Салимон Владимир Иванович родился в Москве в 1952 году. Автор более пятнадцати поэтических книг. Лауреат Новой Пушкинской премии (2012). Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.
Владимир Салимон
*
ВОДА СТАНОВИТСЯ ТЯЖЕЛОЙ
* *
*
Как рыбы дно рыбацкой лодки,
мы видим облако над нами,
не ведая, чем для селедки
чревата встреча с рыбаками.
А люди рыбу травят ядом
и даже глушат динамитом,
глаза их с воспаленным взглядом
сверкают на лице небритом.
Улов бывает столь огромен,
что на бок лодка их клонится.
А свод небесный, ставший черен,
пронзает алая зарница.
* *
*
Округлость форм ее пленяет.
Столь обольстительна земля —
кустарник редкий обрамляет
холмы пологие, поля.
Те, кто еще трудиться в силах,
оставшиеся в деревнях,
крестьяне пашут на кобылах.
А баре скачут на конях.
* *
*
Осенний лес желтеет сверху вниз.
Когда же он рассыплется вчистую,
как будто древний мозаичный фриз,
подумаю, что жизнь прошла впустую.
В унынье я впаду, как в забытье
впадает дева, ощутив угрозу
всей сущности божественной ее,
в саду мизинец уколов о розу.
* *
*
Формы жизни столь многообразны.
Спору нет, живые существа
не всегда божественно прекрасны,
в этом ты, наверное, права.
Среди нас еще уродов много,
но, когда красивое лицо
вижу я, то тихо славлю Бога,
ночью темной выйдя на крыльцо.
Всяких гнид полным-полно на свете,
разных мерзких гадов и скотов,
потому мне женщины и дети
кажутся милее всех цветов.
* *
*
Механизм в движение приводит
ключ, который, если покопаться,
Бог весть как такое происходит,
может в твоей сумке оказаться.
Все в твоих руках —
судьба и воля,
равенство и братство, и свобода,
плачущий средь пьяного застолья
замдиректор шинного завода.
Тот, что завтра утром на работу
не пойдет по случаю похмелья
и возложит на коллег заботу
о высоком качестве изделья.
Будет он звонить по телефону,
что нелеп, как слон в посудной лавке,
что похож на дохлую ворону,
что лежит в траве, задравши лапки.
* *
*
Любимого отца — любимый сын.
Первоначально счастье было полным,
и не было естественных причин
быть собственной судьбою недовольным.
Но даже крепкий глиняный сосуд
становится с годами словно сито.
В него вино хорошее не льют,
а ставят на посудный шкаф для вида.
Пусть им любуются издалека.
Он должен в руки людям не даваться,
я говорю касательно горшка,
чтобы на видном месте оставаться.
* *
*
Вместо ангельского пенья
нечто противоположное,
словно вспомнил в день рожденья
темное, дурное прошлое.
И подумал, встав в постели
на карачки в раздражении,
оказавшись в самом деле
в крайне глупом положении:
Глупо лаять, как собака,
в клочья рвать белье постельное,
потому лишь, что, бедняга,
впал в неистовство похмельное.
* *
*
Смеркалось быстро.
Скоро дождь пошел.
Как будто прежде он стоял на месте.
Как будто на подъем он был тяжел
последние лет сто, а может, двести.
А тут заторопился, заспешил,
запсиховал, стал на людей кидаться,
на тех из нас, кто выбился из сил
и неспособен был сопротивляться.
Им оставалось спрятаться внутри
своих домов,
пока угомонится
дождь за окном, ждать час, и два, и три.
И моду взять — проснувшись, спать ложиться.
* *
*
Все летит в тартарары!
Это сладостное чувство,
будто бы летишь с горы,
без надрыва и занудства.
Лоб при спуске расшибешь.
Став несчастным инвалидом,
напугаешь молодежь
всем своим ужасным видом.
Страшно весело сломать
позвоночник или шею.
Ногу, руку оторвать
я давно мечту лелею.
* *
*
Сошлись так близко, что я вижу ясно
ряд пуговиц на узком сюртуке.
Мне умирать не хочется ужасно,
но пистолет сжимает он в руке.
Туманным утром на грибной охоте
кому из нас судьба благоволит —
навеки кану я в гнилом болоте
иль лучшим другом буду я убит?
На всех хватает розовых волнушек,
рядовок фиолетовых, опят,
но в чаще леса громко, как из пушек,
друг друга насмерть грибники разят.
* *
*
Только слабовольные машины
людям подчиняются всецело,
но и те без видимой причины
запускают когти в наше тело.
Что есть силы бьют электротоком.
Насмерть травят ядовитым газом.
Обжигают, если ненароком
прикоснешься к сковородке с мясом.
Среди общей смуты и разрухи,
замечая у тебя невольно
все в ожогах и порезах руки,
я не верю, что тебе не больно.
* *
*
Вода становится тяжелой.
Ее удельный вес растет.
И посреди равнины голой,
возможно, взрыв произойдет.
Насколько вероятно это,
я у тебя спросить решил,
но ты спала, и я ответа
на свой вопрос не получил.
Все в доме спали, кроме мухи,
зажатой меж оконных рам,
что с миром чувственным в разлуке
гудела страшно по ночам.
Дождь никогда не прекратится! —
жужжала в ужасе она,
уже готовая смириться,
что к смерти приговорена.
* *
*
Взлетела птица тяжело.
И звук раздался ночью темной,
как будто
стукнуло весло
вблизи от пристани паромной.
Был так похож на стук весла
стук по поверхности зеркальной
большого черного крыла
нездешней птицы.
Инфернальной.
* *
*
От холода забиться в щель спешим.
Ночник во тьме горит огнем чудесным,
а света шар во тьме висит под ним,
не смешиваясь с воздухом окрестным.
Он держится на честном слове, но
должно быть столь же крепким это слово,
как то, что было произнесено
однажды
и что есть — всему основа.
* *
*
Просторных комнат вереница
скользит, как парусник во мраке,
дом на бок медленно кренится,
внизу ручей шумит в овраге.
Когда я на веранду выйду,
она, как палуба, качнется,
но не подам я детям виду,
что сердце кровью обольется.
Я им скажу, как боцман старый,
пуская в небо кольца дыма —
Чтобы осилить путь немалый,
спокойствие необходимо!
Опубликовано в Журнале №7