Салимон Владимир
Иванович родился в Москве в 1952 году.
Автор более пятнадцати поэтических
книг. Лауреат Новой Пушкинской премии
(2012). Постоянный автор «Нового мира».
Живет в Москве.
Владимир
Салимон
*
ВОДА
СТАНОВИТСЯ ТЯЖЕЛОЙ
* *
*
Как
рыбы дно рыбацкой лодки,
мы
видим облако над нами,
не
ведая, чем для селедки
чревата
встреча с рыбаками.
А
люди рыбу травят ядом
и
даже глушат динамитом,
глаза
их с воспаленным взглядом
сверкают
на лице небритом.
Улов
бывает столь огромен,
что
на бок лодка их клонится.
А
свод небесный, ставший черен,
пронзает
алая зарница.
* *
*
Округлость
форм ее пленяет.
Столь
обольстительна земля —
кустарник
редкий обрамляет
холмы
пологие, поля.
Те,
кто еще трудиться в силах,
оставшиеся
в деревнях,
крестьяне
пашут на кобылах.
А
баре скачут на конях.
* *
*
Осенний
лес желтеет сверху вниз.
Когда
же он рассыплется вчистую,
как
будто древний мозаичный фриз,
подумаю,
что жизнь прошла впустую.
В
унынье я впаду, как в забытье
впадает
дева, ощутив угрозу
всей
сущности божественной ее,
в
саду мизинец уколов о розу.
* *
*
Формы
жизни столь многообразны.
Спору
нет, живые существа
не
всегда божественно прекрасны,
в
этом ты, наверное, права.
Среди
нас еще уродов много,
но,
когда красивое лицо
вижу
я, то тихо славлю Бога,
ночью
темной выйдя на крыльцо.
Всяких
гнид полным-полно на свете,
разных
мерзких гадов и скотов,
потому
мне женщины и дети
кажутся
милее всех цветов.
* *
*
Механизм
в движение приводит
ключ,
который, если покопаться,
Бог
весть как такое происходит,
может
в твоей сумке оказаться.
Все
в твоих руках —
судьба
и воля,
равенство
и братство, и свобода,
плачущий
средь пьяного застолья
замдиректор
шинного завода.
Тот,
что завтра утром на работу
не
пойдет по случаю похмелья
и
возложит на коллег заботу
о
высоком качестве изделья.
Будет
он звонить по телефону,
что
нелеп, как слон в посудной лавке,
что
похож на дохлую ворону,
что
лежит в траве, задравши лапки.
* *
*
Любимого
отца — любимый сын.
Первоначально
счастье было полным,
и
не было естественных причин
быть
собственной судьбою недовольным.
Но
даже крепкий глиняный сосуд
становится
с годами словно сито.
В
него вино хорошее не льют,
а
ставят на посудный шкаф для вида.
Пусть
им любуются издалека.
Он
должен в руки людям не даваться,
я
говорю касательно горшка,
чтобы
на видном месте оставаться.
* *
*
Вместо
ангельского пенья
нечто
противоположное,
словно
вспомнил в день рожденья
темное,
дурное прошлое.
И
подумал, встав в постели
на
карачки в раздражении,
оказавшись
в самом деле
в
крайне глупом положении:
Глупо
лаять, как собака,
в
клочья рвать белье постельное,
потому
лишь, что, бедняга,
впал
в неистовство похмельное.
* *
*
Смеркалось
быстро.
Скоро
дождь пошел.
Как
будто прежде он стоял на месте.
Как
будто на подъем он был тяжел
последние
лет сто, а может, двести.
А
тут заторопился, заспешил,
запсиховал,
стал на людей кидаться,
на
тех из нас, кто выбился из сил
и
неспособен был сопротивляться.
Им
оставалось спрятаться внутри
своих
домов,
пока
угомонится
дождь
за окном, ждать час, и два, и три.
И
моду взять — проснувшись, спать ложиться.
* *
*
Все
летит в тартарары!
Это
сладостное чувство,
будто
бы летишь с горы,
без
надрыва и занудства.
Лоб
при спуске расшибешь.
Став
несчастным инвалидом,
напугаешь
молодежь
всем
своим ужасным видом.
Страшно
весело сломать
позвоночник
или шею.
Ногу,
руку оторвать
я
давно мечту лелею.
* *
*
Сошлись
так близко, что я вижу ясно
ряд
пуговиц на узком сюртуке.
Мне
умирать не хочется ужасно,
но
пистолет сжимает он в руке.
Туманным
утром на грибной охоте
кому
из нас судьба благоволит —
навеки
кану я в гнилом болоте
иль
лучшим другом буду я убит?
На
всех хватает розовых волнушек,
рядовок
фиолетовых, опят,
но
в чаще леса громко, как из пушек,
друг
друга насмерть грибники разят.
* *
*
Только
слабовольные машины
людям
подчиняются всецело,
но
и те без видимой причины
запускают
когти в наше тело.
Что
есть силы бьют электротоком.
Насмерть
травят ядовитым газом.
Обжигают,
если ненароком
прикоснешься
к сковородке с мясом.
Среди
общей смуты и разрухи,
замечая
у тебя невольно
все
в ожогах и порезах руки,
я
не верю, что тебе не больно.
* *
*
Вода
становится тяжелой.
Ее
удельный вес растет.
И
посреди равнины голой,
возможно,
взрыв произойдет.
Насколько
вероятно это,
я
у тебя спросить решил,
но
ты спала, и я ответа
на
свой вопрос не получил.
Все
в доме спали, кроме мухи,
зажатой
меж оконных рам,
что
с миром чувственным в разлуке
гудела
страшно по ночам.
Дождь
никогда не прекратится! —
жужжала
в ужасе она,
уже
готовая смириться,
что
к смерти приговорена.
* *
*
Взлетела
птица тяжело.
И
звук раздался ночью темной,
как
будто
стукнуло
весло
вблизи
от пристани паромной.
Был
так похож на стук весла
стук
по поверхности зеркальной
большого
черного крыла
нездешней
птицы.
Инфернальной.
* *
*
От
холода забиться в щель спешим.
Ночник
во тьме горит огнем чудесным,
а
света шар во тьме висит под ним,
не
смешиваясь с воздухом окрестным.
Он
держится на честном слове, но
должно
быть столь же крепким это слово,
как
то, что было произнесено
однажды
и
что есть — всему основа.
* *
*
Просторных
комнат вереница
скользит,
как парусник во мраке,
дом
на бок медленно кренится,
внизу
ручей шумит в овраге.
Когда
я на веранду выйду,
она,
как палуба, качнется,
но
не подам я детям виду,
что
сердце кровью обольется.
Я
им скажу, как боцман старый,
пуская
в небо кольца дыма —
Чтобы
осилить путь немалый,
спокойствие
необходимо!