ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

МАРИЯ ГАЛИНА: ФАНТАСТИКА/ФУТУРОЛОГИЯ

_{ПРЕСТОЛЫ ИГРЫ}

В апреле случилось наконец то, чего так долго ждали фанаты — вышел в свет четвертый сезон телесериала «Игра престолов» по эпопее Джорджа Мартина «Песнь льда и огня». Эпопею эту, многотомную, по сию пору незаконченную (Мартин, по слухам, на всякий случай сообщил телевизионщикам все основные развязки и разрешения сюжетных конфликтов — мало ли что, валар моргулис^[1]), почитатели фамильярно именуют «ПЛИО» — так быстрее. Вообще-то аббревиатур у любителей фантастики как раз и удостаиваются произведения культовые; «ВК» — у Толкиена, «ТББ» (и все остальное) у Стругацких и так далее. На английском-то названия еще длиннее — за счет артиклей и предлогов. Но дело не в этом.

Джордж Мартин, хороший фантаст, автор хрестоматийного ужастика «Короли-пустынники» и хорошего, умного, культуроцентричного «космического», даже «космооперного» романа «Свет уходящий», приобрел известность вне фэндома именно благодаря кинематографу (примерно то же случилось после экранизации «Дозоров» с Сергеем Лукьяненко, только масштаб другой). Хотя в фэндоме у ПЛИО, конечно, были свои фанаты. У всякой длинной истории в конце концов формируется круг фэнов, а ПЛИО — скажем так, не худшая.

Четвертый сезон на постсоветском пространстве, правда, оказался подпорчен реальными драматическими событиями; интриги правящих родов Вестероса по сравнению с горящими покрышками и действиями политиков выглядят бледновато и недостаточно убедительно. Хотя какие-то параллели отыскать, конечно, можно, поскольку человеческая история, в сущности, разворачивается по одним и тем же законам, заложенным в самой человеческой природе. Сам Мартин, впрочем, события в вымышленном мире возводит к войне Алой и Белой роз, к Йоркам и Ланкастерам, недаром два центральных враждующих рода у него по созвучию зовутся Старки и Ланнистеры. Да и отдельным эпизодам — например, той же Красной Свадьбе, есть аналог в реальной истории — Черный ужин в 1692 году, на котором сторонники юного короля Якова II истребили представителей могущественного клана Дугласов, которые много о себе возомнили.

Исторические сериалы, основанные на реальных событиях, сейчас очень популярны, но квазиисторические имеют свое преимущество — за счет выстроенной драматургии и обыгрывания архетипов, типичных для мыльных опер (любая мыльная опера опирается на архетипы, иначе она была бы никому не нужна). Потерянные наследники престола, разлученные братья и сестры, златокудрые злодейки и среброкудрые носительницы добра, красавица и чудовище, инцест, отцеубийство, цареубийство, бастарды, счастливо найденные родственники, странствия героев… Все это кормило массовое искусство многие сотни лет, кормит и теперь. ПЛИО, в сущности, та же мыльная опера, с кучей персонажей, действующих не всегда логично и убедительно, иногда против изначально заявленного характера, зато с большим вниманием к родственным связям, стрррашным семейным тайнам, а также к еде и нарядам (последнее радует женскую аудиторию равно как мужскую — звон мечей). Но в данном случае к основному блюду приправой добавляется магия — драконы, ожившие мертвецы («белые ходоки»), волки-оборотни, сросшиеся с человеком деревья и прочие странные вещи. Магия хороша тем, что расширяет степени свободы, и если персонажа прикончили на упомянутой Красной Свадьбе, это не значит, что мы не увидим его несколько глав или серий спустя относительно живым, хотя и не слишком хорошо сохранившимся.

Несколько слов отдельно нужно сказать о мире. Мир ПЛИО (Мартин вообще хороший конструктор миров — это было видно еще по «Свету уходящему») очень убедителен и даже заставил некоторых особенно подозрительных читателей предположить, что «никакая это не фэнтези», а дело в очередной раз происходит на некоей отдаленной планете, колонизированной впавшими в регресс землянами (на такие модели существует довольно стабильный читательский запрос). В подтверждение тому можно привести утраченные остатки высоких технологий (ковку металлов, скажем), а также то, что до прихода и расселения Первых Людей на континенте существовали некие аборигены, биологически от людей отличающиеся — Люди Леса, мелкие, в пятнышках, но долгоживущие. Люди Леса, наподобие аборигенов Эйвы из «Аватара», живут в симбиозе с деревьями и вообще с изначальной природой континента, но, понятное дело, с наступлением времени «новых» людей вынуждены прятаться по углам. И конечно, они владеют магией. Аборигены, особенно гонимые, отступившие, всегда владеют магией, это тоже архетип. Закон жанра.

И все-таки, если Мартин в последнем, не законченном еще томе, где он обещал свести все концы с концами (ох, сомневаюсь что-то!), не решит отыграть эту карту, придется признать, что это просто такой мир. Мир, где зима и лето сменяют друг друга в сложном, не до конца понятном цикле, но длятся несколько лет, иногда — несколько десятков лет. Мы уже встречались в фантастике с длинными циклами зима/лето (скажем, в «Планете изгнания» Урсулы ле Гуин), но Мартин вдобавок снабдил смену годовых сезонов кокетливой непредсказуемостью. В интервал времени, охваченный ПЛИО, долгое лето (когда у мелких и крупных властителей хватало сил на дрязги и междоусобицы) кончается, близится зима всем зимам, долгая и страшная; а за Стеной, огромным древним сооружением, отгораживающим дикие земли от относительно цивилизованного Вестероса, собираются голодные племена и просыпается древняя магия, оживляющая мертвецов. Магия — вообще неотъемлемая суть этого мира, хотя у Мартина тут есть своя, только ему присущая фишка. Дело в том, что развешенные по стенам сюжета магические ружья не всегда выстреливают. Сгорает в жертвенном огне Рог, долженствующий пробудить гигантов и обрушить Стену на радость диким племенам (вокруг Рога было завязано несколько сюжетных линий), не сбывается пророчество про Дейнерис, которая вроде бы призвана была родить «великого Кхала», «жеребца, который покроет весь мир»… Сюжетная эта необязательность, принципиальная нестреляемость ружей, — если пользоваться терминологией фэнов, — скорее, фича, нежели баг, иными словами, так оно и задумано, чтобы пророчества не сбывались, а персонажи, к которым мы успевали привязаться, гибли не так, как это обычно предусматривается сюжетами фэнтези (со смыслом и со значением), а вполне глупо и нелепо — как в жизни.

Вот это вот — «как в жизни» — и отличает прозу Мартина от остальных многотомных эпопей, где Герой с Миссией просто обязан дотащиться до конца, пускай и несколько потрепанным, но исполнить эту самую Миссию, тогда как спутники героя, конечно, гибнуть могут, особенно те, кого либо очень жалко, либо не жалко совсем, потому что они Предались Злу. У Мартина симпатичный Нед Старк, которого мы, основываясь на всем предыдущем опыте, принимаем за Героя с Миссией, гибнет довольно быстро и совсем глупо, обыгранный как мальчишка туповатой и властной бабой. Потом мы последовательно принимаем за Героя с Миссией его законного сына Роба Старка и незаконного сына Джона Сноу — один погиб уже, другой, подозреваю, погибнет вот-вот. Получается, что если и есть в ходе истории что-то вроде Миссии, то она выполняется рывками, урывками, и — разными людьми, часто и не подозревающими, что они выполняют эту самую Миссию (пророков и мессий мы в расчет не берем — у Мартина есть одна такая, идущая за своим Предназначением, посмотрим, что там с ней стрясется в конце эпопеи).

Фэнтези (и именно этой психотерапевтической особенности жанр обязан своим успехом) обычно напирает на роль и значение каждого отдельного человека, каждый поступок которого может быть исполнен некоего высшего смысла. В жизни смысла в хаотическом броуновском движении персонажей, из которого и складывается в конце концов история, может быть не больше чем в романах Мартина, но в том-то и дело, что именно от романов или фильмов, скажем так, масскультовых мы ожидаем, что зло будет наказано, а добро победит. Этическая амбивалентность годится только для артхаусного искусства. Дело в том, что подсознательно — или сознательно — мы ожидаем торжества всего доброго надо всем злым и от жизни; подростковое и наивное, но неистребимое чувство. Плохих всегда наказывают — разве нет?

К тому же по естественным психологическим законам мы полагаем, что добро располагается именно на той стороне, где находимся мы. «Мы» — всегда хорошие, плохие всегда — «они».

Эта надежда на устроение справедливого мира на одном отдельно взятом участке вообще-то этически безразличной вселенной базируется в частности на постулатах авраамических религий, которые, в свою очередь, базируются на всем нашем психологическом устройстве. И значительная часть прочитанных нами книг, от гомеровской «Одиссеи» до каверинских «Двух капитанов», обещает нам именно это: что зло, пускай оно и временно торжествует, рано или поздно будет разоблачено и уничтожено героем.

Есть, однако, тексты, где «хороших» и «плохих» нет, а «наказание» есть следствие не «плохого поведения», но результат нарушения запретов, к этике отношения не имеющих. И такие тексты, как правило, более архаичны — или берут начало из более архаичного мировосприятия. В «Илиаде», скажем, судьба героя не зависит от того, «правильно» или «неправильно» он поступает: бедняга Гектор гораздо симпатичнее склочного и надутого супермена Ахилла. Елена, баба, честно говоря, паршивая и абсолютно аморальная, напротив, умудряется постоянно выходить сухой из воды, как ей, лебединой дщери, и положено.

Мартин в этом смысле пишет «Илиаду» («Одиссея» тут некоторым образом все же наличествует, встроенная; это все злоключения и странствия хитроумного уродца Тириона Ланнистера, без обещания, впрочем, желанной Итаки), и, как и положено своего рода «Илиаде», ПЛИО почти демонстративно брутальна и физиологична. ПЛИО — торжество плоти, совокупляющейся, испражняющейся, гниющей, разъятой… Для бестелесной фэнтези (в ВК у Толкиена, напомню, ни одной сексуальной сцены) это серьезный вызов жанру если не стерильному, то облегченному; таким вызовом стал, скажем, германовский «Трудно быть богом» — для любителей канонического текста (который и сам в свое время был вызовом).

Сериал в этом смысле на высоте, сексуальные сцены подробны и изобильны, глотки перерезают с очень натуральным хлюпанием, кишки выпускают не столько живописно, сколько правдоподобно, а тот эпизод, где «Гора» Клиган одним ударом меча перебивает шею своему боевому жеребцу, подведшему всадника во время турнира, вообще имеет все шансы стать классикой.

Предательств, пыток; персонажей сломленных и покалеченных; покалеченных, но не сломленных; сложных; плохих/хороших персонажей тут хватает — тут, собственно, все такие. Хватает и исторических параллелей, и остро актуальных параллелей — собственно, любая выдуманная политическая интрига рано или поздно становится остро актуальной. Вот, скажем, хороший, приличный и честный (и притом бывший контрабандист) Давос Сиворт приезжает после упомянутой Красной Свадьбы ко двору союзников налаживать дипломатические контакты в пользу своего сюзерена, одного из претендентов на Железный Престол. И выясняет, что его противники подсуетились раньше — Фреи, члены рода, в чьем замке и с чьего попустительства и произошло упомянутое мочилово (убили на свадьбе, гостей, что недопустимо, причем не просто гостей, а своего сюзерена, и королеву-мать, и еще кучу народу, тем самым решив дело в пользу другой воюющей стороны), присутствуют при дворе и чувствуют себя как дома. И на беспомощный вопрос — как же так, ведь вы нарушили все божеские и человеческие устои, вас вообще нельзя принимать, вам нельзя верить! — Фреи, глядя ему в глаза, нагло отвечают — а мы что, а мы ничего, это все они, молодой король прямо за столом превратился в волка и кинулся на нас, и все они, все гости, раз, и превратились в волков, это же известное дело, оборотничество у северян в крови, все северяне оборотни! — а мы ничего не могли сделать, мы только защищались… И хозяева (потерявшие на этой свадьбе одного из сыновей) согласно кивают, мол, так все и было, да, что с них возьмешь, с этих северян, с этих оборотней… Великолепный пример эффективного, бесстыжего, напористого, лживого черного пиара, даже не знаю, с чем бы его сравнить…

Есть, впрочем, некоторые отличия от реальной истории, возможно усмотренные мною ошибочно. Они невнятны, смутны, но попробую их вербализировать.

В мире ПЛИО есть садисты (много, но самых мерзких, таких, что пробы ставить негде, было три, одного, маловажного, убили особо зверским образом; одного, венценосного, в начале четвертого сезона отравили; еще один живет и здравствует, и непонятно, что будет с ним дальше). Есть жертвы их извращенной кровожадности — Джейме Ланнистер с его отрубленной рукой или Теон Грейджой, сломленный, оскопленный, забывший даже свое имя. Есть карьеристы и перебежчики, вроде Фреев; есть просто карьеристы-выскочки, вроде Тиреллов, мечтающих видеть дочь на престоле — все равно с кем, все равно за кем. Есть «деловые люди», вроде папы-Ланнистера, есть рыцари и оруженосцы (очень симпатичный Подрик Пейн, например). Есть примеры самопожертвования, не так уж много, но есть. Есть отвага, есть верность клятве. Но нет, как бы это сказать… взлетов человеческого духа. Даже кратких. Порядочные люди вроде, есть, честные есть, смелые есть, даже хорошие, наподобие того же Манса Налетчика, объединившего дикие племена, чтобы спасти их от подступающей зимы, или того же Неда Старка, слишком порядочного, слишком наивного, чтобы выжить в мире дворцовых интриг…

Но святых — нет.

Ну да, есть очень симпатичная, очень правильная, слишком даже правильная добрая, умная и красивая Дейнерис Таргариен, королева-изгнанница, принципиальная противница рабства и рабовладения (пока что она все время хочет как лучше, получается как всегда, но она учится и набирается опыта). Возможно, ей удастся изменить ход истории. Забудем на время, что все Таргариены, по Мартину, страдали поздно проявлявшимся наследственным безумием, что папа Дейнерис, Эйрис, впавший в обычную для тиранов паранойю, сжигавший на ее почве людей заживо и чуть не уничтоживший весь свой стольный город таким же макаром, в молодости тоже был ужасно обаятельным — и подождем развязки эпопеи, которую Мартин все пишет-пишет, да никак не допишет. Есть очень хороший, неброско хороший, очень добрый, трусоватый и постоянно преодолевающий эту свою трусость толстый и неуклюжий интеллектуал Сэмвелл Тарли, наверное, самый симпатичный — наряду с Тирионом — персонаж эпопеи. Есть тот же Тирион, эдакий крошка Цахес навыворот — карлик, чье хитроумие, чья лояльность, чья доблесть и отвага каждый раз идут в зачет кому-то другому.

Но в истории, даже в кровавой и грязной настоящей истории, трогательных моментов, частных, негромких, но от этого не менее патетических, гораздо больше — ровно столько, сколько и грязи, и крови, и прочих пакостей. Равно как больше, скажем, и бескорыстного, истового стремления к знаниям, к истине — примеров научного поиска, равно как и примеров священного квеста в истории европейской цивилизации достаточно. У Мартина же единственный, скажем так, натурфилософ — педантично-безумный и абсолютно бессердечный, хотя и до ужаса эффективный некромант Квиберн, пускающий на опыты все, что движется. Невольно задумаешься — а в чем тут, собственно, дело?

Пожалуй, в теологии мартиновской ойкумены.

Большие и малые властители западного континента (Вестерос) достаточно толерантны во всем, что касается религии (и, кстати, вообще толерантны — расовой нетерпимости тут нет). Есть «старая религия», унаследованная еще от первых людей, андалов, которые, в свою очередь, переняли ее от исконных жителей континента, тех самых лесных людей (скорее, нелюдей). Эта религия (имеющая под собой, как потом выясняется, не только метафизическую основу) обожествляет священные деревья. Поклоняются деревьям в основном Старки и их вассалы, люди Севера. Но уже жена Неда Старка, Кейтилин, привозит в замок мужа своих богов (а заодно и «септу» — монашку-воспитательницу для дочерей), и муж не препятствует ей в отправлении обрядов; обе религии прекрасно уживаются друг с другом. Религия Кейтилин — доминирующая в нынешнем Вестеросе — представляет собой поклонение Семерым (Мать, Отец, Воин, Дева, Старица, Кузнец и Неведомый), наиболее просвещенные богословы полагают всех семерых разными ипостасями одного-единственного, но простому люду такие тонкости чужды, каждый выбирает своего бога-покровителя применительно к случаю или профессии. Есть (на железных островах) церковь Утонувшего бога (с оптимистическим девизом — «То, что мертво, не умрет никогда!») и его антагониста — Штормового бога. Есть — и бурно распространяется в ходе сюжета — поклонение богу света Р’Глору. И это единственная здесь монотеистическая религия, но гораздо более страшная и суровая, чем ее исторические аналоги, — не просто допускающая, но требующая человеческих жертв (причем путем сожжения заживо), нетерпимая к иным верованиям, агрессивная и разрушительная, хотя и дающая своим адептам мощную магическую силу. Именно эта религия предрекает второе пришествие мессии — Азора Ахая — и по ходу эпопеи явление этого мессии усматривают то в одном, то в другом персонаже.

Так вот, Азор Ахай, помимо всего прочего, прославился тем, что ради вящей эффективности закалил свой меч Светозарный (который должен вот-вот явиться миру опять и спасти мир от наступающего холода и мрака) в крови собственной любимой жены. Иными словами речь идет о жертве, о том, чтобы отдать все, что дорого, — но отнюдь не о самопожертвовании и тем более не об искуплении. Понятие искупительного самопожертвования — и значит, Спасения и Спасителя — в мире Мартина отсутствует.

Это мир без Христа, мир без благодати — откуда тогда взяться самопожертвованию и активной, деятельной доброте? Откуда взяться случайным проявлениям сочувствия и понимания, вспыхивавшим то тут, то там на всем протяжении истории?

Магия торжествует там, где нет Чуда. Мир без благодати, без спасения ищет — и находит утешение в магии, и магия эта, даже вроде бы безвредная, прикладная магия, раз за разом оборачивается ловушкой — предсказание судьбы — «казусом Эдипа»; воскрешение из мертвых — приходом в мир бездушных монстров; стремление к знанию — некромантией…

Впрочем, древний и средневековый Китай вполне обходился без монотеистической религии, скрепляющей разнородные племена в единое государство. И тоже построил Великую стену.