Белозёров
Сергей Алексеевич (фамилия отца —
Белазоров) родился 10 июня 1948 года в селе
Хороль Приморского края, где служил в
лётном полку его отец. Затем Белозёровы
переехали в Белоруссию, а потом мать
Сергея с детьми перебралась в город
Советск Тульской области. Учился в
Горном техникуме в Туле, на факультете
журналистики МГУ. Работал слесарем,
подсобным рабочим, кочегаром, журналистом
в «Комсомольской правде» и других СМИ.
Лауреат журналистских премий. Стихи
публиковал в газетах, отдельные публикации
были в журналах «Нева», «Огонёк» и в
сборнике издательства «Молодая гвардия».
В 1983 году оказался в ссылке на станции
Зима Иркутской области. В 1989 году в Туле
вышла его первая и последняя книга
«Словарь далей». В начале 90-х работал
военкором на войне в Приднестровье, был
контужен, получил многочисленные травмы.
Умер 12 ноября 2002 года в Туле. Посмертно
стихи опубликованы в журналах «Дети
Ра» и «Арион», «Зинзивер», «Сибирские
огни», «День и ночь», альманахах «Иркутское
время», «Тула» и в антологии военной
поэзии «Ты припомни, Россия, как всё это
было».
Стихи
из архивов К. Шестакова и А. Коровина,
публикация и послесловие Андрея
Коровина.
Редакция
«Нового мира» благодарит наследников
С. Белозёрова за возможность настоящей
публикации.
Сергей
Белозёров
(1948
— 2002)
*
ЧЕРНАЯ
КОСТЬ
* *
*
У кузнеца
вожглась окалина в лицо,
у слесаря
ладонь с накладкой жестяной,
у птичницы
в руках — несушка и яйцо…
О жизнь моя,
ну что ты делаешь со мной?
У летчика —
дела в неясных облаках,
куда деваться
мне на плоскости земной?
Она ясна, как
сталь, понятна, как плакат —
куда девать
меня, что делать ей со мной?
Дела мои в
себе, дела мои как свет,
мои дела во
сне, мои дела — ледок
или вчерашний
снег: когда их больше нет,
повеет иногда
чистейший холодок.
Я жить хотел,
как все —
тишком,
своим домком,
своим печным
дымком, совсем уже молчком,
зачем же я
шепчу у жизни на краю:
возьмите
жизнь мою — смешком,
со
всем мешком,
сгодится,
может быть? —
возьмите
жизнь мою…
* *
*
Весёлые дела!
По
рельсам, по стране
качу, как
захочу,
в гулёж
очередной —
а станция
Зима
протягивает
мне
замасленный
кулёк
с
картошкой отварной…
Я выставлю
в окно
беспутную
башку
на ветер и
мороз —
пущай
охолонёт…
А станция
Зима
по
чахлому снежку
бежит и машет
мне —
вот-вот
в окно впорхнёт…
Там ирис
впереди
пестреет,
как удод,
соцветиями
губ
пылают
мне юга…
Да шла бы ты,
Зима!
И что ж
— она идёт,
как верная
жена,
отстав
на три шага.
Как сладок
мой побег!
Как
радуется мир,
объятья
распахнув
встречающий
меня!
И высадит
меня
уже
через полдня
на станции
Зима
румяный
конвоир…
* *
*
Россия,
спасибо:
рассеялась
мгла,
пока вдоль
Транссиба
судьба
волокла.
У трасс, где
жестоко
я душу протряс,
—
спецовка,
бытовка,
изнанка
пространств.
Меня из-под
палки
учили любви
бурьяны и
свалки,
стальные
репьи.
Не Росси, не
Мойка,
не юрод с
Кремлём —
помойка и
койка
с дырявым
рублём.
Побед эполеты
померкли в
пыли,
и тяжкие беды
по сердцу
прошли.
Россия, не
плахой
ты виделась
мне —
дырявой
рубахой
на сером
плетне,
как будто бы
шпалы
не пали ничком
—
с Москвы до
Байкала
стояли
торчком,
а поверх —
деревья
и терны
стерни,
как будто
отрепья
великой
страны…
Россия,
спасибо…
Грубя и любя,
шепчу тебе,
ибо
я видел тебя.
* *
*
…За дверью
снег
скрипит
протезом,
бредет мороз,
как пес цепной,
по кругу,
звякая
железом,
распугивая
пацанов.
А мы,
калечась
и бинтуясь,
в тылу зимы,
как подо льдом,
отбарабаним,
отбунтуем,
отмельтешимся,
а
потом
земля,
как
мальчик после тифа
глаза зелёные
откроет,
и кто-то
скажет,
подняв
брови:
«Смотри, как
тихо…»
* *
*
Шлёпать по
отечественным хлябям
и мычать о
дали голубой,
очевидно,
можно даже с кляпом,
сляпанным
себе самим собой.
Мне надоедала
та замазка,
я кусками, с
кровью — отрывал,
зря в больнице
имени Семашко
что-то в горле
доктор зашивал.
* *
*
Я годы зачислил
в утраты,
я счёт потерял
трудодням!
А голубь, как
ангел бригады,
в обед
опускается к нам.
Он бродит и
хлеб подбирает,
над ним
доминошную кость
Морозов с
размаху вбивает
в столешницу,
словно бы гвоздь.
Приподнято
всё-таки длится
обыденный
этот обряд:
возвышенны
чёрные лица
и мерно ладони
гремят.
Размыслишь
— а всё-таки лестно
вот в этих
пенатах стальных
быть чёрною
костью, железно
стоящей в
ряду остальных.
И ценишься
тут не по числам
побед или
прожитых лет —
а тем, что
вколочен со смыслом,
что лучшего
выбора нет.
НА
ГРАНИ СПРАВЕДЛИВОСТИ И БЕЗДНЫ
Недавно,
разбирая свой архив, я нашёл интервью,
которое брал у Сергея Белозёрова много
лет тому назад. Вот что он рассказывал
мне о своих бедах конца 1970-х: «После
того, как меня выгнали из «Комсомолки»,
я жил в Москве, ночевал на вокзалах,
подрабатывал в редакциях, ездил в
командировки аж в Сибирь. Я каждый день
обходил все редакции по Садовому кольцу
в поисках заданий…»
Есть
разные версии «казанской трагедии»
Белозёрова. Очевидно одно — он бросил
успешную работу (в 1977-м Белозёров был
направлен собкором «Комсомольской
правды» в Казань), расстался с семьей и
пропал. Жена объявила Сергея в розыск,
его признали «безвестно отсутствующим»
и заочно развели.
Несколько
лет Белозёров внештатничал во всевозможных
газетах, переезжал из города в город,
много пил и неуклонно шёл ко дну. В то
же время его нигде не опубликованные
стихи с восторгом читали в узких кругах,
в том числе — в среде студентов и
преподавателей Тульского пединститута.
Там, в Туле, Белозёров и познакомился с
молодой, аристократичной студенткой
Ольгой Подъёмщиковой, которая решила
посвятить ему свою жизнь.
Она
вытаскивает его из запоев и переезжает
к нему в город Советск.
Казалось,
жизнь начинает налаживаться, но не
тут-то было. В это самое время государство
«находит» Белозёрова, который если от
кого и скрывался, то разве от кредиторов.
За неуплату алиментов (что, по словам
самого Сергея и мнению некоторых его
друзей, было только поводом, реальной
же причиной — журналистская деятельность)
ему впаяли три года ссылки в Иркутскую
область. Там, на знаменитой — по биографии
Евгения Евтушенко — станции Зима
Белозёров работал подсобным рабочим,
кочегаром и внештатным журналистом.
При поддержке Анатолия Кобенкова, в
местных изданиях публиковались и стихи
Сергея.
Его
«последняя декабристка» — Ольга
Подъёмщикова — приехала и туда. Здесь
у них родилась дочь Аня, которой была
суждена самая короткая и самая тяжелая
судьба во всей истории. Через год после
рождения у девочки обнаружилось ДЦП, и
Ольга поехала в Москву в поисках волшебных
врачей. Но чуда не произошло, — что
отразилось и на личных отношениях
супругов: в Зиму Ольга больше не вернулась.
К возвращению Сергея из ссылки они уже
были почти чужими.
Тем
временем литературные дела Белозёрова
начинают понемногу продвигаться. Илья
Фоняков пробивает публикацию в журнале
«Нева», пишет статью о современной
поэзии для «Знамени», обильно цитируя
стихи Белозёрова.
В
издательстве «Молодая гвардия» выходит
коллективный сборник со стихами Сергея.
…По
возвращении в Тулу Белозёров работал
корреспондентом в «Молодом коммунаре»,
в новых тульских газетах. Его единственную
книгу, вышедшую в Приокском книжном
издательстве — раскупили мгновенно. В
пику Союзу писателей он создал литстудию
«Мастерская» при «Молодом коммунаре»
и начал уверенно ходить в мэтрах.
И
…продолжал пить горькую.
Его
третий брак был, пожалуй, самым неудачным.
Последнее десятилетие уходящего века
вообще стало для него годами последних
испытаний. В 1994-м умерла дочь Аня. На
войне в Приднестровье его дважды пытались
расстрелять как шпиона; с войны он привёз
оттуда рукопись блистательной
документальной прозы. Не смотря ни на
что, он всегда оставался профессионалом.
Однако из-за пристрастия к алкоголю его
уже не хотели брать на работу. К концу
жизни Сергей Белозёров лишился всего,
в том числе и собственного жилья. Умер
поэт в чужой квартире, не дожив до 55-ти
лет.
Он
всю жизнь ходил по краю справедливости
и бездны. И бездна поглотила его. Но
истинная справедливость — то, что стихи
его продолжают жить и поныне. Я думаю,
он был бы рад такой справедливости.
Андрей
Коровин