Салимон Владимир Иванович родился в Москве в 1952 году. Автор более пятнадцати поэтических книг. Лауреат «Новой Пушкинской премии» (2012). Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.
Владимир Салимон
*
ГЛЯДЯ В НЕБО
* *
*
Скоро распогодилось, и мы
собрались в обратную дорогу.
Снег, покрывший здешние холмы,
на припеке таял понемногу.
Бурая земля была видна
ясно так, что становилось страшно.
Под влияньем пива и вина
выть хотелось громко и протяжно.
Словно кровь Христова запеклась,
забурела, сделалась густая.
Прежде про нее я думал — грязь,
а она не грязь — земля родная.
* *
*
Кто не дает покоя нам
с утра пораньше?
Может, дворник,
добывший с горем пополам
русско-таджикский разговорник?
Пичужки шебутной в кустах
я не заметил никогда бы,
не знай я, будучи в годах,
сколь громогласны наши бабы.
Их не смолкают голоса.
Поскольку поезд пассажирский
стоит здесь только полчаса,
Бог дал им голос богатырский.
* *
*
Все то, что было в нас хорошего,
в момент исчезло без следа,
как будто ледяное крошево,
как будто бы кусочки льда.
По саду нравится расхаживать
мне с наступлением весны
и в бочки ржавые заглядывать,
что талою водой полны.
На дне творится нечто странное,
а на поверхности — вот-вот
синицы тело бездыханное
воскреснет к жизни, оживет.
* *
*
Того, кто физики и химии
легко законы нарушал,
едва ли вспомнить мог по имени,
но я в лицо его узнал.
Жестикулируя решительно,
мы, словно два глухонемых,
все ж поздоровались почтительно,
попридержав коней стальных.
* *
*
Неодушевленные предметы
слишком много места занимают,
будто бы журналы и газеты,
что на летнем солнце выгорают.
Старый дом завален всяким хламом.
В комнатах просторных нынче тесно.
Тут нам горевать о главном самом
как-то скучно и неинтересно.
О свободе, равенстве и братстве
как тут предаваться размышленьям,
о духовном говорить богатстве,
если пахнет тленом и гниеньем.
* *
*
На древних греков спящие похожи.
Они, как лучники и дискоболы,
как статуи в музее белокожи,
обнажены совсем иль полуголы.
Тела их молодые в свете лунном
особенно мне кажутся прекрасны,
они звучат подобно медным струнам,
с гармонией небесных сфер согласны.
Как бриз морской колышет занавески,
так веет утром из лесу прохладой,
и слышно, как в ближайшем перелеске
густой кустарник топчет зверь рогатый.
* *
*
Как будто музыка со дна
глубокой ямы оркестровой,
гроза за окнами слышна
теперь в аранжировке новой.
Она звучит на этот раз
торжественно и величаво,
так, словно на глазах у нас
вновь обретает мощь держава.
Страна с колен приподнялась
и распрямить сумела плечи,
но, как ни билась, ни рвалась,
а к связной не вернулась речи.
* *
*
Гнутые монетки со следами
биток оловянных и свинцовых
канули в предания с годами,
как и большинство друзей дворовых.
Это все достойно сожаленья,
но, по счастью, в глиняной копилке
вышедший давно из обращенья
рубль бумажный — как письмо в бутылке.
* *
*
Все бы закончиться могло
в конечном счете мордобоем,
из-под контроля вышло зло
с битьем посуды, бабьим воем.
Тот, кто лежал в земле сырой,
остался бы доволен нами.
Мы выпили за упокой,
как принято, под образами.
Я сел за стол, где до того
лежал в полковничьем мундире
покойник.
Около него.
Как страж ворот в загробном мире.
* *
*
Дождь обязательно найдет
прореху в пологе лесном,
а мы войдем в бетонный дот,
с войны торчащий за селом.
Он стал прибежищем давно
в ненастный день для нимф лесных,
как грот, где девы пьют вино,
сойдясь, из кубков золотых.
* *
*
Солнце раскалилось до красна.
У работниц метрополитена
шапочки из алого сукна
были столь красны обыкновенно.
Я об этом вспомнил просто так,
без на то особенной причины,
за окном когда клубился мрак
и туман ложился на равнины.
* *
*
Плотвичка щиплет нам ладони.
На мелководье всякий раз
мальки, спасаясь от погони,
защиты ищут подле нас.
Они даются людям в руки.
Специалисты говорят,
что даже маленькие щуки
беспомощней слепых котят.
* *
*
В моей душе его печали
не вызовут переполох.
Его в густой траве едва ли
услышу я глубокий вздох.
Кузнечик лапками цепляет
травинку ту, что ввысь зовет.
Он до земли ее склоняет.
Она сломается вот-вот.
Но нескончаема дорога.
Травинку хрупкую согнуть
никто не в силах, кроме Бога,
что на Голгофу держит путь.
* *
*
Мы из вида очень скоро
самолетик потеряли,
слышать рев его мотора
в поднебесье перестали.
Он исчез в мгновенье ока,
так же, как и появился,
иль взобрался так высоко,
что с пути-дороги сбился.
Поздним вечером за чаем,
взявши в руки чашки-ложки,
в темном небе замечаем
мы горящие окошки.
* *
*
Сон повторяться может многократно,
и поутру, забывшись сладким сном,
мы можем в нашем прошлом оказаться,
откуда нам не выбраться потом.
Узнать друг друга будет нам не просто
в тени прохладной около ручья
в тех существах, чье тело, как короста,
сплошная покрывает чешуя.
У ящерок, рожденных в полумраке
среди камней, — на теле ни следа
от ран глубоких, что, как на собаке,
зажить успели раз и навсегда.
* *
*
Шире стала светлая полоска.
Вытянувши руки, на спине
мы лежим, как будто два подростка,
оказавшихся наедине.
Мы лежим, боясь пошевелиться,
чтобы ненароком не спугнуть
чувство, что до времени таится,
прячется до срока где-нибудь.
Сердце всякий раз уходит в пятки,
словно кто-то страшный и большой
с нами, малышней, играет в прятки,
помыкая телом и душой.
* *
*
Все существо мое в комочек сжалось,
как будто укололся я иглою.
А чувство страха на века осталось,
навечно, до скончанья лет со мною.
Когда из магазина мать вернется,
чтоб за уши меня не оттаскала,
мне больше ничего не остается,
как с головой залезть под одеяло.
* *
*
Нет препятствий непреодолимых,
только незначительные трудности
в пониманьи горячо любимых
по причине нашей беспробудности.
Мы сидим с тобою на крылечке,
глядя в небо.
На ветру колышутся
листья, словно в Божьем храме свечки.
И стихи по воле Божьей пишутся.
* *
*
В дымах фабрично-заводских
и в золоте пурпурном небо,
и русский не забыт язык,
и аромат ржаного хлеба.
Последняя возможность нам
дана на деле убедиться,
что здесь, подобно небесам,
у Бога на земле — столица.
Опубликовано в Журнале №5