Ковальджи Кирилл Владимирович родился в 1930 году в Южной Бессарабии. Поэт, переводчик, прозаик, критик, педагог. Живет в Москве.
Кирилл Ковальджи
*
СТИХИ В ТЕМНОТЕ
* *
*
Время всё непримиримей
к увлеченьям любви,
не показывайся в гриме,
не мечтай о вечном Риме —
не зови фонтан Треви.
Для тебя не станут шире
горизонты декабрей.
Ты, отдельный в целом мире,
привыкай к своей квартире,
перед сном подушку взбей.
* *
*
Смотрю: по-прежнему в небесной сини
всё те же журавли.
При мне построили гостиницу «Россия»,
при мне снесли…
* *
*
Что мне делать? Слухи, словно блохи,
а у правды скорость черепах.
Попадаю в дневники и блоги,
застреваю в чьих-то черепах.
Отраженья — быстрая забава,
никого не держат зеркала…
Ну а слава? Слово, а не слава
остаётся, если жизнь прошла.
Наплыв
Потому ль, что устал
от столичного стойкого стресса,
не впервой отключаясь,
забыл куда я иду, —
ни с того, ни с сего
на меня наплывает Одесса,
старый дворик,
сентябрь в сорок первом году.
На верёвках белье, вездесущие кошки
разбегаются пулей
от истошного воя сирен.
Я бегу посмотреть
на окрестности после бомбёжки,
на картину квартир меж провалами стен.
Шквал войны удалился куда-то, неистов,
наши ночью по морю ушли —
вернутся ль назад?
Одесситы с опаской
встречают румынских кавалеристов,
а назавтра подкармливают
их голодных солдат.
Ни с того ни с сего наплывает Одесса нежданно,
но теперь с одноклассницей я
в приморском саду, —
угощаю мороженым, подбираю каштаны,
это тоже сентябрь,
но в послевоенном году.
А потом по живому границы —
что может быть злее?
Суверенные новости — врозь и привет!
В «зарубежной» Одессе
читаю стихи в Литмузее,
я теперь, так сказать,
московский поэт.
Узнаю говорок —
никакого прогресса.
Старый дворик на месте — осторожно иду,
ослабев от любви, —
ты все та же, Одесса,
наплывай напоследок
в моем седовласом году…
* *
*
Жизнь была свободной и пленной,
без людей и с родными людьми —
расширяющейся вселенной
одиночества и любви.
Так случается и с империями,
исчерпавшими годы экспансии, —
и с вакансиями и с потерями,
оставлявшими память в запасе.
Жизнь свою я держу, как державу,
расстающуюся с безграничностью,
царство, где погулялось на славу
и я значился главной личностью.
Уважаю законы материи,
но пытаюсь руками усталыми
удержать любимцев империи,
покидаемой в темпе вассалами.
Время падать плодам переспелым,
время в землю закутаться зёрнам…
Стало белое чёрно-белым,
чёрно-белое стало чёрным.
* *
*
Слова любви
запылились, как старые окна,
вывожу на них пальцем
вопросительный знак.
* *
*
Чтоб отброшенным быть в предысторию
ночью нужен простой предлог.
В современнейшем санатории
отключился электроток,
вот и стали мы первобытными…
Но, пожалуй, некстати пример:
вовсе не были беззащитными
первобытные в мире пещер.
Это нас пугают слепые степи,
ночь, где зверь появиться не прочь,
потому что чины и учёные степени
никому не в силах помочь.
Современники, сбитые толками
о внезапной глобальной беде,
не хотите ли тихими толпами
встать
и слушать стихи в темноте?
* *
*
Если по улице едет точильщик — «точу ножи»,
водовоз проезжает — «кому колодезной?»
прошлым во сне продолжаю жить,
детское сердце колотится.
В кадке ногами давя виноград,
возвращается время назад,
на примусе мама печёт блины,
еще нет войны...
.............................
Ничего прекраснее не было,
чем после бессонницы — сны,
и вкуснее белого хлеба
после войны.