Кушнер
Александр Семенович родился в 1936 году.
Поэт, эссеист, лауреат отечественных и
зарубежных литературных премий.
Постоянный автор «Нового мира». Живет
в Санкт-Петербурге.
Александр
Кушнер
*
Заветный
гул
* *
*
Если бы ты,
дорогой мой, придумал скрепку,
Если не
скрепку, придумал хотя бы кнопку,
Кнопку или
бельевую, мой друг, прищепку,
А не прищепку,
то винную, скажем, пробку,
Если бы ты
вслед за классиком наудачу
Худшую из
его сочинил бы книжек,
Если бы ты
написал новый вальс собачий
Или придумал
свой собственный «чижик-пыжик»,
Ты перед нами
предстал бы в другом аспекте,
Нас критикуя,
привлек бы к себе вниманье,
Мы бы
порадовались твоей скромной лепте
В общее дело
смиренья и выживанья.
* *
*
Конечно, нет.
Не верю в предсказанья,
Иначе фильм
о жизни где-то снят
Заранее, все
встречи, расставанья,
Все смерти,
каждый шепот, каждый взгляд.
Конечно, нет.
Иначе все страницы
Грядущих
книг написаны уже,
Ни праведника
нету, ни убийцы.
И не за что
ответ держать душе.
Никто не
виноват. Товарищ Ленин
Сыграл ему
порученную роль.
Конечно, нет.
Иначе ни сомнений,
Ни слез, и
кровь не кровь, и боль не боль.
А мертвый
конь, змея та гробовая,
И князь Олег,
конечно, ерунда.
Но жизнь свою
в уме перебирая,
Вдруг говорю,
смутясь: конечно, да!
* *
*
Стоянка
поезда — одна минута, мало!
Так мы
подумали, на самом деле — много!
Прощай,
Окуловка! Ты в зарослях застряла,
Пересекла
тебя железная дорога.
Никто в
Окуловке, лишь женщина с ребенком
Одна из поезда
навстречу ветру вышла.
Встречал ли
кто ее? Не разглядел я толком.
Встречал,
наверное. Листва клубилась пышно.
Виднелись
низкие какие-то строенья
Пристанционные:
бетон, кирпич, известка.
Прости,
Окуловка: плохое настроенье.
Всё как-то
смутно здесь, затеряно и плоско.
Куда в
Окуловке, налево ли, направо
Пойти отраднее?
И стыдно почему-то.
И эту женщину
я не имею права
Жалеть. И
вообще одна всего минута!
* *
*
В чем дело,
не пойму. И нефти, и угля
В ней больше,
чем в любой другой стране, и торфа,
И газа, и леса
огромны и поля,
И что ни новый
царь, то новая реформа,
И олово, и
цинк, и никель, и руда
Железная в
ее глубинах, и алмазы,
Ее подводный
флот готов пойти туда,
Куда ему
велят — и выполнить приказы,
Стрелковое
ее оружие в чести,
И средства
ПВО, и новый истребитель,
Но в драном
пиджаке и с мелочью в горсти,
К прилавку
подойдя, ее томится житель,
И раньше, чем
француз, бельгиец или швед,
Умрет на фоне
всех неслыханных запасов.
Я звездный
блеск люблю и старый парк, как Фет.
Зачем же я
пишу сегодня, как Некрасов?
* *
*
1
Когда весь
мир лежит у ног героя,
Им завоеван,
скука — новый враг —
Приходит,
хуже смерча, жарче зноя,
И с ней уже
не справиться никак.
Копьем сразить
нельзя, стрелою тоже,
Бессилен меч
и кони не нужны:
Достанет и
на пиршественном ложе,
Отравит явь
и проберется в сны.
Выходит, зря
Египет завоеван,
И в Персию
напрасно вел войска,
Успехом сыт,
удачей избалован,
И в Сузах —
мрак, и в Индии — тоска!
Не затевать
великого похода,
А быть, как
все, и сбросить тяжесть с плеч…
И в тридцать
три, быть может, умер года
Он для того,
чтоб нас предостеречь.
2
А стулья
ломать в самом деле не надо,
Сквозник-Дмухановский,
наверное, прав.
Бывает такая
сырая прохлада,
Так лезут
цветы и трава из канав.
Окно приоткрыл
— и как будто в другую
Страну
перебрался, рубеж перешел.
Не стоит
войну затевать никакую, —
Так чудно
сидеть, опираясь на стол.
Твой
подданный-тополь подходит с поклоном,
И куст-царедворец
блестит в полумгле.
Откройте
окно, подышите озоном,
Чтоб не было
скучно так жить на земле.
Египет и Сузы
не стоят прохлады,
Сырого
листочка, бегущего вскачь.
А стулья
казенные не виноваты,
Что храбр
Александр и учитель горяч.
* *
*
Джульетта,
Офелия — девочек жаль,
За
что им такие страданья?
И
жаль Дездемону, — какая печаль
В
основе лежит мирозданья!
И
кажется странным, что в книге одной,
В
смятенье, в слезах и в испуге,
Под
общей обложкой, тяжелой такой,
Не
знают они друг о друге.
Три
разных любви, а дорога одна.
О,
если б могла Дездемона
Прочесть
про Офелию! Жизнь, ты страшна,
Носиться
с тобой нет резона.
Но
иву увижу, увижу зарю —
И
что мне страдалицы эти?
Я
что-то, Джульетта, не то говорю!
Три
спутницы, в сущности, дети.
* *
*
Откуда
он, сей гул непостижимый?
Тютчев
Не поленюсь,
на лифте поздней ночью
Спущусь и
выйду, крадучись, во двор
Не для того,
чтоб туч увидеть клочья
Иль звездный,
еле видимый узор,
Что фонари
затмили ярким светом,
И не дворовых
кленов караул,
А для того,
чтобы во мраке этом
Услышать тот
заветный, странный гул.
Чудесный гул
— и я себе позволю
Вослед поэту
так о нем сказать:
Пока мы спим,
отпущенный на волю
И мыслящий,
и можно угадать,
О чем шумят
ночные эти мысли,
Когда, сойдясь
над городом, они
Во тьме живой
субстанцией нависли.
Или их нет
над нами в наши дни?
* *
*
Кто старше
нас, тот старше, даже если
Он в молодости
умер, все равно —
На десять
лет, на двадцать или двести,
Хоть Лермонтов,
хоть под Бородино
Полковник
тот, что был сражен булатом.
Полковнику
могло быть сорок лет.
Войди он
шагом к нам молодцеватым,
Ты кресло б
уступил ему и плед.
Сегодня дома
холодно и сыро,
Топить еще
не начали, увы.
Он старше
нас, он честь сберег мундира.
«Ну ж был
денек!» «Не отдали б Москвы».
Мне много
лет. Я младше, я моложе.
Дождь припустил
за окнами опять,
Осенний
дождь, на сумерки похожий.
Не жаловаться!
И не унывать!
* *
*
Как чудно
всё: и мироздание,
И снежных
вихрей навык ткацкий!
Откуда заяц
про восстание
Узнал на
площади Сенатской?
Неужто же в
лесу у ельника
Есть связи
тайные, возможности, —
И зайца,
белого бездельника,
Он держит на
секретной должности?
Быть может,
льдинке с влажным фокусом
Следить за
городом приказано
И всё каким-то
странным образом
В чудесном
этом мире связано?
Или во мгле
и снежной осыпи,
Решив с
судьбою не тягаться,
Придумал всё
это для Осиповой
Поэт, свалив
вину на зайца?
Нет, нет, мне
думать так не хочется,
И в сказках
к людям жмутся звери,
И льнет луна
к нам, полуночница,
И я немного
суеверен.