ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ

ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ

_{Фрида и Фридл (ч. 1)}

_{Мне кажется, более всего на свете она любила маленьких детей. Она знала их во множестве, собирала и как превеликую радость показывала друзьям их фотографии — грудные и постарше — записывала детские слова, монологи и диалоги; дружила с детьми — ответственно и строго, по-учительски, и в то же время талантливо, весело, так что и со стороны было весело видеть ее вместе с детьми.}

_{Лидия Чуковская, «Памяти Фриды»}

_{Она излучала особое, материнское тепло.}

_{Георг Айслер, художник (ученик Фредерики Дикер)}

Наша рубрика адресована взрослым, — которым мы рассказываем преимущественно о произведениях, читаемых нашими детьми самостоятельно, или о текстах, читаемых взрослыми — детям — вслух. Но сегодня ее название пусть притянет несколько иной смысл, сохраняя ключевым слово «дети». Я чувствую себя обязанным представить тут два совсем не детских произведения. И — двух героинь, посвятивших себя детям и во многом воплотившихся в заботе о них. Это русская журналистка и писательница Фрида Вигдорова (1915 — 1965) и австрийская художница и педагог Фридл Дикер-Брандейс (1898 — 1944). Подчеркну, что обе женщины по своему происхождению были еврейки.

В судьбе и той и другой случились события, принесшие каждой из них (одной при жизни, другой — посмертно) — мировую известность: Вигдорова законспектировала заседания позорного суда над поэтом Иосифом Бродским в начале 1964 года, и эта запись широко разошлась по миру; а Фредерика Дикер с 1943 по 1944 год обучала детей в концлагере чешского городка Терезин рисованию и занималась с ними искусствотерапией.

Фрида Абрамовна умерла от рака в Москве, сегодня ее художественные книги и журналистские труды понемногу переиздаются, публикуются и материалы из домашнего архива^[1]. Фридл погибла от нацизма в Биркенау, а проще говоря, в Освенциме, среди миллиона других евреев. Сегодня ее картины стоят больших денег, а выставки проходят по всему свету (как и рисунки ее маленьких учеников).

Помянуть здесь этих двух великих подвижниц меня побудили две публикации, которые, надеюсь, привлекли и еще привлекут внимание — особенно! — тех из нас, кто пребывает в нелегком статусе родителя, тех, кто всерьез думает о том, как воспитывать и любить детей. И что в этой связи делать с самими собой, любимыми, что же такое особенное искать и обнаруживать в самих себе, могущее пригодиться детям?

Итак, в течение почти двух лет (2010 — 2011) ставший, кажется, уже полусуществующим журнал «Семья и школа»^[2] публиковал заветную книгу Фриды Вигдоровой «Девочки (дневник матери)». В свое время эти дневники в той или иной мере были известны: Фрида Абрамовна давала их читать друзьям и знакомым (Корней Чуковский упоминал рукопись в «От двух до пяти» и цитировал из нее), художественно обработанные извлечения из дневника под названием «Маша и Катя» Вигдорова готовила для так и не вышедшего из печати и загубленного цензурой тома «Литературной Москвы».

«Девочки» так и не вышли в свет, Ф. А. оставила их своему близкому другу — Лидии Чуковской, которая подготовила их для печати (и дала то самое название — «Девочки (дневник матери)» и даже сдала в работу издательства «Просвещение». И в апреле 1968 года записала в своем дневнике: «У меня надежды на выход этой книги, да еще в этом, темнейшем, изд-стве, да еще сейчас, — нету никакой. Уж очень она очаровательная, домашняя, талантливая. Но мой долг исполнен». В конце концов издательство отговорилось реорганизацией (имена автора и публикатора в это время еще и были в опале у властей), и рукопись постигла судьба Атлантиды. Но, как видим, не навсегда. Публикацию выполнила — сократив и одновременно расширив текст — младшая дочь Фриды Абрамовны и ее наследница — Александра Александровна Раскина, живущая ныне за границей. Сегодня, читая этот дневник (а дочь Саша присутствует в нем с рождения и до двенадцати с небольшим лет), рассматривая фотографии и живописные изображения, я наткнулся на одно удивительное факсимиле. На послание человека, который назвал автора дневника «большим сердцем, самой лучшей женщиной, какую я знал за последние 30 лет». На доброе и шутливое письмо от Корнея Чуковского, адресованное дочери автора и одной из героинь «Девочек», причем адресованное в тот самый год, внутри которого я пишу эти заметки.

Правда, Корней Иванович несколько ошибся в своих расчетах, 2013-й превратился у него в 2025-й, но тем не менее: «Дорогая Саша. Спасибо Тебе и за лягушку, и за белого медведя, и за лисицу, и за ворону, и за кролика и за цветы, — синие, желтые, красные, — которыми окружено твое письмо. Твое поздравление доставило мне радость. В 2025 году тебе тоже будет 71 год и так как по некоторым причинам у меня не будет возможности поздравить тебя в 2025 году, спешу заранее принести тебе свои поздравления. И тоже рисую кое-какие картинки. Вот это — бабочка, залетевшая сегодня к нам в окно и усевшаяся на кухаркин напёрсток. Так как в 2025 году напёрстков уже не будет (все будут шить машинами), я нарисовал его особенно тщательно. Бабочка у меня не вышла, но напёрсток как живой. <…> Привет Маме, Папе и Гале. Твой друг Чуковский (Корней Иванович, род. 1882)».

Жанр такой книги, которую создала Фрида Вигдорова, хоть и малыми проявлениями, но в истории нашей словесности — существует, взять хотя бы «Нашу Машу» Л. Пантелеева. Я догадываюсь, что существовали и существуют (пусть единицы, но все-таки) и совсем не «литературные» люди, бравшиеся за подобное дело. Но писательский случай — особый, ведь точная, фиксирующая событие, поступок или детское высказывание запись тут может быть преображена в искусство. В послесловии к одной из книг Вигдоровой Лидия Чуковская писала о своеобразии писательско-журналистского дара своей любимой Фриды, об особом качестве ее записей: «То, что сделаны они на лету, не помешало им: они вполне точны и вполне завершены. И достоверность, точность, которая составляет их прелесть и силу, — не стенографическая, а самая драгоценная на свете: художественная».

Я понимаю, что времена изменились. Что ушла советская эпоха — своеобразно, интересно и крайне драматично отразившаяся в этих записях, в характерах и становлениях героинь. Что преломилась сама антропология — что любой современный ребенок в сравнении с этими девочками середины сороковых-пятидесятых годов прошлого выглядит просто каким-то инопланетянином. Что, скорее всего, книга покажется многим из тех, кто прочитает ее, чем-то вроде «памятника домашней педагогике». Изменилось все — время, нравы, язык, характеры, страна и мир, наконец.

Но главное-то осталось: это те же самые дети и те же самые мать с отцом (дневник чуть-чуть полифоничен: глава семейства, писатель Александр Раскин оставил тут и свои записи). «Девочки» пропитаны, если угодно, драгоценным веществом родительской любви, сущность которой неизменна. И те испытания и искушения, которым время от времени подвергаются и автор и ее героини, — тоже ведь в основе своей извечны, как восход солнца.

Читая, я настолько сдружился с Сашей и Галей^[3], до такой степени привязался к их родителям, что, после того, как записи завершились, долго не мог с ними мысленно проститься.

Если когда-нибудь «Девочки (дневник матери)» будут изданы отдельной книгой, мне бы очень хотелось приложением к ней видеть и «Памяти Фриды» — Лидии Чуковской, вот так — книгу в книге. Наверное, если бы эти записи вышли в шестидесятые, отдельного рассказа об авторе и не потребовалось бы: Вигдорову знали все. Она была, что называется, народным заступником и положила жизнь свою «за други своя». Но теперь, несмотря на переиздания, ее имя в читательском сознании существует исключительно как приложение к судьбе нашего знаменитого нобелиата. А это не вполне справедливо.

Впрочем, ее материнское простодушно-исповедальное «отражение» в этих записях — замечательно.

Расставаясь с «Девочками», приведу два фрагмента — от 4 и 9 декабря 1946 года (Гале Кулаковской 9 лет 4 месяца, Саше Раскиной 4 года и 2 с половиной месяца).

«4 декабря 46.

Саша:

— Мама, люби меня больше, чем Галю. Посмотри: она сосет палец, в школе ей поставили тройку... Она грубая... Люби меня, пожалуйста, больше.

* Мы с Сашей пришли в школу за Галей. Сидим в вестибюле, ждем. Саша оглядывается, осматривается. Находит глазами плакат и читает по слогам: „Учиться, учиться, учиться!” и спрашивает:

— Мама, что это их так уговаривают учиться?

* Вчера были на именинах у Паши. На прощанье я сказала имениннику:

— До свидания, Паша, поцелуемся.

— Только не с тобой! — воскликнул он и тут же заключил в объятия Сашу.

Очень у него это темпераментно получилось.

Ему исполнилось пять лет. Он был потрясен количеством подарков, шумом, кричал, дрался, но всё в каком-то упоении, без злости.

* Саша с падежами не в ладу. Она говорит: „Я тебя люблю, как я могу тебя не любить, у меня же не шесть матерь?” Она же: „Четыре детей”.

9 декабря 46.

Саша, задумчиво:

— Мама, почему так смешно получается: сначала человека нет. Потом он родится. Потом его опять нет: умирает. Правда, почему так?

* Мама Соня возила Галю в кино смотреть „Мастера сцены”. Там первые акты из „Царя Федора”, „Вишневого сада”, „На дне”. Девочка все поняла. Особенно проникновенно и с большим сочувствием рассказывает о „Царе Федоре”:

— А под конец зазвонили колокола в церкви, и он говорит своей жене таким жалким, усталым голосом: „Иринушка, не пойду я к обедне, ведь это не такой уж большой грех, правда? А пойду я в свою опочиваленку...”

* Галя:

— Мама, моя соседка Гольденблат Рита потеряла свою ручку и говорит: „Это ты взяла”. Я ей отвечаю: „Прежде чем говорить, поищи хорошенько”. Она поискала и нашла под партой и все-таки стоит на своем: „Это ты взяла, а потом бросила!” Евгения Карловна услышала и страшно на нее накричала. Она сказала: „Как ты смеешь так оскорблять человека?”

Тут Галя смеется. Я удивленно смотрю на нее. Тогда она поясняет с веселым изумлением:

— Человек! Это я — человек!»

В следующий раз мы поговорим о документально-художественном романе Елены Макаровой «Фридл», о самой Фредерике Дикер и отметим юбилей Юрия Коваля.

А в качестве своеобразного эпиграфа к будущему рассказу о художнице и педагоге (если бы сотни детских рисунков не уцелели чудом после Терезина, мир, возможно, и не узнал бы феномена Фридл) приведу отрывок из ее сохранившейся в одном из частных пражских архивов терезинской лекции (может быть, заметок к будущему докладу). Начало этой записи напомнило мне письмо одного японского издателя — Корнею Чуковскому. Адресат не успел с ним ознакомиться, издатель приехал в Переделкино сразу после кончины К. И., о которой, судя по всему, не знал; свое послание сказочнику и специалисту по детской психологии он сложил в тот день прямо в доме и оставил «на память». Насколько я помню, там говорилось примерно так: «Дети никогда не были для вас незрелыми, недоразвитыми существами, но — совершенным прототипом человека…».

Итак, Ф. Дикер-Брандейс, лето 1944 года:

«Наши предрассудки и притязания в отношении детских рисунков вытекают, по большей части, из ложных представлений о самом ребенке и о том, что он имеет сообщить. Они происходят из расхожих мнений о высоких и низких эстетических ценностях, возникающих у взрослых вследствие либо их тщеславия, либо самонадеянности или страха; пытаясь в свое время решить проблемы своего собственного творческого развития, они сочли их непреодолимыми и со страху подавили в себе желание в этих проблемах разобраться. Почему, собственно, взрослые так спешат уподобить себе детей — так ли уж мы счастливы и довольны собой?

Ребенок не является (или почти не является) недоделанным, недоразвитым, предварительным этапом развития взрослого. <…> Предписывая детям путь их развития, притом что их способности, помимо всего прочего, развиваются абсолютно неравномерно, мы не даем им расти свободно и творчески, а себя лишаем возможности этот рост увидеть. <…> Главное, чтобы ребенок был свободен в выражении того, что он хочет о себе сказать, — это могут быть любые идеи и фантазии, богатые и бедные, вплоть до бессмыслицы — либо вовсе не воплощенные в форме, либо выраженные на том языке формы, которым он владеет. В обмен на это мы получим бесценную возможность наблюдать за его внутренним состоянием (здесь желательна помощь психолога), вникать в его интересы, предпочтения и знания. Приведенные ниже работы детей могут служить примерами того, насколько необходимо ребенку ежедневное спонтанное самовыражение и как оно трансформируется в рисунках, которые дети рисуют как „картинки”».