БАХТЕРЕВ И ВОКРУГ

*

БАХТЕРЕВ И ВОКРУГ

Игорь Бахтерев. Обэриутские сочинения. В 2-х томах. Составление и примечания Михаила Евзлина. М., «Гилея (Real Hylaea)», 2013. Том 1 — 260 стр., том 2 — 272 стр.

«Обэриутские сочинения» — первое и наиболее полное на данный момент издание произведений поэта и драматурга Игоря Владимировича Бахтерева (1908 — 1996). Двухтомник подготовлен издателем, литературоведом и исследователем-семиотиком Михаилом Евзлиным, выпустившим в своем мадридском издательстве восемь малотиражных книг этого полузабытого поэта^[1]. В первый том «Сочинений…» вошли стихотворения и поэмы, во второй — миракли, пьесы, водевили и повествования в прозе. Корпус публикуемых текстов опирается на архивную коллекцию Сергея Сигея, чем и объясняется некоторая кажущаяся избирательность составителя. Построено собрание довольно прихотливо: прежде всего, несмотря на тот факт, что публикуемый корпус, равно как и сам автор, ранее были почти неизвестны читателю, в книгах практически отсутствует комментаторский аппарат и сколько-нибудь полная биографическая информация («В том, что касается биографии Бахтерева, — объясняет составитель, — здесь мы также откажемся от обыкновения авторов предисловий. <…> Бахтерев разлит в своих текстах, а посему „восстановить лицо” — это все равно что просушить источник, из которого изливается текст…»^[2]). Кроме того, в хронологическом порядке вниманию читателя представлены не только отдельные произведения, разграниченные по жанрам, но и их редакции, порой весьма значительно отличающиеся друг от друга. В предисловии говорится о принципиальной незаконченности бахтеревских текстов, и это действительно так: кажущаяся вариативность на самом деле крайне условна; от варианта к варианту могут меняться и сюжет, и (если речь о драмах) реплики героев, и даже сами герои. В сущности, это вовсе не варианты, но отдельные тексты, растущие из одного корня (подробный сопоставительный анализ проведен в рецензии Константина Львова^[3]).

Игорь Бахтерев, один из основателей ОБЭРИУ, участвовавший в знаменитом вечере 1928 года «Три левых часа», в послевоенное время занимался написанием официозных сочинений, но не прекращал писать экспериментальные тексты «в стол». В 1970-е поэт сблизился с поэтами-трансфутуристами, особенно с Сергеем Сигеем, печатался в самиздатском журнале «Транспонанс». Его творчество стало одним из связующих звеньев между до- и послевоенным авангардом: если Алексея Крученых называют «последним футуристом», то Бахтерева (равно как и Якова Друскина) можно называть «последним обэриутом». Но интересен этот персонаж не только и не столько как очередной полузабытый представитель авангардной группы, перед нами поэт и драматург, сумевший продолжить и развить эстетические идеи обэриутов, разработать свою оригинальную систему абсурдистского драматургичного письма. Кроме того, творчество многих авторов, продолжающих работать в авангардной эстетике, таких, как Анна Ры Никонова-Таршис, Елизавета Мнацаканова или все тот же Сигей, во многом связано именно с произведениями Бахтерева.

Сейчас, когда одно за другим воскрешаются имена поэтов-модернистов (Чурилин, Нельдихен, Парнах, Оболдуев и др.) и, в частности, обэриутов (Введенский, Вагинов), выход собрания бахтеревских текстов более чем своевременен. Таким образом постепенно восполняется и даже переписывается картина довоенной модернистской поэзии, не просто складывается общая мозаика имен, но возникает интерес именно к ключевым авторам эпохи, расширившим/преодолевшим тот или иной контекст. Применительно к Бахтереву подтверждением такого интереса стала полемика вокруг издания. Отсутствие в двухтомнике подробного комментария, исчерпывающей информации об авторе, а также последовательность текстов и их вариантов подверглись критике в статье Юлии Валиевой^[4], причем отчасти весьма — или слишком — радикальной («…немногочисленный иллюстративный материал является, по сути, единственной сильной стороной данного издания…»; «…(возможно, из-за отсутствия технического редактора и корректора — непременных фигур академического издания) текст плохо вычитан…». Валиева ставит под сомнение качество и объективность проведенной составителем работы, обвиняя издание в недостаточной академичности и неряшливости.

Ответом на статью стал текст Сергея Кудрявцева^[5], главного редактора издательства «Гилея», в котором он называет «неравнодушный отзыв Ю. Валиевой» «ярким примером злопыхательства, не содержащим никакой мало-мальски обоснованной критики». Помимо опровержения реплик о хаотичности публикуемых текстов и вариантов (хронологии, датировки и проч.), здесь затрагивается, вероятно, наиболее важная проблема — а именно вопрос академического комментария, его не всегда оправданной необходимости: «Дело в том, что у многих современных исследователей — даже больше у околонаучного люда — появилась такая своего рода мания: любые литературные тексты, взятые из прошлого (да и порой тексты сегодняшние), обязательно обрамлять множеством своих соображений и домыслов». Иными словами, так ли важен для рецензента (или для гипотетического комментатора-обэриутоведа) собственно писатель Игорь Бахтерев, его произведения, впервые публикуемые в столь внушительном объеме, или опять контекст (комментарий) становится важнее самого текста? Ведь какие бы ни были допущены недочеты-неточности-опечатки, читательскому вниманию представлено, по сути, уникальное собрание крайне значительного автора ХХ века. Безусловно, при прочтении возникают вопросы относительно расположения, отбора некоторых стихов-вариантов, присутствуют опечатки, но вряд ли это столь же существенно, сколь открытый для нас и расшифрованный составителем бахтеревский текст (о котором, надо сказать, пишут не так охотно, как о претензиях текстологического характера). Корпус публикуемых в двухтомнике текстов, безусловно, не претендует ни на академичность, ни на исчерпывающую полноту. К тому же таких амбиций не было и у составителя, потому собрание открывается недвусмысленной фразой: «Это издание <…> не имеет „академических” целей». Так что главные герои здесь вовсе не составитель и не издатель, а сам автор сочинений и, разумеется, его сочинения, достойные самого пристального внимания.

Потому вернемся к Бахтереву, помещенному стараниями Евзлина, Сигея и Кудрявцева в современное литературное поле, радикальному экспериментатору не только в области поэзии и не только обэриутского толка, но автору, поставившему под сомнение какую бы то ни было текстовую инвариантность. Можно даже сказать, что его любимая стадия создаваемого текста — это черновик; композиционно выстроенный, законченный, структурированный, но все же — черновик. Работа Бахтерева с черновыми вариантами стихотворения — поистине сращение нескольких слоев письменной речи в один слой, многомерный, выпуклый, имеющий внутреннюю перспективу.

Большая часть стихотворений, публикуемых в первом томе, — это в основном ранние тексты, т. е. тексты, начало которым было положено в обэриутские годы. Однако Бахтерев зачастую правил текст в течение многих лет: иные из стихов датированы соответствующе, например, «1934 и далее до 83 г.» или еще более размыто — «Разные годы». Потому эволюция творческой манеры вполне может происходить на протяжении одного стихотворения или его многочисленных вариантов. Причем правка вносилась довольно необычно: вместо традиционных зачеркиваний и приписок, которыми обычно испещрены рукописи поэтов, Бахтерев использует для правки цветные вычеркивания и разноцветные вклейки^[6]. Поэт не столько заменяет старый текст новым, сколько «разветвляет» его, добавляет новые измерения. По сути, у Бахтерева получается некоторое подобие постмодернистского метатекста, где речь движется нелинейно, но сразу в нескольких направлениях. Метод вклеек как бы опровергает то нигилистическое отношение к творению, на которое опирался в своих манифестах авангард 1910-х — начала 1920-х гг. — футуристы (а также, например, небезызвестные в то время ничевоки) шли к созданию нового посредством отрицания старого (как бы условна ни была такая позиция). С бахтеревским подходом к созданию многослойного чернового чистовика можно сопоставить, скажем, всечество Ильи Зданевича, в котором вместо отрицания чужих стилей, наоборот, все существующие концепции признавались годными.

Стихи Бахтерева, первые редакции которых писались в 1920 — 1930-е, действительно опираются прежде всего на обэриутскую эстетику: обилие алогизмов, сопоставления далеких понятий, автоматичность и абсурдистские действия / диалоги персонажей. Подобно соратникам по поэтическому цеху автор «Обэриутских сочинений» иногда обращается к зауми, причем, в отличие от предшественников-футуристов, заумь у Бахтерева отчасти даже пародируется, как и прочие, успевшие прирасти к языку, всевозможные словоформы. То есть заумный язык используется не (только) как своеобразное эпатирующее средство, но именно как элемент обыкновенной речи. Часто возникает ощущение, что автору / лирическому герою попросту не хватает слов, чтобы запечатлеть поток своей речи, оттого он, как бы следуя инерции, на ходу заполняет существующие лакуны разного рода фонетическим заплатками: «Закружилась в потолок / штопором, винтами / завершая щук урок / длинных рыб перстами, / длинными устами: // наши берди / не для вас, / ваши тверди / не для нас, // мы бритать хотим как вым, / крылетать вас убедим…». Здесь, помимо собственно эстетики ОБЭРИУ, безусловно — особенно в очень хлебниковском «крылетать» — влияние футуристов.

Именно так — на смешении причудливых алогизмов (на разных уровнях, от построения фразы до построения сюжета и диалога) действует Бахтерев-обэриут. Однако его поэтическая манера, если проследить динамику, опираясь на опубликованные в первом томе стихи, ощутимо меняется со временем. Абсурд и словесные игры никуда не исчезают, но они становятся глубже, в них меньше парадокса и балагана. Взять, например, стихотворение «Тревога. Страх», датированное (вполне ожидаемо) 1937 г.:

Тревога в комнате летает

Кружится над столом

Нестройным гулом наполняет

Твой душный дом

Твой неспокойный слух

Лишь одинокая как струнка мысль

Незнанье побеждает и звенит

И голову заносит ввысь

Где потолка неясного зенит

А голова вращается под самой крышей

Напоминая куб

И снова опускается

На выгнутые плечи

В сущности, перед нами вполне традиционное стихотворение, разве что рифма есть только в первых четырех строках. В нем нет абсурдистской буффонады, но реальность все же несколько смещена — от начала к концу, надо полагать, потому что «незнанье побеждает». Голова деформируется и, то ли охваченная тревогой и страхом, то ли превозмогшая их, возвращается из-под крыши на место. Бахтерев строит развернутую метафору, а алогизм становится ее ключевой составляющей.

Подобное построение тихого абсурда мы встречаем и в бахтеревских пьесах, помещенных составителем во второй том издания. Драма — важнейший, если не основной, жанр Бахтерева, что, в общем-то, неудивительно: учась в институте истории искусств ГИИИ и только начиная всерьез заниматься литературой, он входил в театральный коллектив «Радикс» (сотрудничать с которым с 1926-го начали Введенский и Хармс). И в стихах, и в поэмах, и в прозаических сочинениях Бахтерева могут присутствовать театральные элементы.

Все происходящее на сцене (или в некоем неопределенном пространстве) зачастую подчиняется причудливому ритуалу, который герои, по неизвестным нам обстоятельствам, вынуждены соблюдать. Ему же подчинены их реплики, выстраивая которые автор опять-таки использует заумь, но на этот раз она становится своеобразным заклинанием, этакой «абракадаброй». Причем ритуал, которому Бахтерев подчиняет действие, зачастую имеет архетипическую структуру (см. послесловие Евзлина к двухтомнику). Так, например, в финале пьесы «Царь Македон, или Матильда и чеболвек» объединенные герои под собачьи завывания Матильды хором поют песню: «Капермук, / Каперсоль, / Каперфук, / Маласоль… / Каперфос»; а в водевиле «Древнегреческая размолвка» мы встречаем следующее повторяющееся заклинание: «Аз ум цер бум / Дву блум тер буб». Разумеется, герои наделяют эти фразы каким-то смыслом, но ни нам (читателям-зрителям), ни даже, вероятно, автору этот смысл неизвестен, как неизвестно, зачем на сцене происходит именно такая последовательность событий.

Именно благодаря вышедшему двухтомнику мы получаем возможность познакомиться с творчеством одного из главных обэриутов, проследить эволюцию поэта и драматурга Бахтерева по избранным произведениям и их редакциям. Разумеется, архивы писателя требуют более подробных исследований, научных статей и всевозможного комментирования. Вполне вероятно, что за «Обэриутскими сочинениями» в скором времени последует поистине академическое многотомное издание, где будет представлен полный корпус бахтеревских произведений и исчерпывающий биобиблиографический материал. А пока — начало положено, тексты опубликованы, очередной автор-авангардист дождался своего воскрешения.

Денис БЕЗНОСОВ