КНИЖНАЯ ПОЛКА СЕРГЕЯ ШИКАРЕВА

КНИЖНАЯ ПОЛКА СЕРГЕЯ ШИКАРЕВА

Сегодня со своим выбором читателей «Нового мира» знакомит критик и фантастиковед, литературный обозреватель закрывшегося в прошлом году журнала «Если».

Ниал Фергюсон. Империя: чем современный мир обязан Британии. Перевод с английского Константина Бандуровского. М., «Астрель», «CORPUS», 2013, 560 стр.

Историю становления, расцвета, упадка и разрушения Британской империи Ниал Фергюсон описывает с позиции ее защитника, противопоставляя свой голос многочисленным критикам империй и империализма. А значит, ждать от книги объективности не стоит: все-таки задачей адвоката является не установление истины, а оправдание обвиняемого.

Британский историк благоразумно не обеляет строителей и выгодоприобретателей империи — такому подходу присяжные (в их роли выступили зрители документального телесериала, по следам и мотивам которого была написана книга) заведомо не поверят.

Фергюсон рассказывает и о работорговле, и об истреблении североамериканских индейцев, и о жестоком подавлении восстания (в имперской транскрипции — «мятежа») сипаев в Индии, и о картофельном голоде в Ирландии. Не забывает он и напомнить о том, что Британия была не единственной империей и ее соперницы были намного хуже. Так, например, немцы финансировали джихад против «британского империализма», в то время как англичане несли в колонии блага цивилизации.

Полны прогрессорского пафоса слова Уинстона Черчилля: «Есть ли дело для просвещенного общества благороднее и выгоднее, чем освобождение от варварства плодородных областей и больших народов? Дать мир враждующим племенам, вершить правосудие там, где царило насилие, сбить цепи с рабов, заставить землю плодоносить, посеять первые семена торговли и образования, увеличить шансы на достижение счастья целыми народами и уменьшить возможность страданий — есть ли идеал прекраснее, есть ли награда ценнее для человека?».

Между тем из трех первоначал Британской империи — коммерции, колонизации и культуртрегерства — Фергюсон особое внимание уделяет первому и описывает историю империи в логике первостепенных активов, подушевого дохода, рентабельности и возврата на инвестиции. В частности, Уильяма Пенна-младшего, основателя Пенсильвании и Филадельфии, завлекшего поселенцев в колонии обещанием религиозных свобод, он характеризует как превосходного специалиста по маркетингу. А колонизация становится способом защиты сделанных инвестиций. Подчас книга даже кажется учебником для магистров делового администрирования.

Представление об империи как о коммерческом предприятии превращает историю в некий баланс, наподобие бухгалтерского. И коль скоро в его итоге обнаруживается профит, то и дело считается оправданным и выгодным.

Выделим еще два сюжета, оттесненных в книге на второй план, но неизбежно возникающих снова и снова. Один посвящен глобализации как формированию единого торгового, культурного и коммуникационного пространства (хотя сам Фергюсон называет эту первую волну глобализации «глобализацией с канонерками», не меньшую роль в ней сыграли телеграф и железные дороги).

Глобализация образца начала ХХ века, еще не порченная Мировой войной (печальная необходимость различать мировые войны по порядковым номерам тоже еще не появилась), во многом превосходила современную. Например, была более открытой — социолог Андре Зигфрид писал о том, что в конце ХIХ века он совершил кругосветное путешествие, имея в качестве удостоверения личности только визитные карточки. А появление телеграфа в плане обмена информации сделало для объединения мира больше, чем появление Интернета.

Повышению связанности пространства способствовала и картография. О ней рассказывает второй спрятанный в книге сюжет.

История империй — всегда история освоения (и присвоения) пространства. Нанести территории на карту, раскрасить их в цвет собственной страны, обозначить границы — непременные задачи строителей империи. Картографирование не только решает навигационные задачи, но и позволяет маркировать земли, обозначить их принадлежность. По словам Фергюсона, «теодолит для имперской политики был не менее важен, чем телеграф». С понятной гордостью он пишет о школьных картах, на которых большая часть мира была выкрашена ярко-красным цветом Британской империи.

Символично и то, что высочайшая вершина мира носит имя (не на всех, правда, картах) Джорджа Эвереста, картографа и руководителя Геодезической службы Индии.

«Империя» рассчитана на читателя в истории Англии сведущего и в «общеизвестные» подробности не вдается, зато изобилует малоизвестными сведениями. Например, о преимуществах обшивки кораблей вгладь, а не в накрой, или о том, что англичане предпочли чай, а не кофе в результате высоких таможенных пошлин на последний.

Эдвард Вади Саид. Культура и империализм. Перевод с английского А. В. Говорунова. СПб., «Владимир Даль», 2012, 736 стр.

Империя предполагает картографирование не только территории, но и «разметку» культуры. Книга Саида посвящена непростым механизмам, связывающим культуру и империализм. На первых ее страницах он приводит слова поэта, пророка, художника и большого мистика Уильяма Блейка: «…основа империи — это искусство и наука. Уберите их или дайте им прийти в упадок, и империи больше нет. Империя следует за искусством, а не наоборот, как то полагают англичане».

Империи — по крайней мере, если смотреть изнутри — всегда окружены варварами. И важным фактором, обеспечивающим способность сохранить и распространить имперскую идентичность, является культура.

Впрочем, экспансию культуры можно трактовать и с экономической точки зрения. И если, по Фергюсону (см. выше), товары из метрополии в Индии спросом не пользовались, предметом английского экспорта стали социальные и культурные практики. Саид обвиняет империализм в том, что он превратил культуру в инструмент для обеспечения гегемонии метрополии; в выстраивании культурной иерархии, где культуры колоний занимают подчиненное положение или вовсе игнорируются. Закономерное развитие его предыдущей книги «Ориентализм», в которой Саид говорил о конструировании отношений доминирования и подчинения между цивилизациями Запада и Востока.

Теперь он предлагает переосмыслить классические произведения: «Мэнсфилд-парк» Джейн Остин, «Сердце тьмы» Джозефа Конрада, «Ким» Редьярда Киплинга и даже оперу Верди «Аида». Автор намерен переформатировать культурное пространство, вплоть до содержания школьных и университетских программ по литературе: предложить другой взгляд, другую систему отсчета.

Развивая географическую аналогию, вспомним о существовании в ХIХ веке нескольких «нулевых меридианов», претендующих на главенство и статус не точки, но линии отсчета. Одновременно наличествовали французский (Парижский), английский (Гринвичский) и русский (Пулковский) меридианы, и лишь в 1884 году в результате межгосударственного соглашения единственным нулевым меридианом был признан меридиан, проходящий через Гринвичскую обсерваторию.

Начало изменению топологии культурного пространства положила деколонизация. Освобождение от имперского наследия привело к росту национализма, а вакуум идентичности заполнила традиция. Отсюда и появление литературы, основанной на фольклоре, с сильными этническими мотивами^[1], и «изобретение традиций» как создание «подходящего» исторического прошлого. В одноименном сборнике, составленном Эриком Хобсбаумом и Теренсом Рейнджером, рассказывается, в частности, о прекрасном образе Древней Шотландии, включающем и поддельные поэмы Оссиана, и появившийся лишь в середине XVIII столетия килт.

Отметим, что рассуждения автора весьма многословны и подчас туманны, что вообще свойственно философии, основанной на филологии. К тому же и переводу, в котором на равных встречаются и Кутзее и Котзи, и примечаниям, в которых дважды (но так по-разному) рассказывается о Реймонде Уильямсе, очень пригодился бы редактор.

Что до рассуждений о культурах метрополии и колоний, соотношении центра и периферии, то, как показывает сам Саид, реальной альтернативой является выстраивание других культурных иерархий.

Впрочем, такие изменения постоянны и неизбежны. По словам Уильяма Батлера Йейтса, ирландского поэта и сторонника независимости Ирландии, «the centre cannot hold», буквально — «центр не удержать»^[2].

Алексей Иванов. Горнозаводская цивилизация. М., «АСТ», 2014, 283 стр. («Хребет России»).

Для Алексея Иванова «Горнозаводская цивилизация» — уже третья «фотокнига», по авторскому определению. Щедро иллюстрированное издание оказалось удачным форматом для краеведческих и культурологических рассказов, которыми писатель увлечен уже давно. Можно вспомнить и «Message: Чусовая», и некоторые региональные издания, которые до широкого читателя так и не добрались.

Конечно, в разговоре о пространстве книгой с фотографиями можно добиться большего, чем просто книгой. И после историй об Урале и пугачевском бунте Иванов заводит разговор о феномене «горнозаводской цивилизации».

Название, как в формуле, объединяет пространство и способ его освоения. Перед нами в каком-то смысле предельный способ преобразования пространства: превращение его в индустриальную машину. С реками как транспортными путями для «железных караванов», прудами и плотинами.

Производству подчинялось все, включая способ градоустройства. Как мифопоэтически пишет Иванов, «ради завода речку перегораживали плотиной, и получался крест — христианский символ жертвы. И поселок, загнанный на косогоры, жертвовал заводу радостью жизни. Но вот какая беда: горный завод не Господа восславлял, а шаманил с огнем, водой, землей и ветром — с четырьмя языческими стихиями».

История горнозаводской цивилизации — это история о ее создателях, гениях, героях и злодеях — реальных и мифических. К слову, наличие собственной мифологии (вспомним бажовские сказы) — прекрасное доказательство уникальности культуры.

Горные инженеры и заводские мастера, заводчики и горнорабочие, солевары и сталевары — вот галерея портретов строителей горнозаводской цивилизации. Особое место занимают представители двух династий: Строгановы и Демидовы. Географически и идеологически Иванов противопоставляет их друг другу. Солевары Строгановы — «Урал левосторонний», кузнецы Демидовы — «Урал правосторонний».

Девиз Демидовых — «Acta non verba» («Дела, а не слова»). Они строили заводы и слыли крепкими до самодурства хозяйственниками, и предприимчивыми дельцами.

Девиз Строгановых — «Ferram opes patriae, sibi nomen» («Земные богатства Отечеству, себе — имя»). Их вотчины были фронтиром, двигателем колонизации Урала и Сибири. Несколько лет назад в политическом лексиконе было популярно словосочетание «частно-государственное партнерство» — именно так, аналогично европейским Ост-Индским компаниям, осваивали новые земли в России. Эту колонизацию, кстати, описывает «золотовалютное» «Сердце Пармы» Иванова.

И хотя, как в части отражается целое, в истории Урала — от горных заводов и великих династий до каслинского литья и чугунных ванн — отражается история страны, Иванов сосредоточен все-таки на поиске региональной идентичности, ее «идентификации и инвентаризации». В начале книги он описывает провал схожей попытки, предпринятой в первой трети XX века профессором Павлом Богословским, и крах Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ). Неудивительно: советская империя, как и любая другая, не слишком любила идентичности, альтернативные универсальной имперской.

Рассказывая о Мамине-Сибиряке, Иванов обвиняет его в том, что писатель «отредактировал Урал под Центральную Россию: не объяснил Урал, а сделал понятным… Урал оказался для Мамина-Сибиряка экзотикой, а не экзистенцией».

Эти упреки схожи с упреками Саида в адрес культуры метрополии.

И автор настойчив в утверждении особого характера горнозаводской цивилизации. Ведь ее уникальность означает свою, особую, систему ценностей, сложившуюся на Урале. Ее вершиной и главной ценностью Иванов называет труд.

Структура книги вольно или невольно напоминает о документальном фильме, каждая глава — отдельная серия. Да и короткие, рубленые фразы и запоминающиеся формулировки — несомненные меты телепроекта «Хребет России».

Фотосоставляющая прекрасно дополняет текст. Рассматривать фотографии заброшенных заводов, разрушенных зданий и недействующих гидроэлектростанций, конечно, грустно, но природа на Урале — красивая.

Кроме того, без фотографии даже представить, как могли бы выглядеть подкованные лапти, предназначенные для работы в литейном цеху, решительно невозможно.

Юрий Стукалин. Индейцы Дикого Запада в бою. «Хороший день, чтобы умереть!». М., «ЯУЗА», «ЭКСМО», 2012, 304 стр. («Всемирная история человечества»).

В первую очередь, это правильная книжка с картинками про индейцев. И лишь затем — этнографический рассказ о военных обычаях индейских племен Великих равнин. Книга охватывает все аспекты военных действий, от организации похода до системы сигналов и сообщений.

При детальном рассмотрении выясняется, что война и военные походы не только являются частью повседневной жизни, но и определяют социальную иерархию в племени. Дело в том, что у индейцев существовала четко определенная взаимосвязь между военными подвигами, которые совершал мужчина, и его статусом. И это делало войну эффективным социальным лифтом. Достигнув определенного положения, индейские мужчины охладевали к военным походам, оставляя их на долю более молодых воинов.

Самое храброе деяние заключалось в том, чтобы сделать «ку» — коснуться врага, предпочтительно живого, рукой, специальным шестом или стрелой, и особая удаль — сделать это первым, «посчитать первое ку». При этом в отсутствии доказательств или очевидцев подвига воины могли обратиться за подтверждением к противнику.

Конечно, такая смертельно опасная разновидность игры в салки не должна вводить в заблуждение касательно особого благородства индейцев. Они уродовали трупы врагов, пытали пленных и не видели ничего предосудительного в убийстве безоружных и беззащитных, почитая такую возможность заслугой своих духовных покровителей и большой удачей.

Автор приводит достаточно примеров жестокого обращения с пленными и жертвами нападения индейцев. Как сказал один из очевидцев такого зрелища, «зверства, которым они подвергают пленников, так велики, что даже рассказ о них вызовет ужас и сделает рассказчика причастным к ним». Убедительная причина, чтобы воздержаться от уточнения подробностей.

Исход столкновения с противником, ведущим войну не для демонстрации личной удали, а для уничтожения врага, был предрешен. Стычки и войны с кровожадными и краснокожими дикарями стали частью мифологии новой американской нации. И печальными страницами в истории предыдущей американской нации.

Иллюстрирована книга действительно превосходно: множество фотографий одежды, оружия, амулетов и украшений оживляют рассказ. Еще интереснее картины художников (Чарльза Расселла, Карла Бодмера, Чарльза Шрейвогеля, Фредерика Ремингтона), отображающие индейцев в бытовых и военных сценках.

Йен Макдональд. Дом дервиша. Перевод с английского Натальи Власовой. М., «АСТ», 2014, 630 стр. («Сны разума»).

Британского писателя Йена Макдональда вполне можно было бы причислить к авторам колониальных романов, если бы не два обстоятельства. Во-первых, пишет о пусть близком, но будущем — и оттого закономерно проходит по разряду фантастики. Во-вторых, география его произведений выходит за границы бывших колоний, оставаясь, однако, в пределах того, что в англоязычной Википедии именуется «non-Western societies» (любопытно, что в русском варианте статьи эта особенность его творчества названа «этнографическими изысками»).

Действительно, сюжеты нескольких ранних произведений Макдональда разворачиваются в Африке — в общем-то, не самой популярной у фантастов локации. Роман «Река богов» описывает Индию середины двадцать первого века, а место действия следующего по дате публикации романа определено названием — «Бразилея» (в оригинале — искаженное Brasyl вместо Brazil).

В «Доме дервиша» ареной для фантастической истории становится Стамбул (он же Византий, он же Константинополь, он же Царьград) — сердце «периферийной империи».

В одноименной книге Бориса Кагарлицкого («Периферийная Империя: Россия и миросистема», 2004) периферийной империей названа Россия, но между двумя странами достаточно параллелей, не столько географических, сколько исторических, чтобы распространить это определение и на Турцию.

Своеобразный выбор Макдональдом локаций для своих романов, в общем-то, понятен: это позволяет не только развлечь читателя экзотикой и «этнографическими изысками» (что подтверждает, кстати, тезисы Саида), но и свести вместе архаику и хай-тек, чтобы высечь из их столкновения искры сюжета и новых смыслов.

Действие романа происходит в 2027 году, после того, как Турция стала членом ЕС (один этот факт уже делает книгу фантастикой). За архаику в «Доме дервиша» отвечает «Медовый кадавр» — пропитанный медом труп человека, обладающий по преданиям уникальными целебными свойствами. За хай-тек — биологический компьютер на основе ДНК. В отличие от многих писателей-фантастов автора и его героев волнуют не только Психея и тонкие движения души, но и более материальные части тела.

Например, в таком ключе: «Вся музыка, когда-либо написанная человечеством, вместится в аппендикс, — говорит Асо. — Все книги во всех библиотеках займут лишь несколько миллиметров тонкого кишечника. Все детали твоей жизни можно записать и воспроизвести. Запись размером с желудок. Ты сможешь проживать чужие жизни. Можно загружать таланты, способности и новые навыки и хранить их постоянно. А не как сейчас, когда информация стирается, если наночастица удаляется из системы. Преобразователь Бесарани — Джейлана записывает информацию прямо в клетки тела»^[3].

Дело не ограничивается контрастом (Стамбул ведь — город контрастов) между двумя способами использования тела. Макдональд подмигивает Орхану Памуку (в книге фигурирует персонаж, которого зовут Красный) и спорит, посредством другого персонажа, с Нассимом Николасом Таллебом и его концепцией «черного лебедя». И — возможно, главное — рассуждает о вере в обществе будущего, где перемешаны мистические откровения и наночастицы, тарикаты и теракты, дервиши и фаундеры.

Место действия следующей книги Макдональда еще не известно, но в России, на Петербургской фантастической ассамблее летом прошлого года он уже побывал.

Чайна Мьевиль. Посольский город. Перевод с английского Н. Екимовой. М., «ЭКСМО», 2013, 416 стр. («Новая фантастика»).

Чайна Мьевиль считается одним из «новых странных». Не потому, что стрижется наголо и носит многозначительную серьгу в ухе и не потому, что является убежденным троцкистом. А потому, что некогда входил в группировку молодых писателей, пишущих «странную» прозу и сравнивающих «Властелина колец» Толкиена с чирием на заднице фэнтези (сказать, что из этих двух факторов для названия группы сыграло большую роль, пожалуй, сложно).

Писательскую славу Мьевилю составила трилогия о Нью-Кробюзоне — вымышленном городе, который, наряду с людьми, населяют «переделанные», водяные, какты и другие существа. Яркие визионерские фантазии Мьевиля оказались обрамлением для социальных (классовых!) конфликтов — традиционно фэнтези не свойственных. Идеологической вершиной (и самой слабой в художественном отношении) книгой трилогии стал «Железный Совет», открывающийся цитатой из Велимира Хлебникова и завершающийся образом паровоза, застывшего в безвременьи, — незамысловатой метафорой для столь любимой троцкистами перманентной революции.

В «Посольском городе» Мьевиль обратился к научной фантастике, но менее странными, яркими и запоминающимися рожденные им образы не стали^[4]. Действие разворачивается на далекой планете, колонизированной потомками землян и населенной местными жителями — арикаями. Вопреки ожиданиям, разоблачений ужасов межзвездного империализма в «Посольском городе» не будет — хотя это не мешает посетовать на бездумную легкость, с которой фантасты распространяют социальные и исторические паттерны на другие времена и пространства.

Биологическая цивилизация ариекаев устроена, волей Мьевиля, так, что в их речи есть слова, соответствующие только реально существующим предметам и явлениям, и единственной возможностью расширения языка становится наблюдение за новыми явлениями, в чем ариекаям помогают люди. Ависа, героиня книги, становится для них сравнением — «девочкой, которая съела то, что ей дали».

Столкновением с Другим, в предельном его выражении — как чужими и чуждыми инопланетными существами, способствует исследованию человека. Мьевиль с ловкостью какого-нибудь Славоя Жижека жонглирует гипотезами глоттогенеза, означаемым и означающим, демонстрируя если не тиранию, то ограничения языка. И книга вызывает в памяти произведения таких писателей «новой волны» англо-американской фантастики, как Томас Диш и Сэмюэль Дилени, внимательных к человеческой (и лингвистической) природе. Неслучайно «Посольский город» заслужил похвалу такого внимательного к антропологии автора, как Урсула Ле Гуин.

Впрочем, скоро повествование делает резкий поворот: Мьевиль отбрасывает жонглирование и переходит к своей излюбленной теме — революции.

Ключом к изменению существующих социальных порядков и всего образа жизни у арикаев становится вынужденное изобретение лжи. И автор с революционной прямотой указывает на расставленные меты: братоубийство арикаев, их обрубленные, падшие крылья и прочие библейские аллюзии. С появлением в повествовании фигуры «бога-наркотика» даже не атеистический, а богоборческий характер текста делается очевидным.

Несмотря на это, заканчивается история хеппи-эндом. Впрочем, Мьевиль, как многие революционеры, сосредоточен не на обустройстве новых, а на разрушении прежних порядков и оттого проговаривает финал беглой скороговоркой.

Секс с чужаками. Антология. Редактор и составитель Эллен Датлоу. Перевод с английского В. В. Заря. Иркутск, «Колизей», 1994, 328 стр.

Выходные данные этой малотиражной книги столь же фантастичны, как и ее содержание. В предисловии Уильям Гибсон призывает читателя воспринимать рассказы сборника как исследовательские орудия — «детекторы пределов и постоянно смещающихся границ между „мной” и „другим”».

За столетие с небольшим, прошедшее с выхода «Дракулы», предложившего читателю распробовать соблазнительную мысль о сексуальной притягательности не-человека, изменились и представления о границах допустимого, пресловутых «рамках приличия» в отображении взаимоотношений между людьми. И между людьми и чужаками.

В американской фантастике, выросшей из дешевых журнальчиков и ориентированной преимущественно на подростков, а потому, как это ни парадоксально, довольно консервативной, первым нарушил табу на отображение секса Филип Жозе Фармер в повести «Грех межзвездный» (1952). Да еще как нарушил: его герой, землянин Хэл Ярроу, встречает на планете Оздва женщину по имени Жаннетта, влюбляется в нее и занимается с ней сексом. Вот только выясняется, что она не человек, а хордовое псевдочленистоногое, обладающее удивительными способностями к мимикрии.

Смелость Фармера была награждена авторитетной премией «Хьюго», врученной ему как самому многообещающему автору. На вручении писатель выступил с докладом «Научная фантастика и отчет Кинси». Отчет Кинси — это тот самый, «Сексуальное поведение самца человека» (1948), который перенес запретные до тех пор вопросы секса в публичную сферу и вызвал многочисленные дискуссии, споры и скандалы.

В сборнике Фармер, конечно, присутствует, но представлен он другим произведением — рассказом «Гнилой Шкет из Джунглей шлет привет». В этой изобретательной фантазии Фармер смешивает двух однофамильцев и рассказывает сюжет Эдгара Райса Берроуза в стилистике Уильяма С. Берроуза.

«Лорды, леди и Третий пол! Я говорить вам за обезьяноморфин но вы не слушать! Слишком много вложили в мафию и „Дженерал Моторс”... Я говорю: вам надо бросать дурную привычку к деньгам. Сбросить зелененькие с горбов долой... нечего терять кроме своих цепей, кои суть фонды, вклады, замки, „Роллсы”, шлюхи, мягкая туалетная бумага, связь с Человеком... джунгли далеко-далеко, но путь того стоит, он разовьет мускулы и характер (обрыв) ...вы призвали меня сюда за мой же счет унизить и оскорбить, сорвать с меня набедренную повязку и древний почтенный титул! Вы ненавидите меня, потому что цепляетесь за цивилизацию, я же на этом крючке никогда не сидел. Вы до ушей полны смогом автострадами телевидением загрязненными пляжами налогами инфляцией концентратами часами канцерогенами галстуками и прочим дерьмом. Можете звать меня благородным дикарем... я вам расскажу как и что посредством моей личной тарзанической пурушарты... наплюй на ДХАРМУ и АРТХУ и постигай МОКШУ через КАМУ...»

Рассказы Ли Кеннеди «Ее мохнатое личико» весьма своеобразно продолжают тему исследований обезьян зоолога и этолога Джейн Гудолл. В фокусе его внимания мужчина-исследователь и самка орангутанга. Дополнительную пикантность этой, несколько психоаналитического характера, ситуации придает тот факт, что обезьяна сочиняет примитивные рассказы, публикующиеся, впрочем, в прессе, и даже собирается написать бестселлер.

А эссе Ларри Нивена «Мужчина из стали, женщина из промокашки» посвящено особенностям сексуальной жизни Супермена. Цель его исследования «...не допустить, чтобы криптонианского гуманоида постигла судьба птеродактиля или птицы додо».

Представьте себе, даже в таком изначально провокационном сборнике есть рассказы, снабженные предупреждением, что они не для тех, кто излишне разборчив. И неупомянутые произведения к ним относятся.

Конечно, на полках книжных магазинов этот сборник вы не найдете. Но дело не в крамольном содержании или возрастных ограничениях. Просто выпускается он в small press (издательствах, работающих с малыми тиражами, едва ли не под заказ). Этот феномен, родственный самиздату, вызван к жизни двумя обстоятельствами. Во-первых, спросом на интересную, качественную фантастику, которой крупные издательства зачастую предпочитают бесконечные фэнтезийные эпопеи в стиле, о котором так нелестно отзывался Чайна Мьевиль. Во-вторых, самоорганизацией любителей фантастики, так называемого «фэндома» — бесспорно самой сплоченной читательской аудитории еще со времен советских КЛФ (клубов любителей фантастики).

Тут заметим, что отечественные фантасты в большинстве своем табу на секс еще не преодолели, продолжая пребывать в подростковом возрасте.

Ах да, и еще. Как заметил в послесловии один из авторов сборника К. У. Джетер, «...секс с чужаками?.. А разве бывает какой-то другой секс?».

Брайан Олдисс, Дэвид Уингров. Пикник на триллион лет. История научной фантастики. Перевод с английского А. Грузберга. М., «Международный центр фантастики», 2012, 672 стр.

В кожаной обложке, с ляссе — еще одно малотиражное издание выглядит солидно, под стать содержанию. Семисотстраничный том описывает историю научной фантастики от «Франкенштейна» Мэри Шелли до восьмидесятых годов прошлого столетия.

Первое издание «Пикника», хронологически более скромное — тогда он был «Пикником на миллион лет», — вышло еще в 1973 году. Второе, в работе над котором британскому фантасту Брайану Олдиссу помогал Дэвид Уингров, появилось в 1986-м и было отмечено несколькими жанровыми премиями.

Олдисс — не безучастный хроникер развития жанра. Писатель и критик, он сам во многом формировал фантастический ландшафт, который описывает в книге. Автор нарочито пристрастен. И это, в сочетании со склонностью Олдисса идти наперекор общепринятым мнениям, делает чтение еще более интересным. Показательно, например, прохладное отношение к американскому фантасту номер один, Роберту Хайнлайну, героев которого он называет «всезнайками, любящими поучать других».

Несмотря на многочисленные попытки возвести родословную фантастики чуть ли не к сказанию о Гильгамеше, Олдисс закономерно связывает появление фантастики с промышленной революцией в Великобритании и научно-техническим прогрессом.

Литературный предшественник фантастики — готический роман, литература о сверхъестественном. И первый научно-фантастический роман, «Франкенштейн» Мэри Шелли, рассказывает о создании чудовищ научными средствами (эту формулу можно распространить и на всю фантастическую литературу). Любопытно, что история Франкенштейна и его монстра перекликается не только с развитием науки, но с мифами о сотворении человека.

Во второй половине XX века именно фантастика стала той областью, где литература добилась наибольших успехов. И с этой оценкой Олдисса большинство почитателей фантастики согласятся. Сам автор, правда, добавляет: «Сейчас — и по степени воздействия, и по сути — это преимущественно американская форма искусства, совпадающая по времени с великой технологической эволюцией и превращением США в мировую сверхдержаву».

Важная особенность книги в том, что Олдисс проводит читателя от зарождения научной фантастики и журнальчиков с яркими обложками и «двадцатипятицентовым оптимизмом» через «золотой век» англо-американской фантастики и «новую волну» к современным (на момент написания) авторам и темам, позволяя охватить, увидеть всю целиком историю жанра, и делает это с неизменной любовью.

Как и положено писателю-фантасту, Олдисс завершает книгу прогнозом о скором расколе фантастики на два лагеря, на «книги для высоколобых и для низколобых». Спустя почти тридцать лет остается констатировать, что Олдисс оказался прав.

Зеев Бар-Селла. Александр Беляев. М., «Молодая гвардия», 2013, 428 стр. («Жизнь замечательных людей»).

«Человек, из которого ничего не вышло». Так охарактеризовал себя на обороте фотопортрета, подаренного знакомой, Александр Беляев, будущий классик и отец-основатель советской фантастики.

Книга Зеева Бар-Селлы, как и положено биографии, описывает жизненный путь писателя с рождения в семье смоленского священника, до смерти от голода в оккупированном немцами Пушкине.

Начало книги посвящено первым театральным и журналистским опытам Беляева, которым он уделял время, свободное от службы присяжным поверенным. Театральная самодеятельность и дела о краже сапог (впрочем, убийцы и политические среди его подзащитных тоже попадались) явно не соответствовали амбициям молодого человека. С немалым сарказмом и самоиронией он пишет о механических актерах будущего в первом своем фантастическом произведении — очерке «Берлин в 1925 году».

Водоразделом в книге становится старт писательской карьеры Беляева: теперь биограф сосредоточен не на жизненных перипетиях своего героя, а на его текстах. Увы, за пределами книжных страниц остаются не только частная жизнь Беляева и его многочисленные переезды, но и подробности встречи «лучшего работника в области советского фантастического романа», как характеризовал Беляева Шкловский, с патриархом фантастики Гербертом Уэллсом в 1934 году.

Зато читателю предъявляются многочисленные и подчас неожиданные трактовки известных текстов. В «Голове профессора Доуэля» биограф обнаруживает эротический подтекст, а в «Продавце воздуха» — колонию марсиан в Сибири!

Даже не двойное, а тройное дно открывается и в «Человеке-амфибии». Сначала Бар-Селла указывает на то, что в образе доктора Сальватора Беляев отображает Бога-Отца (salvator в переводе с латыни — «спаситель»), а в образе Ихтиандра — Христа, а затем выворачивает все наизнанку, обвиняя Сальватора в богоборчестве.

В какой-то момент книга начинает напоминать достославную «Историю советской фантастики» доктора филологических наук Рустама Святославовича Каца^[5] — литературную мистификацию в виде монографии.

Сложно удержаться и самому не провести аналогию между «Франкенштейном» и «Головой профессора Доуэля» — тем более что первоначально произведение называлось «Воскресшие из мертвых». Так у истоков уже советской научной фантастики оказывается текст, в котором чудо, бывшее прерогативой религии, осуществляется научными средствами.

Наряду с разной степени убедительности трактовками произведений Беляева биография содержит любопытные и малоизвестные факты. Например, об антибольшевистских статьях Беляева и его переписке с Циолковским.

Любопытны и указания на некоторые источники вдохновения писателя. На прообраз того же Ихтиандра в романе Жана де Ла Ира «Человек, который мог жить под водой» указывал еще известный библиограф фантастики Игорь Халымбаджа. А вот первенство в отождествлении летающего человека Ариэля и индийского философа и гуру Джидду Кришнамурти, воспитанного теософами, принадлежит автору биографии.

Впрочем, оставим эти криптологические построения, превращающие книгу в веер расходящихся версий, на совести автора. На скудной ниве отечественного фантастиковедения и такой труд заметен. Хотя сравнить с рассмотренным выше «Пикником» Олдисса можно разве что работу Анатолия Бритикова «Русский советский научно-фантастический роман», вышедшую в 1970 году (второе, исправленное издание в 2005-м) и опубликованную в Лондоне в 1980-м «Вселенную за пределом догмы» Леонида Геллера. Даже с учетом книги Р. С. Каца — негусто.

Конец света с вариациями. Фантастические повести и рассказы. Составители В. Точинов и В. Владимирский. М., «ЭКСМО», 2013, 544 стр. («Русская фантастика»).

Конец света, прекращение бытия — естественный предел, останавливающий полет воображения самых больших выдумщиков и фантазеров. В этой антологии за дело берутся профессионалы.

Антология, составленная Виктором Точиновым и Василием Владимирским, содержит 24 сценария апокалипсиса. В отечественной фантастике тема конца света и последующего выживания сейчас особенно популярна. Пользуются популярностью у читателя и антологии. Возможно, в силу того, что читатель все сильнее симпатизирует текстам небольших объемов, а антологии все-таки — большие собрания малых форм.

Коль скоро научная фантастика посягнула на миф о сотворении человека, то и фантазии на эсхатологические темы не могли не появиться.

Впрочем, разрушения в рассказах сборника сравнительно малы по масштабам: авторы ограничиваются гибелью цивилизации или человечества как биологического вида. В рассказе Дмитрия Быкова «Можарово» конец света и вовсе локализован несколькими станциями железной дороги.

Как ни печально, но идея прогресса, здорово выпрямившая время, лишила человека мифа о вечном возвращении. Зато дала возможность — пока, к счастью, только гипотетическую — задуматься о смысле человеческой истории. Ведь, как известно, смысл может быть только у законченных действий.

Результат, увы, неутешителен. «Последний ураган» Андрея Рубанова разобрал по кирпичику земную цивилизацию, превратив все вещи мира в мусор, толстым слоем размазанный по планете, не пощадив медикаменты и съестные припасы. Еще мрачнее рассказ Владимира Данихнова «Бог жуков». Неслучайно он открывает сборник — дальше будет полегче, говорят нам составители. И юмористических произведений в сборнике хватает.

Показательно и даже симптоматично то обстоятельство, что гибель авторы не откладывают надолго. Есть некоторая эгоистичность в том, чтобы монополизировать конец света, который если и произойдет, то с нами, здесь и сейчас.

Авторы, пережившие прошлый fin de circle, были пооптимистичнее. Земляне превращались в «лучистое человечество» в ярких пророчествах Циолковского. Осваивали и заселяли, причем неоднократно, Вселенную в масштабной фантазии Олафа Стэплдона «Последние и первые люди». Передавали эстафету жизни цивилизации разумных Псов в блистательном и мудром «Городе» Клиффорда Саймака.

Приходят на смену человечеству растительные «мандрагоры» в рассказе Марии Галиной «И все деревья в садах…», вот только это не достижение, а поражение в эволюционной гонке. Жутковатая демонстрация того, что главным препятствием для выживания однажды может стать сама природа человека.

Впрочем, вспоминая известную формулу Рэя Брэдбери о том, что «фантасты будущее не предсказывают — они его предотвращают», можно надеяться, что, несмотря на обилие вариантов и сценариев конца света, все в итоге будет хорошо.