АЛЬБАТРОС

Давыдов Георгий Андреевич родился в 1968 году в Москве. Прозаик, постоянный автор «Нового мира»; в № 7, 2013 опубликован плутовской роман «Аполлон». Живет в Москве.

ГЕОРГИЙ ДАВЫДОВ

_*

АЛЬБАТРОС

Трагедия, в которой смеются

Д е й с т в у ю щ и е л и ц а

Б о д л е р.

М а р и. Возлюбленная Бодлера. Рождественский Ангел, который расплавится от огня свечи.

О т ч и м Б о д л е р а. Одет с иголочки. Усики — хочется спросить, а не купил ли он их в модном магазине.

М а т ь Б о д л е р а. Трудно быть матерью неудачника.

Г р а ф д е С а н с и р. Красавчик, возраст которого замумифицировался. Кандидат в женихи Мари.

М а д а м Л ю ш е р. Жена хозяина дома, где квартирует Бодлер. У мадам привлекательный бюст, но отталкивающая внешность. Влюблена в Бодлера как кошка. Он отвечает ей взаимностью, не часто.

Ж а н н а. Первая женщина Бодлера. Брюнетка с терпким отливом красного вина.

М у ж Ж а н н ы. Глухой артиллерист с расстройством памяти.

Л у и з а. Вторая женщина Бодлера. Узкая, как устрица. С желтоватым оттенком на мстительных щечках.

С а т а н а. Клерк средней руки.

Р о д и т е л и М а р и. Супружеская пара, где правит, конечно, жена.

Ц в е т о ч н и ц а. Юное создание с порочными глазками.

Г о с т и.

С л у г и.

М у з ы к а н т ы.

_{СЦЕНА ПЕРВАЯ}

Мансарда. В углу диван, на котором спит Б о д л е р. Вечер и ночь были бурными: в комнате беспорядок, пустые бутылки, листы бумаги. Письменный стол тоже, разумеется, завален бумагами. Свет проникает в комнату сквозь полукруглое окно. Утро, звуки просыпающегося города — кареты, воробьи, говор прохожих. Свет попадает и на Распятие, висящее над кроватью.

Стук в дверь — так настойчиво умеют стучать только хозяйки квартир.

М а д а м Л ю ш е р. Господин Бодлер! Господин Бодлер!

Бодлер бормочет и продолжает спать.

Господин Бодлер, откройте же! Пора вставать — уже утро!

Бодлер мычит и натягивает одеяло на голову, хозяйка колотит в дверь ногой.

Господин Бодлер! Вам ответ — из банка!

Бодлер сразу вскакивает, натягивает штаны, роняет умывальник, открывает. Хозяйка решительно проходит в комнату.

Кофе.

Ставит поднос на стол, бесцеремонно отодвинув рукописи; Бодлер не понимает, что происходит.

Б о д л е р (щелкает пальцами). Где письмо?

М а д а м Л ю ш е р. Какое?

Б о д л е р. Из банка!

М а д а м Л ю ш е р (невозмутимо). Я принесла вам кофе, господин Бодлер. Пора вставать. Про письмо из банка вам послышалось. Вы сами, кажется, сегодня собирались искать протекцию — в банке или в другом тепленьком местечке — для заработка. (Обиженно и торопливо, с опасением.) А муж кричал вчера, что спустит вас с лестницы, если вы не заплатите за квартиру.

Б о д л е р (показывает на свою комнату). И это вы называете квартирой? Я посоветовал бы вашему муженьку (неприлично смеется) выбирать выражения. Интересно, как он называет ваше брачное ложе? Привал усталых охотников?

М а д а м Л ю ш е р (быстро закрывает дверь в мансарду). Не кричите! (Смущенно.) Вы разбудите жильцов.

Бодлер хохочет, она открывает дверь, прислушивается, уходит, Бодлер пробует кофе, морщится.

Б о д л е р. Помои!

Стук в дверь — так может стучать только изящная женщина, Бодлер оживляется: «Да-да!» Входит М а д а м Л ю ш е р — совсем другой походкой, идет по комнате, словно по бульвару, приближается к окну, мечтательно сгибает ножку, кокетливо оборачивается к Бодлеру, у которого все время выражение лица не из приятных.

М а д а м Л ю ш е р. Шарль, кофе я вам всегда варю крепче, чем мужу. (Смотрит многозначительно.)

Б о д л е р. Вы уверены, что именно мне? А может (с ухмылкой), господину полковнику?

М а д а м Л ю ш е р (тараторит). Что вы говорите! Полковник давно съехал — еще в ноябре. Он живет сейчас (останавливается, понимая, что проговорилась, но — делать нечего — заканчивает) за Блошиным рынком.

Б о д л е р (как будто не замечает, пьет кофе с видом философа). Вы никогда не думали, что я похож на Вольтера? В профиль, вот так. (Поворачивается.) А! Вы не знаете, кто такой Вольтер. Впрочем, Вольтер — это мелко для меня. (С достоинством.) Меня пару раз принимали за Наполеона.

М а д а м Л ю ш е р (тараторит). И совершенно зря: он отморозил себе ноги в России. А его предупреждали! Жена булочника сказала мне, что Наполеону прописали сало со скипидаром — растирать пятки, а он не послушался! И кто виноват? Получается, сам виноват, что остался в России, — он же не мог убежать без ног.

Б о д л е р (допил кофе, морщась). Кстати, о полковнике. Он молодец. Как кофе можно варить по многу раз из старой гущи, так и с женщинами. Желательно только, чтобы здоровье было хорошее. (Вдруг кричит.) А у меня плохое здоровье, мадам Люшер, плохое! Вы, вероятно, не знаете, что человек, который недоедает, начинает болеть животом — особенно от ваших опивок! (Примирительно, тоном педагога.) Вообще, мадам, вам надо ознакомиться с основами пищеварения. Я могу предложить книгу профессора Глистерю, мы были с ним в Индии, он изучал там пупырчатых глистов.

Мадам Люшер фыркнула.

Мы спорили: монада Лейбница способна жить в глистах или нет? Директору банка это было бы подходящее место. (Что-то соображает.) Кстати, у нас сейчас монархия или республика?

М а д а м Л ю ш е р (участливо). А что это, господин Бодлер?

Б о д л е р. Что с вами разговаривать! Я просто подумал, монада Лейбница в ком охотнее живет — в глистах короля или глистах президента?

М а д а м Л ю ш е р (испуганно, замахав руками). У нас монархия! Монархия!

Б о д л е р. Мо-нар-хи-я. (Мечтательно.) Я так и предполагал. Знаете, если бы я отправился куда-нибудь... м-м-м... на охоту, то представьте себе...

М а д а м Л ю ш е р (кокетливо). Подстрелили бы толстенького зайчика.

Б о д л е р. Никогда не перебивайте поэта, мадам! Вы мне все испортили...

М а д а м Л ю ш е р. Простите. Я вас никогда не буду (с подтекстом) перебивать.

Б о д л е р. Ну так вот. (Возвращается в мечтательное настроение.) Отправился на охоту и встретил бы... (Хвастливо.) Кого? Как вы думаете?

М а д а м Л ю ш е р. Не знаю. Вы не будете ругаться?

Б о д л е р (милостиво). Говорите.

М а д а м Л ю ш е р (обреченно). Зайчика.

Б о д л е р. Пресвятая Дева! Вы глупая дворовая баба! (Торжественно.) Я встретил бы короля! Это был бы дар богов: Зевс, Афина, Посейдон — нет, Посейдон на море — тогда Аполлон, ну и прочие и прочие — устроили бы эту встречу, которая в корне изменила бы мою жизнь. И жизнь короля, разумеется, тоже. Итак, король заблудился. А время — к вечеру. Идет дождь, какое — дождь, — ливень! Король промок до нитки, конь его спотыкается, укрыться негде, буря усиливается, ветер рвет королевский плащ — шью-шью. (Изображает свист ветра, размахивая руками.) Король в отчаянии, слуги потеряли его — канальи! казнокрады! О, мы доберемся до них! Их место на гильотине!

Мадам Люшер едва не опрокидывает кофейник.

Изрубите их в капусту! В капусту, говорю вам! (Спокойно.) И вот — король уже готов проститься с жизнью, как появляюсь я. (Встает на кровати, завернувшись в простыню, торжественно.) И говорю: Ваше, так сказать, Величество, разрешите, так сказать, сопровождать вас, я знаю здесь, на расстоянии одного лье, теплый постой — мы найдем там кров и хлеб, я буду охранять ваш сон. Кто вы, любезный незнакомец? — спросит король. Бодлер, скромно отвечу я. Потомок королевского рода (подумав), ныне забытого.

М а д а м Л ю ш е р (надоело слушать). Вот вы и заговариваться начали, господин Бодлер, вы в прошлый раз что мне говорили?

Б о д л е р (не понимая). Что?

М а д а м Л ю ш е р. Что вы — подкидыш!

Б о д л е р. Я говорил?! Что вы мелете?

М а д а м Л ю ш е р. Ну, хорошо-хорошо. Только вы одно забыли: вы чем кормить-то Его Величество собираетесь? А то: кров, хлеб, скажите еще — окорок... А где вы возьмете в теперешней деревне окорок?

Б о д л е р (смущенно). Да, я не подумал.

М а д а м Л ю ш е р. А вот чем: зайчиком! Но вы же отказались его ловить. А я вам предлагала.

Б о д л е р (вспыхнув). Вы всегда так, мадам Люшер! Я только теряю время с вами, глупой бабой, чтбо вы здесь торчите, приносите опивки, пошла прочь, глупая баба, мне нужно работать! (Стремительно садится за стол, пытается навести порядок в бумагах, что-то зачеркивает, рвет черновики, бросает в корзину.) Платить за квартиру, за ваши опивки, за табак, который курит ваш муженек! Работать и работать! А работа поэта в том, чтобы посмотреть на милое девичье личико и — чирк! чирк! чирк! (Рисует завитушки на бумаге.) Вот она, поэзия! (Смеется.) Один цыган признался мне, что если бы узнал раньше, что такое поэзия, то пошел бы в поэты. (Продолжает смеяться.) А я ответил, что если бы узнал, что такое цыганский табор, то пошел бы в цыгане. (Серьезно.) Кстати, он все-таки вытащил у меня десять франков. Ну так и я тоже у него вытащил — я написал стихотворение о музе, которая похожа на цыганку. Она кочует то здесь, то там. Она любит ночевать в поле у костра и ненавидит дворцы. Лицо бродяги ей милее, чем лицо какого-нибудь вельможи. Впрочем, она непредсказуема: кого хочет, того любит. И легко бросает даже тогда, когда провела с тобой много-много ночей. (Грустно.) Даже если ты поверил, что она останется с тобой на всю жизнь. На то она и цыганка.

М а д а м Л ю ш е р (встревожено). Что-то я цыганки у вас не помню. Госпожа Жанна была. Очень важная дама. Госпожа Луиза. Между нами, чересчур шумна. Мой муж был недоволен. А цыганка? Нет, не помню. Ха-ха-ха, вот англичанку я не забыла — какая смешная! Ведь ни слова, ни слова по-нашему... Все открывала рот: «Фе... фе...». А что такое «фе»? Я ломала голову: как вы с ней объясняетесь?

Б о д л е р. Самое лучшее я написал, пока пил кислое шабли на бульваре и любовался на девчушку-цветочницу. Издатель Буже похвалил эти стихи. Он сказал (изображает, гнусавя): «Сразу видно, господин Бодлер, месяцы кропотливого труда, которые не прошли даром». Дурак! Мне даже не удалось затащить цветочницу к себе на чердак. (Смеется.) Она пригрозила, что у нее есть брат — деревенский кузнец, — и он может врезать мне. Я не стал связываться с братом: у меня нет денег на вставные зубы. Вообще, я заметил: в цветочницы идут милашки, а в поэты — мизантропы. Ладно, найдем что-нибудь не такое свеженькое. Сыр рокфор тоже, знаете ли, некоторые простаки принимают за испорченный продукт. А обычное молоко, например, для моего расстроенного желудка вредно. (Плотоядно.) Да-а, я проглотил бы сейчас немаленький кусочек рокфора. Но ведь мне скажут: надо работать! А я скажу: поэты не могут работать как машины! Иногда поэту нужно просто подышать свежим воздухом! У меня желтые пятна перед глазами от духоты! Мне нужен морской воздух. Мне говорили: плыви в Индию, океан даст тебе силы. А я плыву в Индию здесь, на чердаке, сидя на продавленном диване! (С ядовитым смешком.) Поэты, конечно, могут плыть в Индию, оставаясь на продавленном диване, — на то мы и поэты. В этом есть свое преимущество. Только я не могу работать, когда у меня стучит в голове! жужжит в ушах! (Закрывает глаза, безнадежно.) Вот опять жужжит.

М а д а м Л ю ш е р (робко). Ну так это просто муха. (Извиняется.) Она всю зиму спала и не мешала вам работать, а теперь проснулась.

Б о д л е р (оживленно). Муха? Обыкновенная муха? (Ищет муху взглядом, начинается долгая охота — наконец удар бабьей руки — муха мертва и продемонстрирована Бодлеру.)

М а д а м Л ю ш е р. Вы здесь совсем (страстно) один.

Бодлер устал, откидывается в кресле, полудрема.

(Наклоняется бюстом.) Ну посмотрите, посмотрите сюда.

Б о д л е р (открывает глаза, бесстрастно). Два арбуза.

М а д а м Л ю ш е р. Что?!

Б о д л е р. Именно такие я видел вчера на рынке. (Протягивает руку.) Где же хвостик?

М а д а м Л ю ш е р (поворачивается и задирает юбку). А это что?

Б о д л е р (думает секунду). Это... Это Апокалипсис.

М а д а м Л ю ш е р (рассерженно идет к двери). Вы ругаетесь нехорошими словами! Вы обижаете меня! А кто третьего дня сожрал телячью отбивную? (Хнычет.) Муж очень сердился. Я сказала, что отбивную утащили крысы. А эта крыса живет у него над головой.

Б о д л е р. Прекрасная мысль! Устами младенца глаголет истина. Люди — это крысы. Надо написать об этом. Люди — крысы... А поэт? Нет, поэт не похож на крысу. Поэт — это... это...

М а д а м Л ю ш е р. Не знаю (сморкается), у нас нет крыс, мы всех крыс отравили — еврей-аптекарь продает хороший яд — он мне сказал, что любая крыса — и четвероногая, и двуногая — сразу отбросит копыта...

Б о д л е р. Ха-ха-ха! Добрый старикашка, проводите меня к нему, может, я куплю у него мешочек снадобья, у меня скоро свадьба, там будет много, много крыс...

М а д а м Л ю ш е р (ревет). Арбу-узы! Если это арбузы, то очень сладкие арбузы. (Неожиданно прыгает на колени к Бодлеру, борьба, она успевает облобызать его лицо и шею наконец он отталкивает ее.)

Б о д л е р. Иди, иди. У меня сегодня физическое недомогание.

Она упирается, шепчет «Ну хотя бы вечером!» — стук в дверь, Мадам Люшер, прихватив поднос, бежит к двери, где сталкивается с О т ч и м о м Б о д л е р а. Отчим делает брезгливое лицо, входит, снимает перчатки, но, оглядев комнату, натягивает обратно.

_{СЦЕНА ВТОРАЯ}

О т ч и м. Не вставай. Ты же знаешь, я не люблю церемоний.

Бодлер бубнит невнятное.

А хорошо у тебя. (Мечтательно.) Воздух мансарды. Я бы много дал, чтобы подышать им. В молодости всегда так: нет своего угла, постоялые дворы, мансарды, но сколько в этом чувства, мечты, надежды!

Б о д л е р (тоном справочника). Шарль Бодлер. Сорок один год.

О т ч и м (уверенно-ободряюще). Ты молод. Жизнь мужчины только начинается после шестидесяти. (Думает о чем-то приятном, подходит к зеркалу.) Я бы даже сказал: после шестидесяти семи. Ты мальчик, можно сказать.

Б о д л е р (с грохотом придвигает Отчиму кресло). Прошу садиться, добрый папочка.

О т ч и м. Благодарю. Да, у тебя нет жены, детей, общественного положения. Но перед тобой множество дорог, и от тебя зависит, какую выбрать.

Б о д л е р. Не знаю, сколько у меня дорог, но из моей мансарды две дороги: по одной вы только что пришли, по другой (показывает на окно) — обычно уходят жены ревнивых мужей. Ну и чересчур надоедливых посетителей я предпочел бы отправлять этой дорогой головой вниз, но только у меня грыжа, мне тяжести таскать противопоказано. (Вытаскивает из-под кровати ночной горшок и обносит его вокруг Отчима, сгибаясь под воображаемой ношей, призывно кричит, подражая разносчику.) Воздух мансарды! Всего пятьдесят сантимов! Самое дешевое! Самое лучшее! Всего пятьдесят сантимов! Всегда свежий воздух!

О т ч и м. Зря ты так, Шарль. Ты виноват во всем сам. Нельзя противопоставлять себя большинству. Неразумно противопоставлять себя обществу! Это ребячество, честное слово.

Б о д л е р. Вы сами только что говорили, что я дитя.

О т ч и м. Слушай, Шарль, ты поступаешь в банк, а с книгами не торопись, не торопись. Но ты все равно торопишься! Я опасаюсь, как бы эти твои... как это называется?.. «Цветы зла»? Как бы эти цветочки не помешали карьере в банке. Ты вполне можешь кропать что-то на досуге и даже читать это в кругу друзей. Ты зря вообразил, будто мы с твоей матерью далеки от поэзии. Я припоминаю: все, что не поэзия, то проза, все, что не проза, то поэзия. Не правда ли, метко сказано? Да... Поступишь в банк, остепенишься. Тебе пора жениться, мой мальчик. Мари давно этого ждет.

Б о д л е р (порывисто). Женитьбы?

О т ч и м (наставительно). На банковском служащем. А не на сочинителе сомнительных книжонок. К тому же издаваемых на деньги своих родственников. Кстати, куда ты подевал сто франков, которыми я ссудил тебя на прошлой неделе? Ты не забыл, что должен выделить из этой суммы двадцать франков нотариусу, — он подготовит необходимые документы, потом двадцать франков, нет, лучше двадцать пять — секретарю — там милый секретарь — он недавно купил в Версале домик — небольшой, двенадцать комнат, но зато очень уютный. Я был у него, и представь, в саду гуляет павлин! — секретарь объяснил мне, что его верноподданное сердце...

Б о д л е р (в ужасе). Кого?! Павлина?!

О т ч и м. Да нет! Секретаря. Его верноподданное сердце хочет видеть короля почаще — вот какие люди есть еще в нашей прекрасной Франции в эпоху всеобщей нравственной порчи.

Б о д л е р (серьезно). Я все-таки уверен, что павлин видит короля чаще, чем секретарь, — он ведь, павлин, живет в Версале безвыездно.

О т ч и м. Кхм. Не забудь франк привратнику. Пустячок. Но дорога в гору начинается с пустячков. Про господина банкира — разговор особый. Не суйся к нему с деньгами — тут нужен знак внимания, что-нибудь на память, тут пригодится твоя фантазия, Шарль. К примеру, кулон для супруги? Не слишком ли навязчиво для первой встречи? А если бюст короля? Тот, что с позолотой...

Б о д л е р. Может, павлина? Я имею в виду чучело.

О т ч и м. Пустячок франков за сорок, а лучше, дорогой Шарль, сорок пять, нет, за все пять-де-сят. Да, остановимся на этой сумме.

Б о д л е р. Но у меня нет таких денег.

О т ч и м. Как — нет? А мои сто франков?

Б о д л е р. Я потратился.

О т ч и м. На что, осмелюсь спросить?

Б о д л е р. Как раз по дороге в банк я завернул в Латинский квартал и там увидел... увидел... Уверен, у меня поднялась температура, когда я это увидел. (Торжественно.) Издание Овидия 1565 года из библиотеки Людовика XIV! Книга, кстати, хорошо сохранилась — она была не разрезана, не читана. (Извиняющимся тоном.) Людовик был слишком занят большой политикой: война, реформы, знаете, голова идет кругом. Не знаешь, за что хвататься: за войну или за реформу? За реформу или за войну? Ну а мне проще: я воюю с рифмами и реформирую метафоры. Ровно семьдесят франков, на оставшиеся мы хорошо посидели со стариком-букинистом в трактире «Три шута». Вы там бывали?

Тяжелая минута.

О т ч и м (неожиданно спокойно). Хорошо. Тогда тебе придется побывать в этой роли. (Взрывается.) Стать шутом! Шутом!

Б о д л е р. Изволите, чтоб я сплясал?

О т ч и м. Не мне, а господину банкиру! Ты все равно пойдешь к нему, все равно будешь служить у него! Даже если твои потроха выдать за потроха говорящего индийского бабуина и отдать Французской академии для исследований, даже этого будет мало, чтобы ты расплатился со мной!

Б о д л е р (скрестив руки на груди, с достоинством). Вы уверены, что я пойду к господину банкиру?

О т ч и м. Пойдешь. Побежишь. Поскачешь.

Б о д л е р. Уверены?

О т ч и м. Я тебя наследства лишу.

Б о д л е р. Ха-ха-ха!

О т ч и м. Скажу, что ты масон!

Б о д л е р. Ха-ха-ха! Скажите лучше — бабуин!

О т ч и м. Скажу, что ты болен сифилисом! Хорошенький подарок к брачному венцу.

Б о д л е р (действительно взволнованно). Я давно здоров! Здоров! Может, хотите сами убедиться?

О т ч и м (поспешно). Здоров — и слава богу. И впредь веди здоровый образ жизни: поменьше мясного, побольше пеших прогулок. И свежий воздух, разумеется. При таких болезнях свежий воздух — лучше всего.

Б о д л е р. А про бабуина вы неплохо придумали. Я думал, у вас нет воображения. (Импровизирует.) Он был почетный гражданин, / Но оказался бабуин. Нет, лучше так: В одежде — умный гражданин, / А голый — сущий бабуин. / Все дело — в красном цвете зада / И в скудной пище зоосада.

О т ч и м (смеется). А вот это — мило. Лишнее доказательство того, что я понимаю толк в поэзии. Если бы ты был всегда такой веселый, твои дела пошли бы на лад. Ты, наоборот, мрачный, неулыбчивый. Люди не любят этого. Когда пойдешь к господину банкиру, хотя бы немного улыбнись ему.

Б о д л е р. Но как?

О т ч и м. Что — как?

Б о д л е р. Как улыбнуться?

О т ч и м (со смехом). Улыбнуться... (Серьезно.) Немного. И с достоинством. Шею не обязательно гнуть. Элементарная вежливость. И чуть улыбки. Если человек не улыбается, люди могут подумать что угодно: что у тебя, к примеру, сифилис.

Бодлер мычит и машет руками.

...или болит живот, а это тоже неприлично.

Б о д л е р (с тревогой). А если у меня действительно живот?..

О т ч и м. В 41 год живот не может болеть. Не симулируй. И потом — ревень. А улыбнуться краешком рта — не трудная наука. (Показывает.) Можно левым краешком. Можно правым. Кстати, заметь на этом примере — я либерал. Каким удобнее — тем и улыбнись. Попробуй, Шарль, потренируйся.

Бодлер делает улыбку идиота и высовывает язык.

Что ты! что ты! ты всех распугаешь.

Б о д л е р. Но у меня губы разъезжаются. А если держать краешек рта рукой?

О т ч и м. Хватит того, что тебя считает душевнобольным мать...

Б о д л е р. Благодарю тебя, мамочка.

О т ч и м. А в банке предпочитают здоровых, не больных.

Б о д л е р. Неужели? Я-то думал, что человек, который всю жизнь считает деньги, явно того. Подумайте, всю жизнь — единственную! Бесценную! Ау, больше не будет жизни! — считает, считает, тошнит его, а он все равно считает деньги! Наверное, у него только нули в голове...

О т ч и м. Но не нули в кармане. После банкира сразу к нам — на обед. На обеде будет много полезных людей, в том числе родители Мари. Если твой визит к банкиру пройдет удачно, есть шанс просить ее руки. Ведь ты будешь служащим банка, а не пустым местом. (Доверительно треплет по плечу.) Не падай духом. Удачи. (Уходит.)

Б о д л е р (подходит к двери, открывает и с грохотом закрывает ее). Я — пустое место! Пустое место! (Падает на диван.) Думаете, если я валяюсь на диване, значит, я бездельничаю? Идиоты! Я работаю! В поте лица своего, как сказано в Библии. Я, например, плыву в Индию. Это работа, да, дорогие мои, работа — лежать на диване и плыть в Индию. Вы попробуйте. Посмотрел бы я на вас, доплыли бы вы до Индии на таком диване. (Вытаскивает диван на середину комнаты.) Ветер. Мачты скрипят. Вот-вот будут сорваны паруса. Уже двоих смыло за борт! Бедный Жак, ты так хорошо вырезал трубки. Бедный Додо, ты был такой дальнозоркий. Еще стоя на палубе, ты безошибочно определял размер бюстгальтера у милашек на пристани, ты ни разу не ошибся, бедный Додо. Тебе лучше было бы родиться мусульманином, тогда в раю тебя ожидали бы пышногрудые гурии, но, с другой стороны, дорогой мой Додо, твоя Ксантиппа разыскала бы тебя в арабском раю и завопила бы — а-а-а-а! (спокойно), — и ты бы просто свалился с облаков на землю. (Импровизирует.) Есть арабские гурии, / Есть французские фурии. / На обед — французские курицы, / На десерт — арабские дурицы. / На обед — законные женушки, / На десерт — шальные буренушки. / У них с избытком и тут, и там, / Хватит, милые, и вам, и нам! (Соскакивает с дивана.) Эй, эй, Пьер! Зачем ты тащишь ружье?! Остановись! Подонок! Палач! Не смей стрелять!

Раздается выстрел — галлюцинация Бодлера — затем крик морских птиц.

Так бывает, господа, так бывает, матросы превращаются в зверей, бесятся от скуки, ищут развлечений, им хочется травить какое-нибудь беззащитное существо... На корабле стреляли в альбатросов. Они ранили одного. Бросились, когда он упал на палубу. Взлететь альбатрос не мог, только раскрывал клюв и ковылял в сторону, а они — пинали его! плевали на него! Дымили на него табаком! Они прибили его крылья гвоздями к палубе! Царя небес прибили к палубе! Я крикнул: ну! Что еще придумаете, изверги, демоны с рогами! А они? Хохотали: знаем, ты слабак, потому что ты пишешь стишки, а стишки — это когда он ее любит, а она его — нет, а надо просто подойти и задрать ей юбку, тогда ей ничего другого не останется, как его любить... Даже удивительно, что поэтов еще не сажают в тюрьму только за то, что они поэты. Лучше не раздражай нас, иначе мы покормим тобой рыбку морскую. Ведь мясо поэта — тоже мясо? Или оно больше похоже на кислый шпинат?

Так бывает: матросы не сносят тоски,

Им бы рома, да девку в кровать —

Но приходится суп из лиловой трески

Терпеливо и молча лакать.

Но забаву найдут: альбатрос! Посмотри, —

Весельчак закричит, а другой

Молча тащит ружье, и по счету, на три

Оглашается воздух пальбой.

Он упал, этот царь голубой высоты,

Но для злой матросни он — червяк,

И танцует беспомощно бог красоты

На кривых ногах краковяк.

Жечь его табаком и плевать, и плевать

На лицо, на глаза, на глаза,

И гвоздями его прибивать, прибивать,

Гогоча: «Это, брат, не гроза!».

Так, поэт, ты летишь высоко над грозой,

Гром и молнии — только припев.

Но упавши на землю, бесплодной лозой

Засыхаешь, слова не допев.

Какая духота. (Задыхается.) Воздуха! (Выбегает из мансарды.)

_{СЦЕНА ТРЕТЬЯ}

Улица, много прохожих. Б о д л е р спешит, толкает других, извиняется, слышны реплики «Хам!»: «Какое невежество!»; толпа выносит Бодлера к Ц в е т о ч н и ц е. Сначала он разглядывает букеты, потом Цветочницу.

Б о д л е р. Что это за цветы?

Ц в е т о ч н и ц а. Фиалки, васильки...

Б о д л е р. А эти?

Ц в е т о ч н и ц а (смеется). Ромашки, мсье! Разве вы не знаете?

Б о д л е р. Ну да. Ромашки. (Смеется.) Любит — не любит. Я возьму у тебя букетик ромашек, нет, лучше дай мне вот эти.

Ц в е т о ч н и ц а. Это васильки, мсье.

Б о д л е р (чрезвычайно удивившись, смотрит на цветы, потом на Цветочницу). Васильки... Васильки, как глаза... Сколько стоят твои васильки?

Ц в е т о ч н и ц а. Пятнадцать сантимов, мсье.

Б о д л е р. Так мало?! Я дам тебе сокровища Креза! Ты знаешь, кто такой Крез?

Ц в е т о ч н и ц а. Вероятно, какой-нибудь банкир?

Б о д л е р (в бешенстве). И здесь банкир! Запомни, милая девочка, Крез — это такой человек, у которого банкир чистил бы ботинки.

Ц в е т о ч н и ц а. Ах! Ну тогда это министр финансов.

Б о д л е р (стонет, сжав голову руками). Министр финансов — это я. На вот, возьми сто! (Шарит в карманах.) То есть десять (считает), пять, м-м-м (торжественно), возьми три франка за твои васильки. Я хочу их купить, хотя я не могу унести их с собой. Но я унесу их в своей памяти...

Ц в е т о ч н и ц а. Но, мсье, если вы заплатили, вы должны унести с собой цветы.

Б о д л е р (обрадован). Да?! Так ты согласна?!

Ц в е т о ч н и ц а (нетерпеливо). Конечно, мсье. (Протягивает ему букет.)

Б о д л е р. Зачем ты суешь мне овощи! Я хочу купить вот эти (показывает на ее глаза) васильки.

Ц в е т о ч н и ц а. Что вы!

Б о д л е р. Я только поцелую их и сразу уйду.

Ц в е т о ч н и ц а (оглянувшись вокруг и шепотом). Ну тогда, мсье, еще пять, нет, шесть франков.

Б о д л е р. О, Зевс, преврати эту девчонку в фарфоровую свинью, в которой будут греметь монеты!

Нахлынувшая толпа разъединяет их, Бодлер наталкивается на почтенного господина, едва не сбивает с него шляпу, господин возмущен, Бодлер нарочито извиняется, вдруг замечает рядом с господином роскошную даму, которая с изумлением узнает Бодлера.

Ж а н н а (обращаясь к господину). Вот, Серж, тот самый Бодлер, о котором я тебе рассказывала. Будьте знакомы.

Бодлер и М у ж Ж а н н ы раскланиваются.

М у ж Ж а н н ы. Я, впрочем, не припоминаю, чтобы ты мне рассказывала о господине Бо... Бо...

Б о д л е р (участливо). Бодлер.

М у ж Ж а н н ы. Да.

Ж а н н а. Ну как же! Шарль Бодлер — сын бедной вдовы, который уже в одиннадцать лет прочитал всего Вергилия.

М у ж Ж а н н ы. Похвально. Но я все-таки не припоминаю...

Ж а н н а (к Бодлеру). Мой муж немолод, и память иногда отказывается служить ему.

М у ж Ж а н н ы. О да.

Б о д л е р (к Жанне). И не только память, я думаю?

М у ж Ж а н н ы. О да. (Нарочито громко.) Слышу я неважно. Это от грохота пушек. В молодости, видите ли, служил в артиллерии, у императора Наполеона. Но в остальном мне (смотрит на Жанну) может позавидовать молодежь. Важны не возраст, а душа молодая.

Ж а н н а и Б о д л е р (вместе). О да!

Б о д л е р. Я думаю, что вы подзабыли мою фамилию из-за того, что ваша жена произнесла ее недостаточно четко. Моя фамилия — Гомер. Она вам ничего не говорит?

М у ж Ж а н н ы (оживленно). О да! да! Я слышал, конечно, только не помню, от кого и где, вероятно, от супруги.

Жанна смотрит на Бодлера укоризненно.

Ж а н н а (мужу). Ну, дорогой, пойди подыши воздухом, я пока расспрошу господина Бод... Гомера о его маменьке.

Муж Жанны уходит. Молчание некогда любивших.

Ж а н н а. Говорят, ты женишься?

Б о д л е р (делает неопределенный жест рукой). Хм.

Ж а н н а. Ну не отпирайся. (Поднимает веером его подбородок.) Я вижу все!

Бодлер горестно вздыхает, как школьник.

Б о д л е р. Ты же вышла замуж.

Ж а н н а. Я?! Я — замуж?! (Смех богини.) Да, я замужем. А ты предлагаешь мне пойти в прачки? Ты забыл мои руки (вытягивает руки), ты называл их ручками из серебра. Может, хочешь их снова поцеловать? Подагрой они, кажется, не испорчены?

Б о д л е р (деланно отвернувшись). Подагрой не испорчены, а ты — замужняя женщина.

Ж а н н а. Только не для тебя, дурачок! Куда ты исчез? Почему не приходишь? Ты не прислал даже записки. Помнишь, как ты читал мне стихи? Они были про ночь, которая похожа на бокал красного вина, про женские губы, которые похожи на смерть, про женскую грудь, которая похожа на цветок астры! Это моя грудь, и я не позволю, чтобы какая-то самозванка выдавала мою грудь за свою! Может, у нее не грудь, а стиральная доска...

Б о д л е р. Жанна, нас услышат.

Ж а н н а. А давно ты стал таким тихоней? Ты, кажется, еще приударяешь за девочками? Ты клеился к цветочнице, да? А твоя невеста, эта чистенькая Мари, которая не знает, что такое щекотка мужской лапы, она действительно хороша собой? Я надеюсь, ты уже познакомился с товаром? Тебе дали попробовать? У нее гладкие бедра?

Б о д л е р. Жанна!

Ж а н н а. Хорошо-хорошо. Возьмем повыше, поприличнее. Сделаем вид, что любовь начинается с глаз. Ну так какие песни про цвет ее глаз ты спел?

Б о д л е р. Жанна, ты не осталась со мной, когда я просил тебя. Ты сказала, что не сможешь всю жизнь быть нищей. А я — нищий. Пустое место. Ничтожество. Я — Шарль Бодлер, гений, и я — ничтожество. Меня надо посадить в клетку на цепь, чтобы я не начал кусаться! Потому что трудно быть гением и пустым местом одновременно. Я говорил, что подарю тебе билет на пароход вечности. Это так просто: одно твое имя впереди моих стихов — и пароход поплыл! А ты просила у меня кусок сыра. Сыр вместо вечности. Или, может, тебе всегда нравились глухие артиллеристы?

Ж а н н а. Потише!

Б о д л е р. Ага! Теперь я снова не тихоня. (Берет ее за плечи.) Я помню эти щеки, лоб, губы, грудь. Я знаю родинку на ноге. (Становится на колени, обнимает Жанну.) Но я знаю, что ты хочешь просыпаться на шелковом белье, вдыхать запах роз из собственного сада, пока мулатка расчесывает тебе волосы, а еще хочешь, чтобы глухой артиллерист приносил разноцветные камушки... Ты просто продала меня, да?

Ж а н н а. Я помню этот умный лоб. Печальные глаза. Сладкий рот. Помню руки. Но я помню, что этот человек любит... другую женщину!

Б о д л е р. Какую, Жанна?!

Ж а н н а. Истеричку, драную кошку. Сказать ее имя? Неужели не догадался? (Ораторствует.) По-э-зию! Шарль, ни одна баба не будет с тобой счастлива, потому что по-настоящему ты любишь только госпожу По-э-зию. А ее нет, не существует! Где она, ау! В пыльных книжонках? Она же не из мяса, как другие женщины. Мяса, которое ты любишь гладить, целовать, кусать. Она — выдумка. Или дымок от опиума, а? Только я не хочу убивать себя вместе с тобой. И кожа у меня (вытягивает перед ним руки), как у двадцатилетней, потому что я берегу себя. Мы живем один раз, милый Шарль, поэтому глухой артиллерист, особенно если у него в банке — миллиончик или хотя бы полмиллиончика, гораздо предпочтительней.

Б о д л е р (взрываясь). А вот тут ты ошиблась! Я сам стану миллионером! Я куплю всех! Будете валяться в ногах, умолять, чтобы я взглянул на вас, но я буду непреклонен! Я буду владельцем банка, который не сможет победить ни один конкурент, мой капитал не пропадет, его не стащат воры, не съест инфляция, не национализирует правительство, даже если деньги упразднят, он останется! (Шепотом сумасшедшего.) Потому что он называется Вечность. Я тебя звал туда, на пир с Гомером, Вергилием, Данте, Шекспиром! А ты? Захотела спать с артиллеристом, которому плохо служит слух, память и висячие принадлежности?

Жанна дает Бодлеру пощечину, мимо проезжает карета, из окна которой на Бодлера глядит лицо Мари, глянет и исчезнет.

_{СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ}

Гостиная в доме матери и отчима Бодлера. Дамы декольтированы, мужчины застегнуты, слуги предупредительны. Присутствует не меньше пятнадцати человек. Как обычно в таких случаях, равномерный гул и смех. Среди гостей — р о д и т е л и М а р и и она сама тоже. Слышны реплики: «Турция вряд ли ввяжется в войну», «Мадам Клико последнее время поставляет кислое», «А слышали ли вы, что бабушка господина Дюма была негритянкой?», «Морозы в России достигают шестидесяти градусов», «Вы не пробовали лечиться пиявками?», «Коммунисты предлагают ввести общность жен!», «Я бы предпочла общность мужей, ха-ха-ха», «Попробуйте, пожалуйста, омара! Это божественно...».

П е р в ы й г о с т ь (стараясь привлечь внимание). Позвольте, дамы и господа, сообщить вам важную новость. (Стучит по бокалу, шум затихает.) Я бы сказал — самую важную новость из всех новостей, которые мы сегодня слышали. (Величественная пауза.) По мнению ведущих европейских газет Франция сохраняет первенствующее положение в Европе. А французский язык по-прежнему является языком образованного общества во всей Европе!

В с е. Гип-гип, ура!

В т о р о й г о с т ь. И в России?

П е р в ы й г о с т ь. И в России.

П е р в а я г о с т ь я. Подумать только, даже в России научились говорить по-французски!

П е р в ы й г о с т ь. Я не закончил, дамы и господа. Я вижу в этом прямую заслугу нашего императора и предлагаю тост за Их Величество.

Одобрительный шум, все встают, пьют за императора. Реплики: «Попробуйте, пожалуйста, омара! Умоляю вас», «Я все-таки рекомендовал бы вам прибегнуть к пиявкам», «Общность жен? А в этом что-то есть, вы не находите? Ха-ха-ха», «Их Величество Наполеон I быстро бы навел порядок: он прижал бы к ногтю всех итальяшек и немецких букашек», «А вы читали, что каждый второй англичанин болен, простите, геморроем?», «Пиявки! Пиявки! И еще раз пиявки! Наши отцы были не глупее нас, а они лечились только пиявками...». Входит Б о д л е р. Мгновение тишины и головы, повернутые в его сторону.

М а т ь (к Бодлеру, с улыбкой крокодилихи). Мой мальчик, моя крошка, проходи сюда, будь поближе к матери. Кто знает: много ли тебе осталось времени проводить рядом со мной...

Б о д л е р. Это зависит от того, насколько тщательно вы будете соблюдать предписания доктора и будет ли вас мучить несварение.

М а т ь (шипит). Без выходок. (Громко.) Мой сын умеет пошутить: у меня ведь никогда не было несварения.

Все деликатно смеются.

Б о д л е р (занимая место за столом). Я имел в виду несварение мыслей, мамочка.

М а т ь (проглотив бешенство). А ведь я, дамы и господа, совсем не случайно сказала, что Шарлю недолго осталось по-домашнему, в семейном кругу сидеть с матерью. Сегодня здесь присутствует милейшая чета Патриса и Фелиции Грандюкье, которые (игриво) скоро могут оказаться с нами в более близких отношениях.

О т е ц и М а т ь М а р и (вместе). О да, это возможно.

О т ч и м. Но я думаю, у Шарля есть для нас (многозначительно) важные новости?

П е р в ы й г о с т ь. Важнее, чем та, которую я только что сообщил?

Б о д л е р. Позвольте полюбопытствовать, что вы им сообщили?

П е р в ы й г о с т ь (с достоинством). Что Франция сохраняет первенствующее положение в Европе!

Б о д л е р (искренне удивившись). Неужели? Впервые слышу. Это действительно свежая новость, и она мне нравится, поскольку имеет прямое отношение ко мне.

Общее удивление.

П е р в ы й г о с т ь. Объяснитесь, вы нас заинтриговали.

Б о д л е р. Все просто: если Франция — первая в Европе, то я, — французский поэт, первый в Европе!

Общий смех.

М а т ь. Я уже говорила: мой сын любит пошутить. (Бодлеру.) На этот раз неудачно.

П е р в ы й г о с т ь (многозначительно). У каждого человека есть странности. Не иметь никаких странностей — тоже странность.

Б о д л е р. Браво, мсье! Это вторая свежая новость за сегодняшний день.

Восстанавливается общий гул за столом, стук приборов и бульканье вина.

П е р в а я г о с т ь я (к Бодлеру). Правда ли, что вы сочинили стихи о червяках, которые съели труп лошади?

Б о д л е р. В известном смысле.

В т о р а я г о с т ь я. Но ведь это безнравственно!

Б о д л е р. Что именно, мадам? Труп или червяки?

Т р е т ь я г о с т ь я (игриво). Мне говорили, вы — сторонник свободной любви?

Б о д л е р. В известном смысле.

Ч е т в е р т а я г о с т ь я. Но ведь это расшатывает устои государства!

Б о д л е р. Скорее устои кроватей.

П е р в а я г о с т ь я. Говорят, вы совершили путешествие в Индию?

Б о д л е р. Случалось и такое, мадам.

В т о р а я г о с т ь я. Что больше всего вас поразило в этом путешествии?

Б о д л е р. Французские матросы.

В т о р а я г о с т ь я. Неужели? Почему?

Б о д л е р. Потому что способны убивать просто ради забавы. Дикари так не делают.

П е р в ы й г о с т ь. Вы хотите сказать, цивилизованные люди — хуже дикарей? В таком случае вы — большой оригинал.

Б о д л е р. Боюсь, что нет. Я опоздал с этим на сто лет. Жан-Жак Руссо опередил меня.

П е р в ы й г о с т ь. Но ведь он первый революционер и масон!

Б о д л е р. Боюсь, здесь опоздал сам Руссо. На тысячу восемьсот лет. Первым революционером, я полагаю, был Иисус Христос.

В т о р о й г о с т ь. Вас отлучат от церкви! Вы не боитесь этого?

Б о д л е р. Спросите лучше у церкви, не боится ли она отлучить меня? Насколько мне известно, право частной собственности не распространяется на Иисуса.

Т р е т ь я г о с т ь я. Говорят, вы больше любите животных, чем людей?

Б о д л е р. Все зависит от того, кого считать людьми, а кого — животными. Самым известным человеком был, как известно, конь Калигулы, который заседал в сенате.

Т р е т и й г о с т ь. О вас говорят, что сами вы легко нарушаете нормы, за несоблюдение которых сурово обличаете остальных?

Б о д л е р. Что делать. И здесь я не оригинален. Первым, помнится, был пророк Моисей. Провозгласив «не убий», он спустился с Синая и совершил убийство.

П е р в ы й г о с т ь. У вас хорошо подвешен язык.

Б о д л е р. Что ж удивительного? По образу и подобию Божьему.

В с е. Не кощунствуйте!

П е р в ы й г о с т ь. Ну тогда ответьте нам: что такое ум, честь и совесть?

Б о д л е р (выпив вина и утерев губы). Совесть — это замарашка, которая путается под ногами у благородных людей. Честь — это золотые часики, которые вытаскивает франт, чтобы вызвать зависть у простачков. Ум? Ум — это отсутствие глупости. Но поскольку я ни разу не встречался с ее полным отсутствием, приходится признать, что ума нет. Есть одна сплошная глупость.

П е р в ы й г о с т ь. Раньше за такие речи вас отправили бы на костер. А в Испании это делали совсем недавно.

Б о д л е р. Поэтому, сударь, я крепко подумал, прежде чем появиться на свет.

О т ч и м. И все-таки, дамы и господа, мне кажется, что у господина Шарля Бодлера есть для нас приятное и, смею думать, неожиданное, хотя, смею думать, закономерное для всякого взрослого мужчины известие. Пожалуйста, Шарль, тебе слово.

Б о д л е р. Вы сказали — Бод-ле-ру? (С хитрой улыбкой обводит взглядом всех.) А знают ли присутствующие, что это моя не настоящая фамилия?

Возглас матери, рокот за столом.

Моя настоящая фамилия — Го-мер. Бодлер получилось из-за фонетического искажения. Жителям Галлии, то есть вашим предкам, было трудно произносить (запинается, изображает) Г... г... го... мер. И они начали произносить Б... б... Бодлер. Но настоящая фамилия все-таки Гомер. Вы не могли ее раньше не слышать. Скажем, учась в гимназии. Гомер, то есть я, написал «Одиссею», «Илиаду». Вы читали? Вам что больше понравилось? Вы не нашли сходства между собой и циклопом?

Реплики: «Он что, издевается?», «Это возмутительно!», «Ноги моей не будет в этом доме!», «Дерзкий мальчишка!».

О т ч и м (пытаясь спасти положение). Шарль, мы все знаем, что твоего отца звали Бодлер, и нечего нам совать какого-то Гомера...

В т о р о й г о с т ь. Молодой человек думал, что мы не знаем, кто такой Гомер. Но мы не только прекрасно знаем, кто это, мы знаем еще, что он жил в бочке!

П е р в ы й г о с т ь. Простите, сударь, в бочке жил Аристотель.

В с е. Нет, нет. Это был Сократ! Платон! Пифагор! Гиппократ! Геродот!

О т ч и м (Бодлеру, негромко). Так ты был у банкира?

Б о д л е р. Был.

О т ч и м (взволнованно). Что ты ему сказал?

Б о д л е р. Доброе утро.

О т ч и м. Так просто и сказал: «Доброе утро?!». Ты, надеюсь, не забыл, как его имя?

Б о д л е р. Разумеется. У поэтов вообще хорошая память на имена и даже на фамилии. Другое дело, что не каждая фамилия подходит для рифмы. Поэтому я несколько изменил фамилию нашего банкира. Я обратился к нему: «Доброе утро, господин Ка-ка!» — «Как вы сказали? — спросил он, удивившись. — Я не понял вас». — «Господин Ка-ка». — «Меня зовут Грифоне, почему вы называете меня Ка-ка?» — «Но, поверьте, — продолжал я терпеливо, — в детстве вам чаще говорили ка-ка, ка-ка, сделай, пожалуйста, ка-ка!» Поддеть приятно простака, / Пожалуйста, сходи ка-ка!

О т ч и м (ударяет кулаком по столу). Это перешло всякие границы!

Б о д л е р (вскакивает). Значит, самое время устроить танцы! У тебя, мамочка, припасены музыканты?

М а т ь. Они давно ждут на лестнице.

Б о д л е р. Музыканты, музыку!

Вбегают музыканты, начинаются танцы, Бодлер приглашает на танец Мари, постепенно они уходят из гостиной. Реплики гостей: «У молодого человека переутомление только от того, что мы все перестали лечиться пиявками», «А я вам говорю, что морозы в России достигают шестидесяти градусов», «Кудри писателя Дюма не с Луны свалились — его бабушка была негритянка», «Между прочим, от омаров тоже случаются желудочные колики».

_{СЦЕНА ПЯТАЯ}

Уединенный кабинет — бывшая комната Бодлера в доме матери. Входят Б о д л е р и М а р и. Мари освобождается из рук Бодлера, садится в кресло, закрывает лицо рукой, Бодлер подходит к книжному шкафу, рассматривает книги.

Б о д л е р. Разве книги — это не единственные друзья, которые никогда не предадут? (Берет одну из книг.) «Грамматика латинского языка»! У преподавателя латинского руки пахли луком: а я не терплю запах лука и поэтому выучивал каждый урок, чтобы он не поправлял меня и не водил луковым пальцем по страницам грамматики. А это? (Берет другую книгу.) «История Франции»! Ну конечно. История Франции... Тебя преподают те, фантазия которых простирается лишь на повышение учительского жалованья. Тысяча лет крови и слез, чтобы какой-нибудь добропорядочный учитель мог купить себе не полфунта, а фунт ветчины к ужину! На одной чаше — Иоанна Д’Арк, на другой — фунт ветчины! (Берет новую книгу.) А вот и Вийон. Ну, здравствуй, гуляка, как здоровьице, дебошир? Помнишь, мы вместе гуляли по улочкам Латинского квартала, скрываясь от навязчивых гризеток и ночных патрулей? Я забирался в твою келью на старой колокольне и под ритм колокола шептал твои стихи. А ты хлестал винцо и говорил: а, Шарль, ты напишешь не хуже, и я их тоже прочту — не здесь, конечно, а в другой стране — где только воздух гуляет и стихи поют, мы улетим туда на крыльях альбатроса... (Поворачивается к Мари, подходит к ней.) Вы сердитесь на меня? Я говорил глупости за обедом?

М а р и. Вы, как всегда, блистали.

Б о д л е р. А вы, как всегда, жалели меня? И думали, что было бы лучше, если бы я говорил «Да, мадам», «Нет, мсье», «Пожалуй, вы правы, мадам», «Позвольте дополнить ваши слова, мсье». Вы жалели, что у меня мало выдержки? Что я не умею ласково чесать брюшко этих торговцев, а хочу выгнать их, как это сделал Иисус!

М а р и. Я жалела вас самого. Большинство из них вас не стоят. Они смеются вашим шуткам и одновременно ненавидят. Им кажется: вам все нипочем, вам не нужны ни деньги, ни карьера, что ваша жизнь — веселье и вино. Но я-то (с тревогой) знаю, что это не так. Вы написали стихи, что полетите, как альбатрос, а еще написали, как увлекательно прыгать в пропасть... Шарль, я не люблю эти стихи, я боюсь их.

Б о д л е р (насмешливо). Вы, конечно, прыгать вместе со мной не хотите?

М а р и. Если бы я была уверена, что вы хотите этого.

Б о д л е р. Кажется, у вас имеется достаточно доказательств. Если сердцу вообще требуются доказательства. Ну и потом — простите за педантизм — мы, кажется, помолвлены.

М а р и. Я только что видела вас на бульваре с какой-то женщиной. Простите, но вы обнимали ее. (С грустной иронией.) Или это были не вы?

Б о д л е р. Конечно, не я.

М а р и. Ха-ха-ха! Допустим, я обозналась. И это был кто-то на вас похожий.

Б о д л е р. Здесь вы совершенно неправы. В Париже нет никого, кто близко бы походил на меня. И это к лучшему: двух Бодлеров Париж не вынес бы.

М а р и. Неделю назад вас видели на бульваре Монпарнас с мадемуазель Кокино — вы находились в прекрасном расположении духа, совсем не жаловались на судьбу, вы смеялись и пили шампанское. Вы даже встали на четвереньки, чтобы изображать лошадь! (Задыхаясь.) Вы, вероятно, вообразили, что Париж — это римский сенат, а вы — та самая лошадь Калигулы? Ладно, мои родители — они наслушались про вас еще и не таких историй, хотя я старалась убедить их, что это слухи и клевета, но вы не вспомнили ни обо мне, ни о нашей помолвке! Мы ждали вас к ужину, а вместо вас появился граф де Сансир. Он, смею вас уверить, произвел на моих родителей благоприятное впечатление.

Б о д л е р (взрываясь). Но вот это вы хватили! Не знаю, Мари, чему вас учили в пансионе благородных девиц, но лошадью я при всем желании быть не могу! Бодлер — лошадь!

М а р и. А остальное — правда?

Б о д л е р. Правда-неправда! Что такое правда? Поэзия — вот правда. Весь мир — неправда. Я хочу заниматься искусством, мне говорят: я бездельничаю. Я плыву в Индию, мне говорят: валяюсь на диване. Я беседую с Гомером, мне говорят, я не умею зарабатывать деньги. Я ищу любви, мне говорят, почему я до сих пор не обзавелся семьей и не поставил государству трех мальчиков и двух девочек или наоборот — трех девочек или двух мальчиков. А может, поставил: и они бегают в разных местах, маленькие бодлерята — пара в Париже, один в Марселе, там жила итальяночка...

М а р и. Шарль! Вы меня не уважаете или мстите.

Пауза.

Б о д л е р. Думаю, последнее.

М а р и. Но за что?

Б о д л е р. А вы? Вы меня не уважаете или мстите? Или вы запамятовали, что уже два месяца должны были состоять со мною в браке. (Хватает ее за запястье и привлекает к себе.)

М а р и (не сопротивляясь). Но как вы не понимаете — у вас нет никакого положения в обществе, вы говорили мне и моим родителям, что поступите на службу в банк — и это было условием их согласия, — но ничего нет, есть только жалкая мансарда, куда вы водите потаскушек! (Высвобождает руку.) Даже в доме родителей вы — чужой! Даже любимые книги вам не позволили взять. Я не сдержала своего слова, потому что вы не сдержали своего.

Б о д л е р (в бешенстве). Ошибаетесь! Я давно служу в банке и получаю такие проценты, которые не получает никто — ни ваш папенька, ни мой отчим!

М а р и. Я ничего не знала об этом.

Б о д л е р. Еще бы! Мой банк называется немного необычно — не «Лионский кредит», а «Парнас». Но проценты там огромные: не успела выйти моя книжечка — тиражом триста экземпляров! — а через неделю тысячи парижан уже знают: есть в Париже разбойник с чернильницей в руках и рифмами в голове — Шарль Бодлер! Только избранное общество в соседней комнате не может отличить Бодлера от Гомера. Но скоро им прожужжат уши: сорокалетний сынок мадам Бодлер покусился на общественную мораль! Но вы, Мари, не думаете (снова берет ее за руки), что я покусился на мораль? Даже если я попрошу у вас поцелуй до женитьбы? Хотя и не ясно, что в нем общественного.

Целуются.

М а р и (отстраняясь). Шарль, но вы совсем не думаете о том, чем мы будем кормить (смущенно) наших детей?

Б о д л е р (поворачивает ее к свету). Конечно, у нас нет лишних денег на кормилицу. Но даже если бы нашлись, я, как последователь Жан-Жака Руссо, полагаю, что во всем необходимо подражать природе. (Бесцеремонно смотрит на грудь Мари.) Я никогда не думал, что кормление детей составит для вас затруднение. (Получает легкую пощечину, прижимает ладонь Мари к щеке.) Это крыло ангела!

М а р и (язвительно). Но вы все-таки ушли от ответа.

Б о д л е р. Птицы небесные не сеют, не жнут, а пропитание имеют. Не знаю, о каких птицах говорил Иисус, мне кажется, это были альбатросы.

М а р и (волнуясь). Но ведь эти люди в соседней комнате, которые повторяют, что Бодлер — угроза для общества, — это те же матросы, которые стреляют в царя небес, мучают, убивают его!

Б о д л е р. Но что же мне делать, Мари? Я просил Бога — смиренно, на коленях, — чтобы Он позволил мне быть счастливым с вами. Я, бунтарь, просил о счастье обывателя. Думал, если моя книга станет сенсацией, я буду богачом. Меня поздравляли знаменитости — Теофиль Готье, Гюстав Флобер! Трясли мне руки, обнимали, поднимали тосты, клялись в дружбе, а потом — уходили. А я оставался один в мансарде и слушал, как идет дождь и вода капает с потолка в таз рядом с моим диваном.

М а р и. Писатели больше любят своих героев, чем живых людей, даже когда признают их талант.

Б о д л е р. Ну да. Флобер очень хотел рассмешить меня: он рассказал, как они с Тургеневым поразили парижских рестораторов, начав есть черную икру поварешкой! Старинный обычай русских бояр. Флобер думал, что я — большой оригинал, раз живу в холодной мансарде с клопами. Ему не пришло в голову, что я по уши в долгах, я заплатил издателю за выход книги, а издатель еще упрекал меня, что я ввел его в убытки!

М а р и. Я продам свои украшения, и у вас появятся деньги на свадебный подарок.

Б о д л е р. Мари, вы забыли, что у голодранца тоже есть честь — золотые часики, которые он извлекает из лохмотьев.

М а р и. Но что тогда делать, Шарль?! Вы говорите, я не сдержала слова — но я стану вашей женой! Когда я убеждала родителей, что ваш образ беспутного человека преувеличен, — я не лгала. Я знаю, вы носите маску циника, чтобы защищаться. Но разве меня вы можете обмануть маской?

Б о д л е р. Мари, если Бог меня не слышит, тогда может услышать только дьявол!

М а р и. Что вы! Молчите!

Б о д л е р. Да, Мари! Я всегда был горячо верующим ребенком, верил в свое призвание, знал, что Бог даст мне руку и проведет через все пропасти, но теперь я не слышу, не вижу, не знаю Его! Я вижу только глухую стену. Меня поздравляют с книгой — «Какое блестящее начало!» А это — конец. Цветы зла могут вырасти только на могиле. Мне жмут руку, а я удивляюсь, почему они не чувствуют, что это рука трупа. Пишут мне письма, а я читаю их как поминальные записки. Спрашивают, купил ли я фрак для литературного банкета, а мне нужен только один фрак — из сосновых досок. Мне намекают, что со временем страсти улягутся, Франция восславит меня, и я получу орден Почетного легиона! Бедные, они не видят, что ко мне идет совсем другой легион...

Мари кричит, в комнату распахиваются двери, свет, музыка, реплики «Сюда! Сюда!», танцующие подхватывают Мари и Бодлера.

П е р в ы й г о с т ь (навеселе, с ведерком для шампанского, в окружении остальных гостей). Правда ли, господин Бодлер, что вы предпочитаете пить шампанское из ведра, а не из бокала?

Б о д л е р. Вы попали в точку! Я пью шампанское ведрами, а быков глотаю вместе с бороной! Этому научил меня папаша Рабле.

Смех, крики «Ведро шампанского Бодлеру!».

_{СЦЕНА ШЕСТАЯ}

Ночь, мансарда, освещенная двумя свечами, идет дождь, капли стучат в таз, Бодлер за столом, пишет. Ветер из окна гасит свечу, Бодлер зажигает ее от другой, снова пишет. Сильный порыв ветра гасит обе свечи.

Б о д л е р. Что за черт!

Свеча загорается сама собой.

Черт!

Раздается хриплый мужской смешок, Бодлер вскакивает.

Кто здесь?! (Всматривается в полутьму комнаты, неуверенно.) Мадам Люшер, вы? Я вас не звал! (Тишина, Бодлер продолжает недовольно.) У вас даже свечей порядочных для меня не нашлось, подсунули огарки! Где же вы?

М у ж с к о й г о л о с. Не валяй дурака, господин Бодлер. (Бодлер выдвигает ящики письменного стола, что-то истерически ищет там.) Ты, вероятно, запамятовал, что отнес пистолет в ломбард (подумав) две недели назад. Ты правильно рассудил: деньги не помешают, а покончить с собой — га-га-га! — можно и более дешевым способом.

Б о д л е р (успокоившись). Жан, я узнал тебя. (Слабо смеется, обходит комнату со свечей.) Ну хорошо, давай поиграем в прятки. Я обычно играю в прятки с мадемуазель Кокино, но, конечно, не здесь, а у нее — она ловко умеет прятаться в перинах, а у меня, милый Жан, с перинами не очень. Так, под кроватью тебя нет. В шкафу? (Идет к шкафу, ищет там, оборачивается, на диване сидит Сатана, читает рукописи Бодлера.)

С а т а н а. Недурственно. Да, недурственно. (Цитирует.) «От Иисуса Петр отрекся... он был прав». Недурственно. В самом деле, я никогда не перехваливаю. А это? (Читает название.) «Авель и Каин». (Читает рукопись, бормоча под нос, все больше удивляясь.) Признаюсь, даже я не ожидал от тебя. (Участливо.) Это из нового? Браво. (Интеллигентно хлопает.) Браво. Приятно видеть, что таланты развиваются. А то заглянешь к кому-нибудь, а он как был десять лет назад, так и остался. Скучно. Не-ет, премии, конечно, получает. Тем более (покашлял) было бы негуманно оставить художника без признания, то есть без премии, без гонорара, без — ха-ха-ха — читательниц с горящими, так сказать, глазами. Но ты — другое дело. Я это понимаю. Тебе, как альбатросу, хочется высоты, сильного ветра, отваги. Ну и что такого, что беден? Сам знаешь, что плывешь на пароходе вечности, а эти мелкие людишки... Ха-ха-ха... «Каин и Авель». (Дерзко.) Тут смелость нужна! Свобода! Поэтому ты меня поразил. Все слюнтяи, все христосики плачутся о несчастненьком Авеле — это потому что у них кишка тонка (спокойно) быть Каинами. (Примирительно.) Ну и не надо преувеличивать злодейств Каина. Он всего-навсего сторонник социальной справедливости. Почему это плохо? За этим вообще — будущее. Посмотрите на священников, которые щеголяют в золотых рясах! В роскошных каретах! Ну это же просто неприлично. Я, например, всегда одет буднично. Но из этого не следует, что я какой-то обыватель. Я ценю героев, презираю слабаков. (Повелительно.) Ну, я слушаю тебя.

Б о д л е р. Кто ты?

С а т а н а (закатывается смехом). Ха-ха-ха... А ты... ха-ха... а ты не знаешь? Тот, кого ты звал. Другое дело, что я не спешу с посещением. Видишь ли, берегу людям нервишки. В наш нервный век...

Б о д л е р. Кто ты?!

С а т а н а (мычит). Хе, я советовал бы тебе быть учтивее. Или ты не слышал, что я делаю с теми, кто тревожит меня понапрасну?

Б о д л е р. Исчезни! (Кидает в Сатану чернильницей.)

С а т а н а (увернувшись, подбирает чернильницу, вытирает чернильное пятно со стены, поплевав на платок). Вот так и монах Мартин Лютер кидал в меня чернильницей. Чернильница разбилась, стенка запачкалась, и в монахах не преуспел. Мясо и женщины его погубили. Но ты мяса не ешь, а женщины? (Вздыхает.) Разве это женщины? Ладно. Не будем терять времени. (Берет из воздуха газету.) Читай, завтрашний выпуск.

Бодлер не двигается.

Читай.

Б о д л е р. «Новая книга господина Бодлера принесла автору убытки в размере шестисот франков. Издатель намерен взыскать данную сумму с незадачливого автора через суд».

С а т а н а (дунул на газету). Теперь читай.

Б о д л е р. Опять?

С а т а н а. Читай, говорят тебе!

Б о д л е р (повинуется, читает скороговоркой). «Новая книга Бодлера принесла автору убытки в размере...» в размере... Здесь говорится — шестьдесят? Опечатка? шестьдесят франков? (Читает.) «Сумма настолько мала, что издатель намерен покрыть ее из собственных средств».

С а т а н а. Симпатично, да? (Берет газету, дует на нее.) Читай.

Б о д л е р (увлекаясь). «Книга принесла Бодлеру... прибыль (изумленно) шесть тысяч франков! Издатель приступил к печатанию дополнительного тиража!».

С а т а н а (с удовлетворением). О чем ты еще мечтаешь? Новый письменный прибор? (Хлопок в ладоши, на столе появляется письменный прибор.) Разумеется, новые перья? (Хлопок.) Не сочти за лесть, но, кажется, золотое перо ты заслужил. (Хлопок.) Чернила фиолетовые? (Хлопок.) Пресс-папье (смеется, как истинный знаток) из горного хрусталя? (Хлопок.) А бумагу какую предпочитаешь? Кажется, фирмы «Планшар»? Такую белоснежную, как простыни новобрачных? (Хлопок.)

Бодлер хватает и рассматривает все эти предметы.

Жалко (извиняющимся тоном) тратиться на всю эту мелочевку из шести тысяч. Знаешь, иной раз получишь кругленькую сумму и становишься скупым. Ведь сумма греет душу целиком. Вопреки общему мнению, я не поощряю мотовства. Ну а (Сатана доверительно наклоняется к Бодлеру) что-нибудь посерьезнее? Карету, как у господина банкира? (Хлопок, слышно, как подъехала карета, фырчат лошади.) Посмотри, если тебя не затруднит, в окно — я все-таки — ха-ха — счел неразумным тащить карету в мансарду.

Б о д л е р (подбегает к окну, в изумлении). А... кучер похож... ха-ха-ха... на моего отчима!

С а т а н а (невинно). Правда? Чудеса. Но, наверное, тебя это пощекотало, тебе это приятно, признайся?

Бодлер только смеется в ответ.

Кстати, о мансарде. Дом комнат в десять тебя устраивает? Неразумно вот так вдруг переезжать в слишком большой дом. Люди любопытны. Начнут болтать. Заинтересуется налоговая инспекция. Ты же (смеется) не министр финансов, в самом деле. Кстати, цветочницу, что тебе приглянулась, я устрою тебе в горничные, да? Или ты хочешь сразу бросить к чертям Париж, махнуть на Лазурный берег? Там никто не будет спрашивать, откуда у тебя вилла. Там такие нахватали вилл, что рядом с ними мы с тобой (пауза) — святые.

Хохочут вместе, Сатана хлопает в ладоши, слышен шум моря, в комнату врывается морской ветер и свет южного солнца.

Б о д л е р. Какой воздух! (Делает несколько глубоких вздохов.) Здесь под крышей всегда душно, у меня руки-ноги вялые, в голове муть, а на морском воздухе можно еще написать столько книг...

С а т а н а (оптимистически). Ну конечно, конечно.

Крик морских птиц.

Б о д л е р (волнуясь). Это чайки? Нет, это альбатросы. (Усмехается.) Я давно понял, что люди искусства не приспособлены к обычной жизни. Как альбатросы. Они могут парить часами, но на земле неуклюжие...

С а т а н а (перебивает его, говорит громко). Мясо у них невкусное. Ладно, не будем тебя волновать морскими видами (хлопает в ладоши, Лазурный берег пропадает.) Расходы к свадьбе, а? Или ты (смешок) уже раздумал жениться на Мари? Тебе (цокает губами) — Жанну? Пожалуйста.

Хлопок, появляется спальня, супружеское ложе, на котором спят Жанна и ее муж, Бодлер поднимается в изумлении, Сатана подражает ему, шепчет.

Как она хороша! Вот сейчас ей станет жарко — фу! (дует) — и она сбросит одеяло.

Жанна откидывает одеяло.

Впрочем, этим тебя не удивишь. Посмотри лучше на старую глухую жабу рядом с ней. Может, ты хочешь посмотреть, как он справляется со своими супружескими обязанностями? Он все-таки артиллерист.

Б о д л е р. Нет! Не надо.

С а т а н а (разочарованно). Жаль. Ему трудно, но он справляется. Главное, что душа молодая. Я когда смотрю на него, всегда сочувствую. Так что милосердия я не лишен. Ну ладно, хочешь, он проснется, отправится в отхожее место, да и... фью! — отойдет если не ко мне, так к Нему (Показывает наверх.) А ты — прыг! — и в постельке. Давай! Что ты медлишь?! Или ты хочешь Луизу? Я забыл про Луизу! (Извиняющимся тоном.) Просто я думал, ты предпочитаешь женщин с формами, но Луиза тоже... тоже... (Негромко.) Ну конечно, худые ноги никуда не годятся. Это же опиум, ты понимаешь? Зато глаза как горят! Какая раскрепощенность! Какие фантазии! Надеюсь, ты не противник опиума? В конце концов, это пахнет ретроградством. Это не современно.

Хлопок, появляется кафе, столик, Л у и з а курит, рядом матрос, начинает приставать к ней, расстегивать платье.

Б о д л е р. Убери!

С а т а н а (раздраженно). Какой ты чистюля! Давай уж досмотрим! Думаешь, так просто: убрал — показал. Ты не в театре.

Луиза бессмысленно хохочет, матрос целует ее в обнаженные груди

Сейчас будет еще интереснее!

Бодлер хватает Сатану, удар, Бодлер отлетает в угол мансарды, видение пропадает, Сатана отряхивает сюртук.

Ну ладно. Я понял тебя. Тебе нужен этот ангелочек. Я не ошибся в тебе: тебе всегда хотелось испачкать чистое создание.

Хлопок, спальня Мари, свеча горит у статуи Богоматери, Сатана торопливо дует, свеча гаснет.

Так-то лучше. Хотя ты и не разглядишь свою ненаглядную. Но я могу предоставить такую возможность. Не желаешь? Или, если хочешь, можно сравнить твоего ангелочка с Жанной и Луизой. Интересно, что они скажут?

Хлопок, темнота, синеватый свет, в спальне Мари появляются Жанна и Луиза, Жанна в ночном халате, курит папиросу в мундштуке, внимательно рассматривая проснувшуюся Мари, рядом Луиза, развалившись в кресле, хохочет, Мари испугана.

Ж а н н а. Какой странный сон!

Мари оборачивается к ней, Луиза замолкает.

Но кажется, я понимаю, кто передо мной. Я давно хотела посмотреть на эту девочку. Я хотела предостеречь ее! (Подходит к Мари, наклоняется к ней, берет за подбородок.) А ты ничего. У тебя милое лицо. Может, не верх красоты, ты все-таки не заблуждайся на свой счет, но милое, даже ангельское. Теперь мне ясно. Он искал чистое создание, ангела с рождественской елки. Конечно, это мираж. Разве ты не знала, что Бодлер курит опиум? Он говорит, это не опасно, потому что он поэт, а вдохновение — сильнее опиума. Но мираж пропадет, и ты первая будешь плакать из-за того, что поверила ему. Я тоже была миражом. Только я опередила его. Я перестала с ним встречаться до того, как он прогнал меня. Я не хочу быть собакой, которую выбрасывают за дверь.

М а р и. И вы предпочли, чтобы собакой был он?

Ж а н н а (переглядываясь с Луизой, которая снова хохочет). А у тебя есть зубки, девочка. Ну-ка, покажи их. Какие белые жемчужинки! Какая шейка! (Распахивает халат на себе, грубо.) Лучше посмотри, от какого миража он отказался!

Мари закрывает лицо руками, Жанна хватает ее.

А теперь твоя очередь! Покажи нам, что есть у тебя?

Л у и з а. Девочка, Бодлер любит, чтобы у женщины было здесь (показывает на лицо), здесь (показывает на грудь), а главное, девочка, главное — здесь (показывает на лоно и ягодицы).

Ж а н н а и Л у и з а (вместе). Он заставит тебя исполнить все фокусы, какие только придумала мать-природа. А иначе будет плакаться (смеются), что ты лишаешь его вдохновения! Он расскажет тебе — когда будет пьян, разумеется, на трезвую голову он такого не помнит — о предыдущих женщинах, и попробуй только скривить недовольную мордочку! Он заявит, что ты жестока к нему. Он сделает тебя гурией, баядеркой, натурщицей! Он будет счастлив, когда ты будешь позировать какому-нибудь маляру, о котором он пишет статейку. Тебе приходилось сидеть голой в комнате, в которой дюжина бородатых крепышей? Их почему-то называют художниками, но ловчее они управляются не с кистью, а с другим предметом! (Смеются.) По утрам, когда он будет лежать в беспамятстве, ты побежишь на улицу просить хотя бы одну монетку — а иначе у вас не будет завтрака. Или ты умеешь зарабатывать по-другому? Он не станет тебе препятствовать!

М а р и (на каждую предыдущую и последующую реплику). Да! Да!

Ж а н н а и Л у и з а. Тебе придется бегать по редакциям! И строить глазки! Вот тут-то пригодятся твои миленькие глазки. А если ненароком продемонстрировать выше коленки, главный редактор откроет рот от удивления. А иначе придется сидеть в нетопленой мансарде, сняв с себя последнее, чтобы твоему прекрасному было хоть немного теплее. Какая разница, что он храпит и ему нет дела до тебя! Он всю ночь творил! Гениальный! Непонятый! Благородный! Он никогда не купит тебе платья, даже перчаток. Даже шляпку. Даже шарфика. Брошку грошовую не купит тебе. Он никогда не спросит, почему у тебя красные распухшие руки? Или, наоборот, такие бледные щечки. Он не спросит, что сказал тебе доктор. Ты готова к этому?

М а р и. Да! Да!

Ж а н н а и Л у и з а. Он скажет, что ты самая большая богачка! (Смеются.) Что он дарит тебе весь Париж! Всю Францию! Весь земной шар! Он посадит на руку муравья и скажет, что дарит тебе. Или муху. Правда, мухи в его мансарде не водятся — если они залетают туда, то сразу дохнут с голоду.

М а р и. Да! Да!

Ж а н н а и Л у и з а. Он подарит тебе поля, леса, реки! Только не проси выкупаться, ведь если у вас унесут одежду, придется щеголять в костюмах Адама и Евы. Бодлеру не привыкать. Он всегда говорил, что предпочитает костюм, сшитый Господом Богом. Он и твою одежду заложит в кабаке. Разве можно огорчаться из-за платья, если он скажет: я дарю тебе солнце! Луну! Венеру! Наградив при этом другой венерой, но деньги на визит к венерологу он вряд ли даст.

М а р и. Да! Да!

Ж а н н а и Л у и з а. Он будет бить тебя. На твоем нежном личике появятся синяки. Ты будешь ходить с перевязанной щекой, говоря, что у тебя разболелись зубы, но все посмеются над тобой: им уже рассказали, что муженек колотил тебя тростью, а ты валялась у него в ногах и выла как дворняга. А потом он ползал на коленях, просил прощения, но не потому, что ему было жалко тебя, а потому что он трус и боится, что ты донесешь в полицию. Но ты не донесешь — будешь лежать, прикладывая лед к голове. Даже стакана воды он тебе не подаст: ему же грустно торчать рядом с инвалидом — он уйдет шататься по бульварам. И ты согласна стать его женой?!

М а р и. Да! Да!

Ж а н н а и Л у и з а. Приходить домой к своему любимому и видеть его в объятиях другой женщины?

Л у и з а (указывает на Жанну). Ее!

Ж а н н а (указывает на Луизу). Ее!

Л у и з а (указывая на Жанну). Женщину с формами!

Ж а н н а (указывая на Луизу). Женщину с чувствами!

М а р и. Да! Да!

Ж а н н а и Л у и з а. Он сделает с тобой все. Он заставит тебя участвовать в черной мессе!

Мари рыдает.

Б о д л е р. Нет!

С а т а н а. Да!

_{СЦЕНА СЕДЬМАЯ}

Месяц спустя. Мансарда, Б о д л е р на диване с повязкой на лбу. М а д а м Л ю ш е р заботливо ухаживает за ним.

М а д а м Л ю ш е р. Вот так всегда. Светские дамочки! Как кружить голову — это они умеют, а ухаживать за больными — их нет.

Энергично оправляет постель, Бодлер почти подпрыгивает.

Б о д л е р. Полегче, полегче.

М а д а м Л ю ш е р. Молчали бы. Скажите спасибо, что я не села сверху.

Б о д л е р. Спасибо.

М а д а м Л ю ш е р (нацеживая из пузырька). И пожалуйста, выпейте лекарство. Еврей-аптекарь очень старался. Он отпустил в долг. Такой добрый. Только не больше десяти капель. Вы поняли меня, господин Бодлер? Это очень сильное лекарство. (Считает.) Раз, два, три, четыре...

Б о д л е р. Это что? Опиум? Или крысиный яд?

М а д а м Л ю ш е р. ...четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать...

Б о д л е р. Эй, хватит, хватит! Вы сказали: не больше десяти.

М а д а м Л ю ш е р. Да-да, десять, не больше, пейте.

Б о д л е р (покорно выпив). Знакомый вкус, нектар олимпийцев.

М а д а м Л ю ш е р (ласково). А теперь поешьте. Я принесла вам телятину.

Б о д л е р. Угу.

М а д а м Л ю ш е р (почти возмущенно). Телятину!

Б о д л е р. Хм.

М а д а м Л ю ш е р. А! Поэт — что и говорить. (Наставительно, с чувством собственного достоинства и знания жизни.) Но поэтам нужны их земные музы, которые приходят в трудную минуту на помощь. А не как балованные дамочки. Даже муж — вы несправедливы к нему — согласился отстрочить плату за квартиру. Он сторожит ваш покой. Запретил пускать непрошеных гостей, лишь один, маленький, но наглый, смог сюда пролезть — он отдал сверток, сказав, что вам может понадобиться.

Б о д л е р. Как он выглядел?

М а д а м Л ю ш е р. Серая бумага, бечевка.

Б о д л е р. Не сверток, а посетитель!

М а д а м Л ю ш е р. Я уже вам сказала: маленький, наглый, юркий. С рыжими бакенбардами. Вы его знаете? Похож на журналиста. Я вам лучше сверток отдам. (Подходит к столу, берет сверток).

Б о д л е р. Разверните.

М а д а м Л ю ш е р (польщена доверием). Маленький, рыженький, довольно приятный, если бы не шепелявил. (Разворачивает сверток, удивлена.) Здесь деньги...

Б о д л е р. Деньги?

М а д а м Л ю ш е р. Много денег. (Вспоминает.) А, он еще сказал, что принес... как это называется? Гоно... гоно... гонорея? (Смутившись.)

Б о д л е р. Гонорар!

М а д а м Л ю ш е р. Да, так он сказал. Гоно... кх... за книгу.

Б о д л е р. Дайте сюда!

Мадам Люшер отдает сверток, оба начинают стремительно считать деньги.

Б о д л е р (одновременно с мадам Люшер). Десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, так, ну это сто, сто десять, сто пятьдесят, двести, двести пятьдесят, триста, четыреста, пятьсот, шестьсот, тысяча!

М а д а м Л ю ш е р (одновременно с Бодлером). Десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят, семьдесят, куда вы торопитесь, не сбивайте, сто, вы сказали? Сто двадцать, сто тридцать, подождите, я сбилась, сто тридцать, сто сорок, вы сказали: тысяча? У меня сто сорок, сто пятьдесят...

Б о д л е р (откинувшись на подушку, мечтательно). Значит, вилла на Лазурном берегу? Ну не купить, а арендовать хотя бы месяца на три. Подышать морским воздухом, здесь так душно. Лучше выбрать дом с большим садом, Мари любит розы... (Снова считает.) Тысяча сто, тысяча двести, тысяча пятьсот! Вилла на Лазурном берегу... тысяча шестьсот, тысяча семьсот... можно начать выпускать собственный журнал... открыть кассу взаимопомощи нуждающимся литераторам... я покажу им, что я не забываю друзей... тысяча восемьсот... поэты больше не будут умирать с голоду! Две тысячи!

Оба останавливаются, ошалело смотрят друг на друга.

М а д а м Л ю ш е р (считает одновременно с Бодлером). Сто, двести, триста... Это же двадцать пять килограммов телятины можно купить! Четыреста, пятьсот, шестьсот... а если купить ферму? Козий сыр на завтрак постояльцам? Семьсот, восемьсот... козий сыр с собственной фермы! Тысяча, тысяча двести... На первом этаже галантерейный магазин... тысяча триста, тысяча четыреста... шляпки, ленты, перчатки, пуговицы... я лично предпочитаю перламутровые... тысяча пятьсот... тысяча шестьсот... две тысячи!

Б о д л е р (восторженно). Не-ет, на завтрак мы будем поварешками пожирать черную икру! (Поясняет.) Так делают Флобер и Тургенев, русский писатель.

М а д а м Л ю ш е р. С меня хватит козьего сыра, но только от собственной козочки. (Ластится к Бодлеру.) Господин Бодлер, проверьте, вы все пересчитали? Может, там еще тысчоночка завалялась? Все-таки на две тысячи хорошую ферму не купишь.

Б о д л е р (снисходительно). Разумеется, это аванс, как вы не понимаете! (Воодушевляется снова.) Если первые деньги пошли, значит, я становлюсь популярен. Помнится, я и раньше был популярен: иду по бульвару, а (смеется) миленькие цветочницы так и заглядываются, так и заглядываются на меня. Все глаза проглядели. Но теперь, конечно, популярность моя растет. Две тысячи — это гроши...

М а д а м Л ю ш е р. Ах! Не говорите так.

Б о д л е р. Конечно, гроши. Будет пять, будет десять, будет (помедлил, громко) пятьдесят тысяч! Флобер, например, зарабатывает пятьдесят тысяч шутя. Я не стал бы просто так болтать о вилле на Лазурном берегу...

М а д а м Л ю ш е р. И ферму, ферму, пожалуйста, не забудьте...

Б о д л е р. Интересно, какая получится физиономия у отчима, который пытался зажать мое наследство?

М а д а м Л ю ш е р. Кислый лимон!

Б о д л е р. Браво, мадам Люшер! Вы начинаете мыслить художественными образами! Получить вот так сразу пятьдесят тысяч. (Серьезно.) Я не думаю, что это предел. Если подлечиться, засесть за работу... (Вместе с Мадам Люшер.) Литературный журнал! касса взаимопомощи! свадьба с Мари! сад с белыми розами!..

М а д а м Л ю ш е р (вместе с Бодлером). Двадцать пять кило телятины! ферма и козий сыр к завтраку! галантерейный магазин на первом этаже! пуговицы перламутровые!..

Б о д л е р. Нет, сначала свадьба, а литературный журнал потом. (Декламирует.) Так, поэт, ты паришь высоко над грозой, / И не страшен тебе вой зверей...

М а д а м Л ю ш е р (все еще не может прийти в себя). Кстати, о свадьбе. Уже объявлено о помолвке. Я не хотела говорить вам — вы еще не совсем здоровы.

Б о д л е р (иронично). Да, я не совсем здоров, я страдаю провалами в памяти, но не до такой же степени. О помолвке было объявлено почти год назад. Но я сумел не забыть об этом.

М а д а м Л ю ш е р (растерянно). Год назад? А я-то стараюсь, держу язык за зубами. А эта, простите меня, стерва, оказывается, водила вас за нос целый год!

Б о д л е р. Мадам Люшер, выбирайте выражения! О чем вы?

М а д а м Л ю ш е р. О вашей Мари, о чем еще! Только объясните мне, почему вы называли ее своей, если она помолвлена уже год...

Б о д л е р (хохочет). Более глупой бабы, чем вы, мадам Люшер, не существовало!

М а д а м Л ю ш е р. Может, я и глупая, зато не обманщица. Вы у меня всегда найдете квартиру, телятину, ну и что (многозначительно) получше. Причем цены у меня не повышаются. А еще я бесплатно ухаживаю за вами, бегаю за лекарством, неблагодарный вы мальчишка! Так что она права, что выходит за графа, — уж он человек благоразумный...

Б о д л е р (не понимая). Кто благоразумный?

М а д а м Л ю ш е р (всхлипывая и сморкаясь). Граф де Сансир, жених (иронически) вашей-то, кто же еще? Вы сами сказали, что давным-давно знали о помолвке, а я, например, узнала только месяц назад... Вы целый месяц провалялись в бреду... Все повторяли про какую-то виллу... И про то, что чистый ангел вас спасет... Между прочим, вы волновались из-за пистолета, который отнесли в ломбард, а я за свои деньги выкупила его. Вот, посмотрите. (Идет к столу, достает из ящика пистолет.) Я не знаю, зачем мужчинам пистолеты, мужчины и без пистолетов хороши, но если вам нравится — пожалуйста. Я вытирала его платочком, чтобы блестел. (Шепотом.) Только не проговоритесь мужу. Из-за этой траты ему придется курить табак не вирджинский, а турецкий. Теперь вы видите, кто ваш настоящий друг? А про помолвку Мари я не говорила, чтобы не огорчать вас...

Б о д л е р (поднимаясь на диване). Мари помолвлена с кем?

М а д а м Л ю ш е р. С кем! С кем! С графом де Сансиром, Красавчиком, как его называют. Он хотя не первой молодости, но вправду ничего себе...

Бодлер вскакивает, одевается, хватает пистолет, выбегает из комнаты.

_{СЦЕНА ВОСЬМАЯ}

Спустя несколько дней. Ужин в доме родителей Мари. Большая гостиная (окна на улицу — в глубине), за столом сидят р о д и т е л и М а р и, гости, которых можно было видеть в доме родителей Бодлера, сама Мари отсутствует, слуг немного. Справа — дверь в стеклянную оранжерею. Стук чашек, щипчиков для сахара, шелест разговоров. Реплики: «Сливки ваша кухарка покупает на Старом рынке?», «Дороговизна бьет по порядочным людям, простонародье как ело, так и ест помои», «Я всегда считал нынешнее положение благом Франции», «Реформа средней школы подоспела вовремя», «У них изумительная спаржа», «Следует обратить внимание на школьное преподавание литературы», «От молодого вина у меня, простите, колики в животе», «А эти новомодные поэты, а? Что они себе позволяют?», «Возьмите хотя бы Бодлера», «Говорят, он уехал в Индию», «Нет, его упекли в сумасшедший дом», «Я слышал, что когда Бодлер в последний раз выходил из церкви, он потерял сознание на паперти и упал, разве это не знак Божьего гнева?», «Ну, знаете, если бы он упал в кабаке, это было бы менее благочестиво», «Не надо об этом, разве вам неизвестно: он пытался просить руки мадемуазель», «Вот ведь и другой писателишко — некто Гюстав Флобер улизнул от правосудия», «Благоразумие родителей удержало мадемуазель от неподходящей партии», «Спаржа, спаржа у них просто изумительная».

П е р в ы й г о с т ь (к родителям Мари). Как самочувствие Мари?

О т е ц М а р и (одновременно с женой). Признаюсь, оставляет желать лучшего.

М а т ь М а р и (одновременно с мужем). Она великолепно себя чувствует.

Отец и Мать Мари бросают друг на друга недовольные взгляды.

О т е ц М а р и (одновременно с женой). Она, как я, — удивительно крепкая натура.

М а т ь М а р и (одновременно с мужем). Конечно, она переволновалась. Помолвка в жизни барышни — всегда событие.

Снова бросают недовольные взгляды.

П е р в ы й г о с т ь (к родителям Мари). Его сиятельство, граф де Сансир тоже, кажется, обещал заглянуть в ваш гостеприимный дом?

О т е ц М а р и (одновременно с женой). Надеюсь, он сможет считать в скором времени наш дом своим домом.

М а т ь М а р и (одновременно с мужем). Граф любит немного опаздывать.

О т е ц М а р и (одновременно с женой). У графа великолепный выезд, но по Парижу передвигаться в карете, запряженной шестеркой лошадей, бывает затруднительно. Слишком многие возомнили, что у них есть право на собственную карету. Падение нравов.

М а т ь М а р и (одновременно с мужем). Граф остроумно говорит, что точность — вежливость королей. И на него совершенно невозможно сердиться — его манеры светского человека подкупают.

И наконец взгляд довольный.

О т е ц М а р и. Он настоящий — как это называют в Англии (по буквам) — джент-ль-мен.

М а т ь М а р и. Граф де Сансир несколько лет провел в Англии, неудивительно, что у него завелись некоторые английские привычки.

Гостьи двусмысленно смеются, мать Мари продолжает укоризненно.

Я хочу заметить, что граф в высшей степени благородный человек и знаток аристократических норм. Когда на прошлой недели к нему бесцеремонно ворвался (помедлила)... кто бы вы думали?

В с е. Кто?

М а т ь М а р и. Небезызвестный Бодлер!

Общий возглас изумления; реплики: «Какое бесстыдство», «В дом к графу», «Полиция делает вид, что это ее не касается», «Того и гляди, в Париже снова окажутся казаки, как уже было в 1812 году», «Падение нравов, что вы хотите».

И вот когда к графу — этому кроткому и человеколюбивому созданию — ворвался буйный и пьяный субъект с криками о дуэли, граф сказал (помедлила)... как вы думаете, что граф сказал?

В с е. Что?

М а т ь М а р и. Он сказал, что дуэль между ним, графом де Сансир Лафоте Кур де Бонто Нафтигаль Марагеско-Фуэнта Парважене — это, как вы понимаете, полное родовое имя графа, — итак, дуэль между ним и потомком черной кости, то есть Бодлером, — невозможна. (Торжествующе.) И велел слугам вывести вон буяна.

Реплики «Какое благородство», «И какая решительность», «А сколько достоинства», «Да, такие люди еще есть во Франции».

П е р в ы й г о с т ь (невинно). Я слышал, в доме графа была поломана мебель.

М а т ь М а р и. Ну разумеется. Бодлер был невменяем.

О т е ц М а р и. Он крепкий молодчик.

В т о р о й г о с т ь (еще более невинно). А я слышал, что в доме графа раздавались выстрелы из пистолета.

М а т ь М а р и (сердито). Молодчик всюду таскает с собой пистолет.

Реплики: «Это же опасно», «От случайного выстрела могут погибнуть невинные люди», «Я не понимаю, куда смотрит полиция», «Этот Бодлер хуже русского казака».

Т р е т и й г о с т ь (невинно в третьей степени). Мне говорили, что у графа на щеке царапина — след от... ну вы понимаете.

О т е ц М а р и. Вам же объяснили, что он не может принять дуэль. Они неровня.

П е р в ы й г о с т ь. Но покойный отец Бодлера стал вообще-то сенатором.

О т е ц М а р и. Выбился в люди во время революции. Тогда многие вспыли на поверхность. Сегодня какой-нибудь башмачник, а завтра, глядишь, ворочает миллионами. У него и фабрики, и капиталы, и почтенное имя.

Т р е т и й г о с т ь (нервно). Надеюсь, вы не намекаете на присутствующих?

М а т ь М а р и. Мой муж никогда не намекает.

П е р в ы й г о с т ь (не унимается). Между прочим, покойный сенатор оставил своему сыну — да-да, беспутному Бодлеру (все вытягивают шеи) — приличный капиталец. Но, увы, спасибо отчиму, пользоваться капитальцем своего отца Бодлер не может. Он слишком резво его тратил, когда достиг совершеннолетия, поэтому теперь ему выдаются только небольшие суммы — и то после унизительных просьб.

О т е ц М а р и (одновременно с женой). Вот видите.

М а т ь М а р и (одновременно с мужем). У графа де Сансира все равно денег больше.

П е р в а я г о с т ь я. Ах, хорошо родиться женщиной. Не нужно драться за место под солнцем. Тебе все принесут самой.

В т о р а я г о с т ь я. Если, конечно, правильно выбрать будущего супруга.

М а т ь М а р и. Надеюсь, вы не намекаете на присутствующих?

В т о р а я г о с т ь я. Нет, я имею в виду небезызвестную мадам Жанну, ту, что вышла за глухого артиллериста. Он недавно отдал богу душу, но вместо миллионного наследства оставил вдовушке долги. Все убеждены, что она будет носить траур не вечно.

Г о с т и (вместе). Сколько ей лет?

В т о р а я г о с т ь я. Это, конечно, тайна, но вам я скажу: тридцать два. (Со смешком.) А всем сообщает, что ей двадцать четыре. Кстати, она была подружкой Бодлера.

Г о с т и (вместе). Снова этот Бодлер!

П е р в а я г о с т ь я (невинно, к родителям Мари). Правда, что Бодлер долгое время считался женихом вашей дочери?

О т е ц М а р и (одновременно с женой). К сожалению, правда.

М а т ь М а р и (одновременно с мужем). Возмутительная ложь.

Еще какой они бросают друг на друга взгляд.

О т е ц М а р и (одновременно с женой). Ну это, конечно, не совсем правда, скорее домыслы.

М а т ь М а р и (одновременно с мужем). Слава богу, до венца не дошло.

Т р е т и й г о с т ь (участливо). Одно из стихотворений скандальной книжки Бодлера посвящено вашей дочери — Мари Грандюкье.

В с е. Неужели вы читали?

Т р е т и й г о с т ь. Разумеется, не читал. Просто на глаза попалось.

В т о р о й г о с т ь (вдвойне участливо). Бодлер вполне мог поставить только инициалы — М. Г. — а ведь полностью написал, каналья, — Мари Грандюкье. Полностью!

Гости (вместе). Мари Грандюкье.

Неловкое молчание, все заняты трапезой, стук приборов.

М а т ь М а р и (певуче). Попробуйте, пожалуйста, спаржу.

О т е ц М а р и. Спаржа — это да.

Реплики гостей: «Великолепная спаржа», «Я попробую еще», «Удивительное дело — спаржа», «Никакой экзотический овощ не сравнится с французской спаржей».

М а т ь М а р и (удовлетворенно). Наша кухарка знает особый секрет приготовления спаржи.

О т е ц М а р и (забывшись, откинувшись на стуле). Когда мой дедушка выращивал спаржу, зарабатывая на кусок хлеба собственными руками, и не думал, что его внук будет...

Жена энергично толкает его.

М а т ь М а р и (фальшиво). Бог мой, милый, твой дедушка, вместо того, чтобы пропадать на охоте в окрестностях своего замка, приезжал посмотреть, как его крестьяне копаются в навозе?! Какое удивительное человеколюбие!

В с е. Удивительное человеколюбие.

О т е ц М а р и (смущенно). Да, дедушка был весьма человеколюбив.

Звук подъехавшей кареты.

М а т ь М а р и. Это граф!

О т е ц М а р и. Наконец-то. (Самодовольно.) Всегда узнаю топот его лошадей. Они съедают (делает в уме вычисления) меру овса на завтрак, меру на обед и две меры, нет, две с половиной — на ужин. Левая лошадка впереди съедает на ужин три меры. Ха-ха. В здоровом теле — здоровый дух. Как говорил великий Наполеон.

Входит Г р а ф.

Г р а ф (нервно). Мое почтение, дамы и господа, мое почтение.

М а т ь М а р и. Прошу садиться, граф. Ваше место рядом с родителями вашей невесты.

Г р а ф. Благодарю вас. У вас есть холодный лимонад?

М а т ь М а р и. Конечно, конечно.

Слуга наливает графу лимонад, тот жадно пьет.

Г р а ф. По дороге со мной случилась неприятная история. Я заехал в магазин мадам Попиду (торжествующе оглядел присутствующих), хотел выбрать что-нибудь для Мари — что-нибудь милое на память.

Реплики: «У Попиду не бывает вещиц дешевле тысячи франков», «Милое! Еще бы! Даже гребешки там украшены брильянтиками», «Ну за семьсот франков, положим, можно сторговаться», «У Попиду торговаться непринято».

Но, господа, я поостерегся выходить из кареты, потому что от паперти церкви Мадлен вдруг набежали нищие, обступили карету, галдели, размахивали руками. Конечно, я велел кучеру погонять. Но нас все равно преследовал один из них — самый отвратительный, самый наглый! — и кричал, чтобы я раздал будущее приданое бедным индусам!

Общие возгласы удивления.

Знаете, кто это был? Когда я выглянул из кареты, я узнал его — это был Бодлер!

Раздается пронзительный женский крик за дверью, вбегает М а р и, на ней домашняя одежда.

М а р и (кричит). Вы обманули меня! Обманули! (В слезах.) Вы сказали, что он бросил меня и сбежал в Индию. Я не поверила! Потом вы передали мне его письмо. Я не поверила! Но вы говорили мне: разве почерк не похож? Он ведь писал тебе раньше, сравни. (Обреченно.) Я сравнила. Почерк был (с сомнением) его. А слова — не его. У вас и здесь нашлось объяснение: вы сказали, что сначала его увезли в дом умалишенных, потому что от опиума у него начались галлюцинации. А в Индию — он уплыл потом. Вы даже нашего доктора заставили сказать неправду. Он краснел, но говорил, что господин Бодлер болен неприличной болезнью и в случае замужества он заразит меня и наших детей! Господина Бодлера нужно лечить принудительно, говорил доктор, потому что закон запрещает вступать в брак таким больным. А потом доктор добавил, что моя дорогая мамочка больна сердцем и если я не соглашусь на брак с графом, то это убьет дорогую мамочку.

Общее смятение, реплики гостей: «Эту лошадь убьет разве что пушечный выстрел», «Еще вопрос, кто тут болен неприличной болезнью, посмотрите на нос графа, посмотрите внимательно», «А я говорю вам, что неприличной болезнью болен Бодлер, у поэтов это так же естественно, как у артиллеристов — глухота», «Во Франции не осталось ни одного здорового человека», «Ешьте лучше спаржу, она ведь и от неприличных болезней излечивает», «А вы слышали, что этот сумасшедший Бодлер стрелял из пистолета по окнам графа?».

На улице раздается звон битого стекла.

М а т ь М а р и. Боже мой, это, кажется в оранжерее!

Все, кроме Мари, подбегают к окнам, звон битого стекла равномерно повторяется.

П е р в ы й г о с т ь (философски). Какой-то нищий бьет стекла в вашей оранжерее.

В т о р о й г о с т ь (участливо). Они, наверное, дорого стоят?

Т р е т и й г о с т ь. А слуги ваши, простите, отправились в церковь?

Г р а ф. Это не какой-то нищий, это тот самый нищий, он бежал за моей каретой, это Бодлер!

Снова звон стекла, рычание, через мгновение на авансцену врывается Б о д л е р, размахивая пистолетом, он сильно пьян.

Б о д л е р (стреляет в воздух). А-а-а! Вот вы, Гоги и Магоги! Вот вы, филистимляне! Мало вам казней египетских, мало вам русских казаков! Где этот стервец, который украл мою невесту, где он?!

Общее смятение, Бодлер сквозь толпу гостей пытается настигнуть графа, последний неожиданно ловко удирает от Бодлера, используя в качестве защитных ширм стол, стулья, гостей, снова выстрел — на этот раз прицельный — граф охает, приседает, схватившись за голову.

Г р а ф. Он отстрелил мне ухо!

П е р в ы й г о с т ь (осматривает рану). Ничего с вашим ухом не сделалось. Легкая царапина.

В т о р о й г о с т ь. Можно и без уха прекрасно жить.

Т р е т и й г о с т ь. В Библии был похожий случай. Не помню имени, но кто-то кому-то что-то отстрелил.

П е р в а я г о с т ь я (подходя к графу с улыбкой). Не пугайтесь! Магистр богословия Жозе объяснил мне, что Господь премудро устроил в человеке все в двойном количестве. Две руки — две ноги, два легких — две почки, даже в одном носу — две ноздри! Ну и, конечно, два уха.

В т о р а я г о с т ь я. А сердце-то почему одно? Твой хорошенький Жозе — сколько, кстати, ему лет? — объяснил тебе это?

П е р в а я г о с т ь я. Он не только объяснил, но даже упал на колено и сказал — сердце одно для того, мадам, чтобы всегда рядом было другое!

Б о д л е р (наконец-то замечает Мари, бросается к ней). Мари!

М а р и. Шарль!

Бодлер пробирается сквозь толпу к Мари, его пытаются не пустить. Крики: «Держите его!», «Позовите слуг!», «Осторожнее, вы задели мое ухо!», «Вызывайте жандармов!», «Берегитесь, он может выстрелить!». Гремит выстрел в воздух, все рассыпаются по углам, Бодлер увлекает Мари за собой, оба вырываются в оранжерею, Бодлер захлопывает дверь.

_{СЦЕНА ДЕВЯТАЯ}

В оранжерее.

Б о д л е р (кричит через дверь преследователям). Я выбил семь окон в оранжерее! Вы хотите разбить еще? Пожалуйста. Но имейте в виду — на две самые горячие головы у меня найдутся в пистолете две горячие пули. (К Мари.) Надеюсь, вы не огорчились из-за оранжереи?

М а р и (восторженно). Нет!

Б о д л е р (с пьяной развязностью). К тому же теперь у меня наконец появились деньжонки. Гонорар в две тысячи! Когда такое случалось с поэтами? Правда, мне сказали, что граф Красавчик соизволит принять от ваших родителей сумму несколько более увесистую... Молва называет шестьсот тысяч... Вилла на Лазурном берегу... Ферма с козьим молоком... И не одна ферма... Я бы на его месте создал бы еще кассу взаимопомощи нуждающимся литераторам... Из этой кассы легко заплатить за разбитые стекла вашей оранжереи... Хорошо придумал, а?

М а р и. Шарль, зачем... я...

Б о д л е р. Нет-нет, не стоит волноваться. Я, конечно, как человек благородного рода принесу извинения и сам покрою вынужденные издержки, даже могу рекомендовать хорошего стекольщика — его зовут Ту-ту. (Пошло смеется.) Я знаю его с тех пор, как он захаживал — по мужской надобности — к моей хозяйке. Не всегда же она была так удивительно предана мне, не всегда же она была посвящена в мир поэзии. А Ту-ту молодец — его потом сменил полковник, тоже бравый малый в этих делах, — Ту-ту сам сконструировал шпингалет в спальне своей милой, и когда ее муженек засыпал, — он сразу ту-ту в окно — это же единственный в мире шпингалет, который открывается снаружи...

М а р и (закрыв лицо руками). Шарль, вы хотите меня растоптать... Вы не знаете, что они сделали, что они говорили...

Б о д л е р (кричит). Ну конечно, вы такая доверчивая! Вам наплели про Индию — вы поверили! Почему бы не наплести про Россию? Или Алеутские острова? По крайней мере, там бы мне не рассказали, что вы тоже умеете торговать!.. За шестьсот тысяч!.. Было бы оригинальнее сказать, что я превратился в альбатроса и путешествую теперь в небесах...

М а р и. Я ничему не верила! Ничему! Хотя письмо было написано вашим почерком!

Б о д л е р (зло смеется). А слова идиота в этом письме так похожи на мои. Вам, конечно, не объяснили, что единственное, чему научился мой дорогой отчим у меня, — так это моему почерку. Право, загадка, как это у него вышло. А письмецо он написал потому, что в случае моей женитьбы был бы вынужден передать мне права на мое законное наследство. Удивительно оригинальный человек. Раздвоение личности. Двадцать лет уговаривал меня жениться и двадцать лет делал все, чтобы этого не случилось.

М а р и. Шарль, я не поверила письму. Я даже смогла узнать ваш новый адрес, я приходила на улицу Могильщиков, я видела вашу, как вы ее называете, хозяйку.

Б о д л е р. Ложь. Она ничего не говорила про ваше посещение.

М а р и (плачет). Она сказала, что если будет пускать к вам всех женщин (выпаливает через силу), с нижним бельем которых вы познакомились, то ей придется открыть прачечную! Я убежала.

Б о д л е р. Простите, милочка, вы всегда были оранжерейным цветочком. Но вообще-то, я был болен горячкой. Если бы она даже пустила вас, я все равно вас не узнал бы и не услышал.

М а р и (продолжает плакать). Я не поверила им тогда, когда они... (запинается в смущеньи) и наш добрый доктор говорили, что вы больны нехорошей болезнью. А таким больным закон запрещает вступать в брак. Но я не поверила, не поверила!..

Б о д л е р. Не поверили?

М а р и. Нет, Шарль, нет!

Б о д л е р. А может, все-таки сомненьице мелькнуло? Знаете, чертики иной раз пробегают даже мимо ангелочков.

М а р и. Я знала, что это клевета.

Б о д л е р (берет ее за плечи, притягивает к себе, смотрит в лицо). И совершенно зря! Вы зря не поверили! Потому что я болен! болен! (Устало.) И болен давно.

М а р и. А я не верю вам! Не верю! Вы никогда не обманули бы меня! Если бы вы заразились, то сказали бы мне! Когда два года назад я первый раз увидела вас в театре и мне шепнули, что это самый скандальный человек в Париже, я ответила, что у человека с таким лицом не может быть и сотой доли тех пороков, о которых все с удовольствием сплетничают...

Б о д л е р (паясничая, декламирует). Единственно, в чем был он грешен, / Так это в области стихов. / Он рифм из давленных черешен / Всегда наделать был готов.

М а р и (убежденно). Вы не больны. Вам неправильно поставили диагноз. Вы впечатлительны — вот и все.

Б о д л е р (закрыв лицо ладонью). Это вы... вы... меня... хотите растоптать... Я никогда не обманывал вас, но и не сказал бы вам никогда... Разве я не боялся за вас? Разве я не видел снов, в которых черные пятна поедают вашу кожу? (Загорается снова.) Даже Бодлер не говорит такого — хотя Бодлер говорит все! (Кричит.) Господа Бога мне оскорбить легче, чем рассказать о том, что я прячу двенадцать лет! Потому что Бог большой, Он не обидится. А я маленький! Пусть поблагодарят меня подружки: я не назначал свидания в период обострения...

М а р и (умоляюще). Помните, вы говорили, что у всех людей — одна жизнь, а у поэтов — две. Одна похожа на небо, а другая — на заплеванную палубу...

Б о д л е р (перебивает). Думаете, я плохо изучил болезнь? Думаете, я не смогу отличить твердого шанкра от воротничка Венеры? Я мог бы уже сам зарабатывать деньги, пользуя таких же больных... (Хохочет.) Хорошая мысль! Особенно, если посчитать, сколько я уже выбросил денег на одно, другое, третье — и всегда верное средство! У вашего добренького доктора удивительное чутье. Он все разузнал, он все понял. А может, он давал взятки аптекарям, у которых я брал лекарства? Только я не простофиля, я теперь не покупаю этих лекарств в Париже! Добренькому доктору, конечно, было вас жаль. Он знает вас с детства: неужели он мог допустить, чтобы прекрасное дитя попало в лапы (кричит) сифилитика!

М а р и. Вы давно вылечились! Я знаю, вылечились!

Б о д л е р (стремительно расстегивает свою рубаху). А это что? Смотрите! (Хватает ее руку и водит ее ладонью по своему телу.) Это... это... Вам нравятся эти иероглифы? А если они мокнут, нравится? Они появляются и на гландах. (Открывает рот.) Но там у меня их нет! (Хохочет.) Я слышал, у одной портовой шлюхи разнесло язвой полседалища. А она говорила, что это несправедливо. Что этим местом она не грешила.

М а р и. Но вы сможете вылечиться, я знаю. Сейчас лечат ртутью. Академик Берже утверждает, что в XIX веке неизлечимых болезней не останется. Что наука каждый год открывает новые законы...

Б о д л е р (перебивает). Можете передать этому милому академику, что когда он сам заболеет и когда у него разнесет седалище, он скорее побежит к цыганке, чем в медицинскую лабораторию! Если ваш XIX век понял, как устроено пищеварение дождевого червяка, это еще не значит, что он понял, как устроено пищеварение... человеческой души! Пусть при случае академик заглянет ко мне на чердак: я с удовольствием расскажу ему о главном законе мироздания, который открыл не Иммануил Кант, не Гегель и, разумеется, не пустобрех Вольтер... (Шепотом.) Открыл Бодлер! Там всего два понятия, всего две вещи... Как с яблоком Ньютона, которое набило ему шишку, все в мире ударяется об эти две вещи. Они управляют всем миром, крутят шестеренки, кого-то подмасливая, кого-то подперчивая... Я хорошо изучил их обоих, они всегда рядом. Первый поменьше — от него болят колени по ночам, а днем жужжит в голове — и никак не придумаешь свежую рифму, лезет на ум только старичок Лафонтен. А второй совсем не навязчив. Но и он меня не забывает. Ну, сказать вам имена моих друзей? Т-с-с... Только никому не говорите. Пусть сами канты и гегели докапываются. И академик Берже. (Снова шепотом.) Это сифилис! Это сатана! (Оглядывается со страхом.) Нет, главный не с рогами, он приходит в приличном сюртучке. Единственное, что его выдает (тихо смеется), — то, что он рыжий! В штаны, сами понимаете, я к нему не лазал. И ботинки не просил снимать, хотя я уверен — пальцы у него сросшиеся. Но ведь рыжий! Это просчет. Не пойму, почему он не перекрасит волосы? Сейчас так расцвело парикмахерское искусство. По роду занятий тоже не догадаетесь. Профессию-то он выбрал отнюдь не зловещую. Не палач. Не разбойник. Даже не финансист, что при любви к золотишку можно было бы ожидать. Он журналист, он газетчик. Только не поэт! Он и принес гонорар, пока я болел. Почему так мало? Ну, знаете, у него, кроме меня, много расходов: одному дай, другому дай. Там все отлажено — в их ведомстве. Зачем ослеплять, если можно договориться за скромную сумму? Это церковь в лучшие времена воздвигала соборы до неба. У моих друзей все проще. (Говорит Мари на ухо.) Они даже сообщили мне, что города будущего будут построены из треугольников и четырехугольников. И конечно, никаких соборов. Никакой болтовни про то, что поэты — это птицы, которые летят высоко. Поэтов в тех городах не будет. (Смеется.) Нет, этого мой рыженький журналист мне не сказал. (Торжествующе.) Я сам догадался. А может, я беседую с ним, чтобы разузнать его секреты? Может, сам римский папа дал мне поручение? (Испуган, осторожно подходит к двери, прислушивается, шепчет.) Вдруг он понял, что я смогу перехитрить его? Поэтому гонорар маленький. Конечно, он не дает большой суммы, он не доверяет мне. Ну, где ты, где?! (Отталкивает Мари, всматривается вокруг, поднимает пистолет.) Тише. Я распознаю его по шороху. (Прислушивается.) Он всегда шуршит у меня за левым плечом. (Резко поворачивается, стреляет в пространство). А! Он раздвоился! Растроился! Мари, их десять! Их легион! Они все пишут, печатают, снова пишут, печатают, произносят речи, снова речи, придумывают научные законы, законы! (Кричит в отчаянии.) Смотрите, они идут толпой, они лезут, как мошкара! Я задыхаюсь! (Кашляет.) Задыхаюсь... (Медленно.) Или они думают, что я не смогу умереть с именем Иисуса... Что-то мне нехорошо... воздуха...

Оседает на пол, Мари бросается к нему.

Занавес.