«Арион», «Вестник Уральского отделения РАН: Наука. Общество. Человек», «Дружба народов», «Звезда», «Земляки», «Знамя», «Иностранная литература», «История», «Литература», «Посев», «Рыбная слобода», «Углече поле», «Фома»
Сергей Базанов. Изменники Родины или патриоты? Как создавались национальные воинские части из военнопленных славян во время Первой мировой войны. — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2013, № 7-8 <http://his.1september.ru>.
«Начало спровоцированной Германией Первой мировой войны затронуло такие струны национального самосознания нашего народа, что на время непопулярный царский режим даже получил кредит доверия со стороны российского общества, тем более что только он мог организовать отпор врагу. И это произошло несмотря на то, что не забылись не столь уж давние кровавые события Первой русской революции 1905 — 1907 гг. Русские солдаты ощущали себя частью славянства. Они шли на защиту братьев-славян и своей земли. Да и отправлялись они на фронт под звуки нового военного марша Василия Агапкина „Прощание славянки”. <…> Глубоко символично, что первое братание на Восточном фронте произошло между солдатами-славянами противоборствующих армий. Это случилось на самый большой православный праздник — Святую Пасху в апреле 1915 года. Причем русское командование в те дни не слишком этому препятствовало. Эти первые братания, шедшие из глубин славянской души, не имели ничего общего с политизированными братаниями 1917 года, организованными, как правило, большевиками и австро-германским командованием и способствовавшими падению дисциплины, а в дальнейшем развалу русской армии».
Помимо этого исследования сотрудника Института российской истории РАН, отмечу в тематическом номере (тема: «Забытая война») и очерк краеведа Алексея Соколовского «Мемориал на Соколе» — о возрожденном в Москве Мемориально-парковом комплексе героев Первой мировой войны. Помню, как ребенком меня водили туда, к Песчаным улицам, рассказывая, что на месте аттракционов, кинотеатра, пивных и тира тут было Братское кладбище (открытое в 1915 году). Стоит знать, что уже в двадцатые на Соколе шли массовые расстрелы; здесь был убит и настоятель храма Василия Блаженного протоиерей Иоанн Восторгов.
Священник Сергий Вишневский. Под покровом Богородицы. Записала Ирина Новгородцева. — «Рыбная слобода», Рыбинск, 2013, № 3.
Беседа с самым старшим по возрасту (87 лет) священнослужителем Рыбинской епархии, духовником местного священства и настоятелем храма Флора и Лавра в селе Флоровское Мышкинского района. 22 года тому назад он приехал служить сюда из Москвы, что было тогда редкостью, — священники в основном стремились в столицу. Шестьдесят лет о. Сергий трудится исповедником (его же духовником был о. Иоанн Крестьянкин).
«…Быть духовником — это самый тяжелый труд, который есть в Церкви. В идеале должно быть так, чтобы людям хватало бы общей исповеди: вот я вышел, провозгласил: „Благословен Бог…” — и уже к „Отче наш” все плачут о грехах… А так за шестьдесят лет, может быть, пять человек, или самое большее — десять, принесли такое покаяние, что больше не совершали греха, в котором раскаялись. Священник ведь берет на себя грехи других людей. И все это не проходит для него бесследно».
Среди фотографий к публикации — щит с «обращением к посетителям нашего кладбища при Храме свв. мчч. Флора и Лавра» — поразительный текст, написанный самим о. Сергием. Там, ближе к концу: «…Когда мы приходим на могилы, красим оградку и проч., включая поминовение, все это мы делаем для себя, чтобы нас не осудили люди. Это хорошо, если это красиво — порядок в оградке. А для умерших, что же нужно и очень нужно для умерших то? Во-первых, молитвы, молитвы и молитвы. Но это очень трудное дело. А полегче — это когда вокруг оградки на 3-5 метров скошена трава, уход за заброшенными (по разным причинам) могилами и другие добрые дела во имя любви к усопшим». Подписано обращение так: «Настоятель храма, хранитель кладбища и первый друг похороненных людей, знакомых и незнакомых».
Виктор Грановский. Русская философия и постсоветский патриотизм. — «Посев», 2013, № 10 <http://www.posev.ru>.
«Не менее знаковым примером является у тех же патриотов вольное обращение с наследием Ивана Александровича Ильина. Из этого наследия будущие зачинатели Изборского клуба сделали своеобразную „вытяжку” к 130-летию философа. Ильинское многотомье содержит в себе не один фолиант, где отношение к большевизму высказано с отторгающей недвусмысленностью. Ильин понимает его как „соблазн и гибель”. И тем не менее это не помешало в 2012 году Александру Проханову уснастить ильинскую конференцию в Екатеринбурге прочувствованным докладом о „красном смысле”. В подобных докладах, звучавших на том форуме не в единственном числе, ильинская критика большевизма потонула за греющими душу беседами приглашенных исследователей о победе советского оружия в Великой Отечественной войне.
Доказывать подвиг, совершенный в той войне русским народом, о чем в дни боев не раз писал Ильин, — значит, вообще-то ломиться в открытую дверь. Но с изрядной неохотой докладчики типа екатеринбургских высветляют лишенные всякого триумфализма взгляды философа на исторический итог победы: ведь национальный подвиг для Ильина не тождественен тому, как воспользовалась им для собственной легитимации послевоенная сталинщина».
Ближе к концу номера публикуется жесткий обмен мнениями священника Георгия Эдельштейна и публициста Ренаты Гальцевой. Оба участвовали в «круглом столе» на тему «Советская цивилизация: нынешние оценки и симптомы реставрации».
Евгений Ермолин. «Город, считающий время». Беседовал Алексей Суслов. — «Углече поле», Углич, 2013, № 4 (19) <http://www.gazetauglich.ru>.
Этот номер «УП» целиком посвящен городу Рыбинску.
« — Насколько я знаю, вы с интересом и благосклонностью относитесь к теории Питера Акройда о том, что город — живое существо. „Город — памятник человеческому разнообразию”, — говорил он. Если перенести его взгляд на Рыбинск, с каким людским разнообразием мы сталкиваемся в этом городе за века его истории? Чем отличаются рыбинцы от жителей других волжских городов-соседей?
— Рыбинск оказался неиссякаемым источником яркого и пестрого личностного самовыражения. Человеческий рельеф Рыбинска удивителен. Город необычных, неожиданных, иногда странных людей, талантов, чудаков, эксцентриков, искателей. Причем издавна. В таком количестве непредсказуемую странность производил на свет разве что еще Петербург. Без большой натяжки можно сказать, что это — результат прочных демократических традиций. Я постоянно напоминаю, что Рыбинск — это северная, демократическая Россия. Новгородская и псковская в своих истоках, олонецкая и поморская. Страна свободных людей».
Только что издана и концептуальная книга Евгения Ермолина о Рыбинске.
Среди авторов номера — приволжские ученые: историки, краеведы, искусствоведы, музейщики. Среди героев их очерков: прославленный церковью адмирал Федор Ушаков и императрица Екатерина II, выдающиеся купцы, предприниматели, ученые, актеры, литераторы, врачи, священники и русские святые. Отмечу очерк Ольги Тишиновой о «рыбинском златоусте», духовном писателе и проповеднике протоиерее Родионе Путятине (1806 — 1869): тут публикуются и выдержки из его удивительных дневников, которые еще ждут своего издателя; и — того же автора — статью «Землякам помогать буду!» — о святом преподобном Серафиме Вырицком (в миру — Василии Николаевиче Муравьеве). Среди рыбинских поэтов есть, разумеется, и Юрий Кублановский с подборкой стихотворений.
Екатерина Иванова. «…в бесконечном аду языка». — «Знамя», 2013, № 10 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
Редкое, я бы сказал, «сотворческое» исследование поэзии Светланы Кековой. Нечто близкое к этой примечательной статье мне встречалось, пожалуй, лишь в давнем эссе Андрея Арьева о поэзии С. К.
«Над словом, как и над искусством, тяготеет закон распада. Задача поэта — преодолеть его. Но как это сделать без насилия над словом, не деформируя ни его формы, ни его смысла? Возможно ли изобразить катастрофу, не становясь ее частью?
Очевидно, что состояние языка, которое становится предметом поэтической рефлексии Кековой, — это состояние распада. Распадающийся язык не может быть языком поэзии, потому что поэтическая форма немыслима без идеи связи. Поэтому власть „ада языка” заканчивается там, где вступают в силу законы поэтической формы.
Кекова стремится не показать, но преодолеть ”адское” состояние языка в лирике, найти лирические подобия подлинного состояния истинного слова, найти поэтические способы преодоления его ограниченности. Она пишет о катастрофе языка такими словами, как будто их эти катастрофические изменения не затронули. Она верит в то, что это возможно, что поэзия в ее теперешнем состоянии может рассказать не только о смерти слова, но и о его воскрешении. Смысл поэзии в том, чтобы вернуть слову утраченное первородство, восстановить его в статусе имени».
Священник Филипп Ильяшенко. Святой Иоанн Кронштадский. Урок для интеллигенции. Беседовал Виталий Каплан. — «Фома», 2013, № 10 <http://www.foma.ru>.
« — Это, кстати, одно из самых известных обвинений в его адрес — что он черносотенец, антисемит, погромщик. А как на самом деле было?
— Начну с последних слов: „антисемит”, „погромщик”. Это стопроцентная ложь. Нет никаких свидетельств — ни текстов отца Иоанна, ни воспоминаний современников — где он бы высказывал что-то антисемитское. А вот что касается „погромщик”— все с точностью до наоборот. Когда в 1903 году случился страшный погром в Кишиневе, отец Иоанн совместно с епископом Антонием (Храповицким) подписал резкое заявление — „Слово о кишиневских событиях”, где очень жестко с христианских позиций осудил погромы. Кстати, текст этот потом распространялся еврейскими обществами, что навлекло на отца Иоанна нападки крайних реакционеров.
Факт в том, что отец Иоанн был убежденным монархистом с юности, и он видел ту угрозу, которая нависла над Россией в те, казалось бы, спокойные годы, когда смута 1905 года была подавлена, когда Россия внутренняя стремительно развивалась и экономически, и культурно, ее международное положение было вполне прочно. Тогда, уже незадолго до смерти, он взывает к государю: „Проснись, спящий царь!”. Он чувствует, что надвигается катастрофа, и ее причины — не внешние, а внутренние. Это помрачение умов, охватившее если не весь народ, то весьма большую — и самую активную! — его часть».
Галина Кошелева. Из воспоминаний. Публикация и примечания А. А. Масленниковой и Б. Я. Фрезинского. Вступительная заметка Б. Я. Фрезинского. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2013, № 10 <http://magazines.russ.ru/zvezda>.
«Послевоенная жизнь Галины Даниловны прошла в Ленинграде, где она окончила филфак ЛГУ и аспирантуру, занимаясь французской литературой XIX века. Эти годы начиная с 1947-го были тяжкими для факультета, когда, ошельмовав, истребили или изгнали лучшую часть его преподавательского состава, погрузив остальных в состояние унизительного страха. Потому неприятие жестокости и подлости так отличало Галину Даниловну. <…> Над своими записками Галина Даниловна работала в последний год жизни. Именно эта работа поддерживала ее, когда не стало А. И. Кошелева, известного математика, с которым они прожили шестьдесят счастливых лет… Понимаю, как порадовалась бы она публикации в „Звезде”, где когда-то, еще в 1953-м, совместно со своим приятелем Львом Левицким они напечатали первую рецензию…» (из вступления).
Вот — из главки «Германия»; Г. К. вместе с отцом чудесным образом вырвались из филиала Дахау — Ноймаркта и добрались до Берлина по «рекомендательному письму» одного немецкого профессора:
«Мы приехали в Грюневальд уже в сумерках. К счастью, дом, который был нам нужен, оказался рядом с остановкой. Это было какое-то официальное учреждение, куда мы и вошли. Нам навстречу вышел человек в военной форме. Ознакомившись с нашим сопроводительным документом, он сказал: „Нам как раз нужны врачи в госпитали, я направлю вас туда”. И тут произошло нечто невероятное. Папа встал и хриплым голосом сказал: „Этого я не могу допустить, я не могу возвращать на фронт солдат, которые будут убивать моих соотечественников”.
Надо было видеть лицо этого офицера. Он ожидал благодарности, а тот ответ, что он услышал, заслуживал возвращения в лагерь или расстрела, но в его глазах вдруг мелькнуло уважение. „Подождите, — сказал он и вышел. В дверях он вдруг спросил: — Вы есть хотите?”. Я ожидала чего угодно, только не этого вопроса, а он, громко рассмеявшись, ушел. Через несколько минут в кабинет вошла женщина с миской супа. После голодного дня (во рту с утра не было ни крошки) этот суп был просто спасением. Затем вернулся и офицер. „Вам повезло, — сказал он, — у нас запросили невропатолога в клинику для паркинсоников и энцефалитиков, их на фронт не пошлешь”. Он дал нам новое сопроводительное письмо и объяснил, что клиника находится в городе Касселе и ехать туда надо с Потсдамского вокзала».
Татьяна Кузовлева. Исповедь скорбной души. — «Дружба народов», 2013, № 10 <http://magazines.russ.ru/druzhba>.
О личности и поэзии Александра Тимофеевского, которому в этом году исполнилось 80 лет.
«Его стих тверд и гибок одновременно, его мысль всегда точна — иронична она или грустна, озорна или горька. Его стихи, вызревшие чувством и мыслью, трудно удержать, закупорить в себе. Они вырываются из души, из горла, невесть кем и откуда продиктованные. Недаром в них, едва не разбиваясь о землю, безумно мечтается „о небе синем”, не зря под „птичий свист” осязается шеей холодок гильотинного ножа. Не случайно они продолжают пастернаковское „строчки с кровью — убивают…” — своим, не менее жестким, требующим от поэта „полной гибели всерьез”.
Он хитрит, убеждая нас: „Уже я больше не спешу”. А сам спешит, и еще как. Ему нельзя не спешить. <…> Он уводит нас от себя пустой обмолвкой: „Под дудку времени пляшу”.
И если близкий ему Тарковский откровенен в признании: „Я долго добивался, / Чтоб из стихов своих / Я сам не порывался / Уйти, как лишний стих…” — то Тимофеевскому и добиваться этого не надо — он в своих стихах весь, с головой, по его стихам можно изучать подробно поэтическую анатомию его души. И ее правду, и ее фантазии. <…> Александр Тимофеевский словно несет на себе мету отторженности, отверженности от любого официоза, от любой литературной группировки, но при этом не выстраивает вокруг себя вакуумное пространство — он общителен с друзьями, его дом гостеприимен, он мастер остроумных застольных бесед и щедр на чтение своих и чужих стихов».
Интересной и ценной представляется опубликованная в этом же номере беседа писательницы Светланы Алексиевич с Натальей Игруновой — «Социализм кончился. А мы остались».
Рамсей Наср. Будь гражданами я двумя (то вместе бы ужился). Стихи. Перевод Нины Тархан-Моурави. — «Иностранная литература», 2013, № 10 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Фрагмент из публикации, входящей в специальный номер «Голландия: в поисках себя».
« <…> добро пожаловать в Нидерланды — страну каникул // оно и понятно, этот народ вывели / путем выколачивания из нас вины / заполняем полость лоснящейся пустотой // сия страна есть возмездие предков / бушующих в нас иконоклазмом / но она реальна, как связь / между детским стрингом и паранджой / кефиром и буханием до отключки / так мы и складываем столетия, полное к полому / мы сильны сведением друг друга к нулю / у нас природная тяга к пустоте / как влечение к глубине у циклопа // поймите, я хотел показать вам отечество / а не эту пустыню бескрайней свободы / но живем-то мы здесь, и хорошо бы / какое-нибудь подержанное божество / рифма за рифмой возвело страну / для этого безнародного народа / дабы из зияющей рытвины нашей души / именно из нее что-то величественное восстало / быть может, стихи — неплохое начало».
«Литературной газеты» на вас нету, господа голландцы.
…Обращу также внимание на большое эссе видного нидерландского писателя и скульптора Яна Волкерса (1925 — 2007) — «The Splendid Thirties» («Великолепные тридцатые»), из его книги «Назад в Ухстхейст» (перевод Ирины Михайловой). Это, думаю, лучший текст в номере.
Феликс Нодель. Что мне дал Домбровский? — Журнал для учителей словесности «Литература» (Издательский дом «Первое сентября»), 2013, № 7-8 (746) <http://lit.1september.ru>.
По-моему, уникальный для современного преподавателя литературы текст. Еще пятьдесят лет тому назад Ф. Нодель включил в программу по литературе «Хранителя древностей», а спустя четверть века — и «Факультет ненужных вещей». Вот — из финала, уже не связанного впрямую с Домбровским.
«С первых дней учительской жизни в далеком сибирском селе (поблизости от мест ссылки Ленина и Сталина) мне стало ясно, что ученическая аудитория неоднородна. „Активные” — не обязательно гуманитарно наиболее одаренные (чаще — просто бойкие, желающие блеснуть перед товарищами). „Пассивные” — нередко глубже говорунов, но характер и обстоятельства предыдущей ученической жизни заставляют их быть „молчунами”. В семьях учеников тоже по-разному относятся к литературе, в том числе — к изучаемым произведениям и домашним сочинениям по ним. Кое-где предлагаемые темы обсуждают все поколения, спорят, используя опыт прожитой жизни, и в результате сочинение становится коллективным, семейным. И потому, включая в „авторскую программу” то или иное произведение, уместно позаботиться не только о мало читающем (или вовсе не читающем) большинстве, а и о тех, кто, по точной формулировке М. Борисовой, „задумывается на ходу”».
В этом номере открыта и новая рубрика (фактически по просьбам читателей): «Персона грата» — статьи о «действующих писателях». Здесь статья профессора Бориса Ланина «Дмитрий Быков: универсальный массовый читатель», что-то вроде путеводителя по многообразному творческому пути Д. Б. (чьи, кстати, лирические стихи мы публикуем в одном из ближайших номеров).
Елена Погорелая. О слуцком слоге (Борис Слуцкий в пространстве современной поэзии). — «Арион», 2013, № 3 <http://www. arion.ru>.
Критик отталкивается от книги избранного Б. С. (2013), составленной Бенедиктом Сарновым и вышедшей в столичном «Тексте».
«Как бы то ни было, эти сюжеты: Слуцкий и Державин, Слуцкий и Ахматова, Слуцкий и Бродский — как будто бы остаются за гранью сарновского сборника, они не интересны комментатору, намеренно ограничивающему контекст „вокруг Слуцкого” контекстом Отечественной войны и XX съезда. Взгляд Сарнова на Слуцкого — это взгляд, если угодно, этнографический, представляющий стихи Слуцкого документом, свидетельством исторического момента, советской эпохи. Между тем Слуцкий с его „резко-индивидуальным” речевым „сплавом горнего и дольнего” (определение Олега Чухонцева. — П. К.) давно уже вышагнул за пределы советскости, едва ли не первым начав осваивать то пространство, в котором, по существу, и работает современная лирика: пространство поэзии после Освенцима и Гулага».
В номере, помимо прочего, публикуется статья Евгения Абдуллаева о теме в поэзии и резкий отклик Алексея Саломатина на книгу стихов Григория Петухова «Соло» (2012) вкупе с оценкой присуждения ему премии «Московский счет». Коротко говоря, А. С. рассуждает об «упразднении» — с его точки зрения — «шкалы эстетических ценностей» в сегодняшней литературе.
Владимир Рецептер. Из новой книги. Стихи. — «Знамя», 2013, № 10.
Четыре лирических стихотворения, из которых два — поминальные. Судя по буквенным посвящениям и некоторым внешним/внутренним реалиям в этих двух, — они посвящены памяти Алексея Германа и Елены Шварц. Елена Андреевна остро переживала пожар в петербургском Троицко-Измайловском соборе в 2006 году, написала об этом стихи. Спустя четыре года ее там отпевали, и в тот же день в собор привезли мощи Блаженной Матроны Московской. « <…> Дым несся к облакам, / темня высокий свод, / поскольку дом и храм / горели в свой черед. // Лишь вынесли тебя, — / Матрону в храм внесли, / блаженных возлюбя / для неба и земли. // И я, держа в горсти / сердечный перебой, / припал к мощам, — прости, — / повинной головой».
Из литературного наследия в этом номере «Знамени» — публикация стихов литературоведа и критика Владимира Лакшина.
Ю. А. Русина. «Литература — это для меня жизнь». Дело Виктора Рутминского. — «Вестник Уральского отделения РАН: Наука. Общество. Человек», Екатеринбург, 2013, № 1 (43) <http://www.iie-uran.ru>.
Научное исследование, посвященное уральской университетской периодической печати и студенческому литературному самиздату в 1940-е годы. В центре — фигура поэта, переводчика, литературоведа и педагога В. С. Рутминского, человека во многих отношениях уникального. Книги лекций по литературе и переводы В. Р. изданы ныне усилиями его вдовы Н. Б. Толочко.
Последние два года своего срока Рутминский сидел на Колыме, ему потом всю жизнь снились вышки и овчарки. В обвинении фигурировали стихи, написанные этим «эстетическим диссидентом» в 17-18 лет; в частности, «Ответ Константину Симонову»: «Брось, она не будет ждать! / Истины — грубы. / Не пытайся побеждать / Логику судьбы… // С ловкачом, поймавшим бронь, / Будет слушать джаз / И дарить ему огонь / Темно-синих глаз».
Олег Рябов. Под «озоновым» слоем. — «Земляки», Нижний Новгород, 2013, выпуск 15.
«Тысячи прекрасных и серьезных рукописей и исследований лежат по всей стране невостребованными, ненапечатанными, не дошедшими до читателя. Главный редактор одного из провинциальных издательств показывал мне список из двух десятков наименований таких не вышедших книг. Я запомнил монографию одного исследователя „История детской игрушки всех времен и народов” на 40 печатных листов (600 страниц) с 700 иллюстрациями, справочным аппаратом и библиографией на 12 языках. Автор-энтузиаст работал над этой книгой пятнадцать лет. Или собрание надгробных эпитафий, их было в рукописи книги собрано более 2,5 тысяч. Это огромный подвижнический труд, который нелегко повторить.
Печатать такие книги в Нижнем Новгороде или в Иркутске — их там купят от силы 100 штук, а выйти на всероссийский рынок эти издательства не смогут. Можно получить грант от Госкомпечати, но и это не поможет: книга окажется в библиотеках в лучшем случае, и читатель все равно ее не сможет купить в магазине. Сети книжных магазинов принадлежат столичным книгоиздательским монстрам. Да, есть интернет-магазины, которые набирают силу. Но и в „Озон” не каждое провинциальное издательство может пробиться, да и читатель часто хочет подержать книгу в руках, прежде чем ее купить.
Ежедневно у нас в стране выпускается почти 1000 новых книг, и никакое „Книжное обозрение” не в состоянии отследить их все. И на книжные ярмарки большинство провинциальных издательств не ездят! А зачем? Никто с ними заключать договора там не будет. Но если бы какое-то государственное подразделение, ответственное за книгоиздательскую деятельность, задумалось: а что вы там делаете, провинциальные издатели, в наших замечательных русских провинциях?»
Кстати, О. Рябов — редактор-издатель настоящего альманаха.
Алексей Савельев. Вторая Отечественная или Первая мировая? (колонка редактора) — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2013, № 7-8.
«Когда я общался с пожилыми людьми, заставшими еще ту войну, которую они называли империалистической, то отметил одну интересную особенность: рассказывая, они как бы стыдились своего участия в ней, оправдывая его соображениями вроде: „Время было такое”, „Царский режим был”, „Нам велели…” Меня такое отношение удивляло, тем более, что об участии в Великой Отечественной ветераны, как правило, говорили открыто, с гордостью и самоуважением. <…> Нужно многое изменить и пересмотреть. Например, в учебниках по истории следует избавиться от закосневших сталинских штампов и освободить тему Первой мировой от жесткой привязки к теме „великой” революции 1917 года, а саму эту революцию поставить в причинно-следственную зависимость от Великой войны».
Адриан Топоров. Мозаика: из жизни писателей, художников, композиторов, артистов, ученых. Предисловие Игоря Топорова. — «Земляки», Нижний Новгород, 2013, выпуск 15.
Публикация из наследия писателя-просветителя, автора легендарной книги «Крестьяне о писателях» (1930), в которой «собраны мудрые и точные высказывания неграмотных алтайских крестьян о книгах, мастерски и артистично прочитанных им молодым сельским учителем Адрианом Топоровым».
Вещица называется «Чрезмерная щепетильность» — кажется, вполне современная.
«Профессор русской литературы, главный редактор журнала „Мир Божий” Ф. Д. Батюшков не выносил неприличных слов. На произведение Брешко-Брешковского „Опереточные тайны” А. И. Куприн написал рецензию, в которой употребил пословицу „Черного кобеля не отмоешь добела”. Федор Дмитриевич нашел, что слово „кобель” в солидном журнале недопустимо. Исправил фразу так: „Черного ... не отмоешь добела”.
Рассказал об этом В. Г. Короленко. Тот рассмеялся: На Федора Дмитриевича это похоже. Он иногда уподобляется питомицам Института благородных девиц. Когда у меня было расстройство желудка, один наш близкий знакомый спросил, что со мной. Федор Дмитриевич решил, что слово „живот” произносить неприлично, и сказал: „У Владимира Галактионовича болит ‘Ж‘”!»
В этом же номере «Земляков» публикуется странный, густой текст, оставивший у меня тягостное впечатление — «В осенний вечер, проглотив стакан плохого алкоголя…». Это воспоминания о поэте Борисе Рыжем, реконструированные Алексеем Мельниковым. Текст написан от лица анонимного мемуариста, который «действительно существовал, жил в Екатеринбурге, писал стихи и тесно общался с Б. Рыжим».
А произведена эта реконструкция, как пишут здесь, «по рассказам земляков-уральцев, в числе которых уже ушедшие поэты А. Азовский, М. Анкудинов, Н. Ашатаян, Н. Мережников, А. Решетов, В. Станцев, Р. Тягунов, художник Б. У. Кашкин, прозаик А. Чуманов, драматург А. Чичканова. Данный текст — некая сумма их устных рассказов…». Однако сколько же творческого народу поумирало в том городе.
Сигурд Шмидт. Замыслы мои. — Научно-методический журнал для учителей истории и обществознания «История» (Издательский дом «Первое сентября»), 2013, № 7-8.
«Думаю, что вообще в программе краеведения слишком акцентируют внимание на собственно памятниковедении, памятных событиях, славных уроженцах. И у ребят не формируется представление об обыденной жизни и взаимодействии общества и природы в прежние времена, о культуре повседневности. В том, что распространяется зараза доверия к антиисторической „новой хронологии” академика-математика Фоменко и его соавторов, лишающих Россию, всемирную историю и христианство многовековых славных исторических традиций, повинны прежде всего мы, историки, особенно авторы учебников по истории до XVIII в. — там делается преимущественный акцент на явлениях государственно-политической истории и непростительно мало сведений о каждодневном существовании наших предков и их быте, о темпах и характере развития производительных сил, обусловливающих возможности создания и использования памятников культуры» (из очерка «Зараза „антиистории”»).
В блоке материалов памяти ученого публикуются статьи Алексея Савельева «Дело Шмидта» и очерк Евгения Пчелова «Последний путь Зигфрида». Читая это все, никак нельзя отделаться от горького знания, что нынешние столичные власти не сочли возможным наградить престарелого историка и краеведа (создавшего курс москвоведения в школах, кафедру в вузе и — один из последних его проектов — Московскую энциклопедию) званием Почетного жителя города Москвы. Это «отклонение» случилось незадолго до его кончины.
Валерий Шубинский. Слух и речь. Одиннадцать журнальных подборок. — «Знамя», 2013, № 10.
Сразу замечу, что сама эта рубрика «Переучет» — авторский отклик на поэтические публикации в самых разных журналах, — по-моему, замечательная находка. Из новомирских публикаций здесь откликаются на подборки Евгения Рейна и Сергея Стратановского.
«Кажется, в своих стихах последнего времени Старатановский, видимо, последний еще работающий ныне большой поэт великого ленинградского андеграунда 1970-х, отчасти возвращается — нет, все-таки не в семидесятые годы, не к своей монументально-примитивистской манере той поры, но к мрачному (иногда — мрачно-саркастическому, иногда — лирически окрашенному) стоицизму и эпиграмматической остроте своих стихов 1990-х. Его социальные наблюдения трезвы, умны и беспощадны. Строки про „Деву Обиду и Деву Протест” в платьях от Диора могут обидеть многих; стихи про „парикмахера Христофорыча” так же язвительны — на сей раз, по отношению к ложноромантическому образу поэта, воспринятому массовой культурой. Всякая социальная позиция, порождающая бытовое высокомерие и унижение ближнего, не внушает Стратановскому симпатии.
Но мне дороже строки, в которых метафорой человеческого пути оказывается лестница петербургского, достоевского „трущобного дома”. <…> Так просто, бесстыдно, бесстрашно это сказано».
Составитель Павел Крючков