С БЛАГОДАРНЫХ ГРЯД

Черных Наталия Борисовна — поэт, прозаик, эссеист. Родилась в городе Челябинск-65 (ныне — Озёрск) в семье военнослужащих. С 1987 года живет в Москве. Окончила библиотечный техникум, работала по специальности. Автор нескольких поэтических книг.

Наталия Черных

_*

С БЛАГОДАРНЫХ ГРЯД

Метель

Баюкаю чужую душу,

спелёнутую в одиночество —

живую человечью грушу,

груз имени и отчества,

иду сквозь снег, и смех, и слёзы,

никто не задержал.

А стороной идут обозы

и высится окопный вал.

Меня ни голос не окликнет,

ни взгляд не выудит — метель.

Душа кричит — головка никнет...

И вся вина, и оттепель.

Время-машина

Время — не понятие, а машина:

со всеми великими шестернями,

с прекрасной шёлковой паутиной,

с металлическими лесами.

Оно замечательно! Когда уходит.

Когда не ходит — невыносимо.

Где для него найти коляску:

у него нет имени и документов.

Ногти в просьбе и ожиданье —

лицом к лицу; правый чуть больше.

Это не ногти и вовсе не руки,

а растёт само по себе — как пепел,

как пыль или даже планета.

Укол тревоги. В дверь изнутри

кто-то стучится. Стук в дверь — это важно.

Если есть дверь — туда,

в машинное отделение.

СТИХИ ДЛЯ АЛИСЫ

1. Алиса на берегу моря зимой

Что так смело — белый голубь,

перья на море упали.

Там, во льду солёном — прорубь,

в прорубь тело опускали.

Шлема зыбкого медузы

украшение — перо.

Он — все деньги и обузы,

бедный солнечный пьеро.

Он — плывёт ядро системы —

мяч. Система ли плоха?

Поступь клавиш, флейта темы,

не наоборот — меха.

Поступь клавиш, флейта-крыса,

длинный двор хвостом сечёт.

Видишь платье — то Алиса.

Линией морской течёт.

2. Флейта и скрипка

Скрипка флейте говорит:

многоэтажный дом горит,

многоэтажная родня —

все, кто позабыл меня,

все, кто помнил обо мне

как про дверь в своей стене.

Улетай, чужое счастье!

Готы шли, за ними — красти,

пепелище посмотреть.

С ними шёл шатун-медведь,

обезьяна и баран,

тётки с сумками бананов...

Мне в новинку флейта, скрипка,

разговор, и стены — хлипко,

наподобие невест.

А над облаками — лес,

запах свежего белья.

Мне в новинку жизнь моя.

3. Алиса видит сад

Как помнят о Боге дети — они не помнят; они помнят ангелов и конфеты.

Я к Рождеству почти вырастаю — так, чтобы стать серьёзной и помолиться.

А нынче — прощайте ноги. И где вы, звери-ответы.

Вот ключик сверкает платиной, но дверце не отвориться.

Жизнь — это много комнат за множеством странных дверок,

жизнь — это залец, куда я случайно попала.

Но кто я, Алиса, — из взрослых, из недомерок —

или принцесса-фея посередине зала?

Итак, сокращайся шея — ты станешь моею флейтой,

чтоб колокольчики вызвать и скрипку не разбудить.

Ах, скрипка уже проснулась — и кот на ветке одетый,

обвёрнутый весь в улыбку — но как в этот сад входить,

как выходить, Алиса. Всё сны и болезни роста,

лишь только в конце — та дверца, за которой — возможно, там

нет ничего, что хотелось видеть и слышать. Так просто

не возвращаться. Не выйдет. Там, тарам, тарарам.

Две встречи и неудавшееся самоубийство

Десять рублей на такси — а его уже выписали.

Везла гранатовый сок и сыр, большой кусок; а его выписали.

Медбрат (возможно, испуганное лицо было трогательным)

резко так отвечал: дали под зад пинка

и выписали... к бабушке.

Мы смотрели чёрно-белый фильм, и я надеялась.

Фильм «Франкенштейн», и я надеялась.

А потом — потом... Что за возраст — восемнадцать лет,

что за возраст — девятнадцать лет.

Говорят — потом сел, говорят — погиб.

Я привезла книги, сок и сыр — передала лично.

Удивлялась, как неустойчиво сердце — и моё тоже.

Будто он старик, и я выношу за ним судно,

и вся жизнь — неудавшееся самоубийство.

Даже подругой не была. Так, просто.

Много лет спустя его мне вернули. Уже другого.

Немного заботился обо мне, хотел бабу — конечно, другую.

Те же глаза полукровки, та же неразбериха.

В самую жару сидели в японском кафе торгового центра.

Город вымер, осталось двое. Остались мы

да его длинная совесть...

как же она на меня похожа.

Апрель. Марии Египетской

...что предложил — как было ясно, что предложил...

Сказал: проси, а я не попросила.

Тогда он взял, из золота и жил,

Он бережно держал — ведь красота как сила.

И не было досель ни женщин, ни девиц,

Ни страсти, ни гастрономии —

А коло-колесо, без обода и спиц,

Шло колесо, и колесо носили.

Благодарил — за что, да как благодарят,

Да чем — что было с благодарных гряд.

Ворон Каин

Так рождается в позвоночнике вырубленный лес,

так приходят мощи на престол.

В паутине самых разных неразобранных чудес

детский, купленный для рисованья стол.

Я спросить хочу — вы любите детей,

когда много их орёт по череде, что перед вами.

А меня по имени давно не звали — чей

я утопленный в окраинном колодце камень.

Но случается, что камень подойдёт и скажет: здравствуй!

Не ударит — а зачем; нет, не ударит камень.

Что за бред: взгляни в стекло, умойся, не злорадствуй.

Кто здесь — слышу. Ворон. Ворон Каин.

Любит

Любит страстно, много крепче, чем человек.

Власть — какая, когда на земле нет власти

даже самых мучительных нег?

И когда встретится принц Дракула,

как у женщин — пойду за мужчиной, зная, что меня сгубит.

Даже тогда этот гроб, эта рака-раковина

протрубит мне свой зов в сердце и губы.

Да, я тобой счастлива — а слышишь ли,

как осенний ветер в ветвях шепчется с листвой?

Он тихо придёт, когда ещё не всё съели и выпили.

Не за мной — я никуда не бегу. За тобой.

Я, измучившись воплощеньем твоей души быть,

обречена смотреть на лучшую в человечестве драму:

он пришёл как поэт — взять на руки и любить.

Попроси же, чтоб показал тебе ребро и на нём рану.

Двенадцать

Когда в озимом воздухе от хлопающих шкур

(а всюду — горны, горны; ни часа на перекур),

когда в лицо озимо небесный алебастр —

что под ногами — мимо, и всё по полной даст.

Бог даст всё: Бог и выдаст, и вынет из земли,

в Его ладони — вёрсты, что время с ног смели.

Не будет недостатка ни в чём — не бойся лишь.

А страх бежит и плачет, а страх как кот и мышь.

Куда бежать за мной им в такой метели плотной.

Бегут. И не догонят. Идут Двенадцать — сотней.

Угодник

Осыпается красота икон,

летят по ветру софринские наклейки.

Фрески подновили, патальный склон,

масло у свечей — как из лейки.

Не за-ради — смирить — сравняют землей

редкий жизни блик и гнилую муку.

У Христа-Спасителя над рекой

перейти — не священник протянет руку.

Но люблю эту мглистую пестроту,

пенье, вдруг будто с гор сходящее.

Золото не вывести начистоту;

червие его немудрящее.

Песни, вёдра слёз и связки свечей.

Ты блажен, кто плачет и ведает.

А Угодник Божий среди мечей

отлитургисал. И обедает.

Евхаристия

Евхаристической тяжестью счастья

детства и старости —

преображение страсти:

похоти, ярости.

Всё это будет. А пока дышит тесная литургия,

дребезжит трамвай бытия,

все родные — и очень другие,

в храме все, только нет тебя.

Всё на самом-то деле смешно. Улыбнись:

мне руки не поднять, вот и здрасьте.

Я теперь как окно в нетревожную высь,

евхаристия счастья.