов, а писатель волен импровизировать: «Нет, крестьянин породил не „ремесленника вообще”, а разных ремесленников — кузнецов, пекарей, аптекарей; и каждый не вытеснял другого, а занимал свою, им самим созданную нишу; и они ветвились все сильнее — на смену „врачу вообще” приходили стоматологи, невропатологи и гастроэнтерологи, и постепенно их предок — „врач вообще” — вымер как вид; вымер кучер, дав жизнь водителям трамваев, троллейбусов и такси».

(Кстати — угадайте, у кого может родиться милиционер?)

Он может спокойно пошутить мимоходом, между делом, просто для снижения напряжения: «Эксперименты с самцами мух-дрозофил показали: если самец не может получить самку, он пьет больше спиртного, чем обычно (дрозофилы вообще любят выпить)». А главное — автор сохраняет свободный стиль, самим тоном повествования говорит читателю: я «лирик», я это понял, это возможно понять, следуй за мной.

Чертанов излагает не только дарвиновские воззрения, но и современные научные взгляды на эволюцию — применительно к дарвиновским. В частности, пишет о том, что те положения теории Дарвина (а то и его «эволюционных» предшественников), которые отвергались наукой ХХ века, сейчас снова заинтересовали ученых. Например, наследование приобретенных признаков. В книге даже слишком акцентируется внимание на таких вещах, так что складывается ощущение, что Дарвин — что-то вроде советского Ленина — всегда прав.

А вот с образом самого Чарльза Дарвина у Максима Чертанова вышло похуже. Главы собственно биографические проигрывают главам «научным». Они, скажем так, нудноваты, и даже мелочно-нудноваты. Собственно, к тому располагает биография самого Дарвина, «образцового англичанина», ученого, известного своей дотошностью и осторожностью (начав работать над новой теорией в тридцатых, после путешествия на «Бигле», он публикует «Происхождение видов…» только в 1859-м, после того, как получает от «молодого Уоллеса» рукопись статьи на аналогичную тему, — тут речь идет уже об установлении научного приоритета). Судя по всему, он был глубоко порядочным, хорошим человеком, обладавшим, впрочем, независимым, незашоренным умом. Был несуетен (не слишком держался за почетную должность секретаря Лондонского геологического общества; насыщенной жизни в Лондоне предпочел уединенную и размеренную жизнь в Дауне, графство Кент), зоолог, что называется, милостью Божьей, неплохой литератор. Но порядочный человек, скажем так, не самая удачная находка для биографа.

Не полководец, не политик, не человек богемы. Никаких интриг, бурных сражений. Даже знаменитое путешествие на корабле «Бигль» в первую очередь — монотонный сбор образцов. А после этого путешествия Дарвин никуда не выезжал. Кабинетный ученый, даже обыватель, если хотите. Семья, дети, участие в общественной жизни поселка. А еще — чрезвычайная скрупулезность в своих научных занятиях. Сперва надо было обработать огромный материал, привезенный из путешествия. И не только по биологии, но по геологии в первую очередь. А потом…

Честно говоря, мне кажется, что Чарльз Дарвин невольно поиздевался над своим биографом. Ученый уже завел свой дневник, идея происхождения видов уже крепко сидит в голове, пиши — не хочу. Но Дарвин вместо этого несколько лет занимается описанием усоногих рачков. Чертанов — если судить по книге — человек эмоциональный, нетерпеливый, ему явно хочется перейти к самому главному, к теории эволюции. Но он смиряется и вслед за своим героем становится педантичным и скрупулезным. Биографические главы превращаются в своего рода хронику — Дарвин пошел туда-то, сделал то-то. Открыл, что некоторые рачки — самки, а к ним прикрепляются неполноценные «карманные» самцы. («Были они дегенератами (чего еще ждать от карманного мужа)…», — грустно вздыхает Максим Чертанов.) И опять хроника… Жаль. Потому что даже сквозь эту хронику заметен незаурядный человеческий характер великого ученого (хотя уже то, что характер — заметен, можно поставить в заслугу автору биографии). С одной стороны, — глубокое уважение к другим людям, предоставление полной свободы всем, своим детям в первую очередь. С другой — умение всех окружающих вовлекать в свой круг интересов. Детей, прислугу, английских собачников и голубятников, ученых всего мира…

Вчитайтесь:

«…летом 1848 года взяли гувернантку, девятнадцатилетнюю Кэтрин Торли: этикет, музыка, французский <…> Мальчишки научили гувернантку ездить по перилам, отец — вести „дневник садовода” и ставить опыты».

Или вот еще:

«Тетмайер присылал голубиные яйца, чтобы смотреть, из каких вылупляются мальчики, из каких девочки; наблюдения поручили поварихе, привыкшей иметь дело с яйцами, та испугалась ответственности, но быстро втянулась, как и все, кого привлекали к опытам».

А может, так и надо? Мы пытаемся сфокусироваться на личности ученого, а он с помощью биографа постоянно переводит наше внимание с себя на свое дело.

Еще один герой книги, не сразу, впрочем, бросающийся в глаза, — это время, XIX век. Подумайте: Дарвин видел первых привезенных в Англию шимпанзе и орангутангов. А живых горилл вообще не видел. Нам эти животные кажутся привычными, есть почти во вех зоопарках, цирках, я еще про телевизор молчу. А современники Дарвина (или, если говорить про Россию, — Достоевского и Некрасова) их нигде видеть не могли. Да ладно про обезьян, такие привычные нам бегемоты появились впервые в Англии именно в середине XIX века, примерно в то же время, когда Дарвин писал свою знаменитую работу. Не было такой науки, как эмбриология, вообще люди мало представляли весь механизм оплодотворения и развития новой жизни (разве что в самых общих чертах — дети все-таки рождались!). Это сейчас застенчивые родители на расспросы детей о том, как они появились на свет, могут рассказывать хотя бы о пестиках и тычинках. В середине XIX века они бы и о пестиках рассказывать не могли, про размножение растений тогда тоже знали мало. И о роли насекомых в жизни растений знали мало. (Так что все-таки процесс проникновения науки биологии в повседневные знания заметен — вот и в анекдоты проникла!) Перед человечеством, словно бы внезапно, разом, открылся удивительный мир, который можно было познавать. И который страшно интересно было познавать! И люди бросились в познавание как в омут...

Сейчас страсть к познанию несколько поутихла. И здесь с теорией Дарвина обстоит получше, чем со многими другими областями знания, причем, как ни странно, благодаря креационистам. Трудно найти какую-то другую теорию, столь возмущающую общественное сознание. Вот по поводу квантовой физики особого возмущения нет. Напридумывали ученые не пойми что, мол, свет одновременно и волна и частица, прикольно, но что же с них, ученых, возьмешь? А вот от обезьяны (для научных педантов отмечу — от обезьяны в широком смысле слова) человечество происходить совершенно не желает. И спорит, и спорит с Дарвиным. С Эйнштейном тоже спорят, но как-то локальнее, в основном народ математики боится. Спор рождает интерес, и в итоге книги Маркова стали бестселлером, а «Молодая гвардия» вот рискнула выпустить биографию Дарвина, хотя вообще биографии ученых выпускает в последнее время неохотно.

…Но сравните все эти тиражи, даже Чертанова и Маркова, с тиражами «Несвятых святых»!

Увы, не могу сказать, что я знаю, почему так происходит, вопрос особой дискуссии, он еще ждет своего Дарвина. Возможно, просто необходимо, чтобы появился писатель или ученый, способный писать просто и интересно — даже о вещах самых сложных. Чертанов же молодец. У него неплохая попытка, и ее надо всячески пропагандировать^[2]. Будем верить в свои силы и прорываться потихонечку. В конце концов, может, мы гениев, скромно живущих рядом с нами, пока просто не замечаем?

Виктор ПАПКОВ