В СКРИПИЧНОМ И СЕРЕБРЯНОМ КЛЮЧЕ

Анпилов Андрей Дмитриевич родился в Москве в 1956 году. Окончил факультет прикладного искусства Мос­ковского текстильного института. Поэт, прозаик, эссеист, художник, исполнитель авторских песен. Автор нескольких книг стихов и прозы (в том числе и для детей). Составил книгу «Избранного» Елены Шварц (М., 2014). Живет в Москве. В «Новом мире» публикуется впервые.

Андрей Анпилов

_*

В СКРИПИЧНОМ И СЕРЕБРЯНОМ КЛЮЧЕ

_{* *}

_*

Под стих забраться, как под куст,

Кусток из песни колыбельной,

Там и подземный слышен хруст,

И скрип деревьев корабельный.

Свернуться и лежать ничком

В обнимку с сереньким волчком.

Как в церкви маленькой — чадит

Зрачок мерцающей лампадой,

Чуть шерстью пахнет, ночь глядит

На мир звездой зеленоватой.

И сладкий ужас, если вдруг

Коснётся Бог тебя вокруг.

^{Летучая рыба}

_{Птица скользит под водами,}

_{Гнет их с усильем крылами...}

Елена Шварц

Как птица ныряет порой в глубину

И песню поёт под волной,

Так рыба морская, воскликнув «тону»,

Вдруг в небо впорхнёт, в мир иной

Крылатою змейкой скользнёт, серебрясь,

К спасению ввысь устремясь.

Ликуя от ужаса, в тонкой среде

Над морем летит ангелок,

Крестом отражаясь в свободной воде,

Спасая души узелок,

Как некогда Дух в первый день бытия,

Планирует, дух затая.

Любимица, ласточка, райская весть,

Отчаясь, лети налегке!

Сквозь капель сверкающих влажную взвесь

Я вижу тебя вдалеке.

Трепещут прогулочных яхт мотыльки.

В волнах — отпечатки ноги.

_{* *}

_*

Бритва еще не касалась щеки,

Мальчик на фото, кругом пиджаки,

Девушки в майках парят полосатых.

Это мой папа, начало тридцатых.

Республиканцы, Испания, спорт,

Взгляд неподвижен, застенчив и твёрд,

Мыла хозяйственного, гуталина

Запах крадётся, в руках — мандолина.

Общая карточка, перед расстрелом

Словно собрались, спасения нет.

Зыбкая тень на лице загорелом,

Небытия немерцающий свет,

Пальцы любимые, острые скулы,

Чисто отглажен, хрустит воротник.

Кто там, вокруг его тонкой фигуры

Сгрудился — глаз не вникал и не вник,

Фон, силуэты, невольная свита,

Неразличима и с воздухом слита.

Ныне зачем так глядит на меня

Каждый из них:

«Соберись и запомни...»

«Слово скажи...»

«Не забудешь?..»

«Темно мне...»

«Томно не быть мне, безвестность храня...»

«В храме картофель...»

«Поспела малина...»

«Вечность прошла...»

И — звенит мандолина.

_{* *}

_*

Господи, не забудь Витю Каткова,

Виктор Иваныча, для своих «Коробкова»,

Он-то уж точно убиенный невинно,

Странный был, как председатель земшара,

Где его память теперь, домовина —

Выхвати душу головнёй из пожара.

Вещи из дерева мастерил,

Подрабатывал регентом в церкви,

Подтрунивал над евреями, сам себя костерил,

Очки на носу помаргивали и меркли,

С котом жил в деревне, войну объявив мышам,

На пороге покуривал, складывал в хатах печи,

Бородку почёсывая, соображал как дышал,

Узоры вил самородной речи,

Виктор Иваныч — приговаривал — сымай штаны на ночь,

А наступит день — опять одень.

Случайно, за компанию, на не слабо

Подвернулся стране под горячую руку

И незрячую пулю, отнесли под забор,

Двадцать лет ни слуху, ни духу.

Безобидный, как голубь, растаявший силуэт.

Ветер забвения ищет Авеля, брата,

Где ты, пропащий назад ровно двадцать лет

Третьего дня месяца листопада.

3 октября 2013

Ливень

Был свет вечерний утомлён, красив, измучен.

Пересыхали корни трав, уста акаций.

Под ветхий шорох, под сухой поскрип уключин

День, замирая, отходил в места вакаций.

Фатаморганою красы

Растаял мир. Тогда по праву

Во тьму валькирия грозы

Вошла, юнгфрау.

Огнём наполненный, водой,

Трепещет потрясённый воздух,

И пляшет звонкий, молодой,

Забытый на столе напёрсток.

Ночь вертикально бороздя,

Лесным царём влетело

Живого летнего дождя

Благоухающее тело.

Меняет почерк, мнёт стихи,

Сгущает мелос —

Свободы хаос, спор стихий,

Священный эрос.

Вскипает свежестью овраг

И дикость слога,

Как будто вторгся Пастернак

В пределы Блока.

_{* *}

_*

Если нету любви и прощенья,

Есть игрушка в награду уму —

Проницательность и отвращенье,

Мне зачем она? — вот не пойму.

Мелочь, дрянь вылезает на сцену,

Точит едкую желчь железа,

Ходасевич, всему зная цену,

Усмехается миру в глаза.

Это действует — через хрусталик

Преломляется меркнущий свет

Так, что самое дальнее тает

На сетчатке, а ближнее — нет.

Словно кто по горящей путёвке

Въехал в номер тоски холостой,

Где всё держит на факте, издёвке

Юморка ледяной сухостой,

И какая-то музычка с ядом

За стеною звучит рядом, рядом.

_{* *}

_*

Александру Миронову

О, моря чаша голубая,

О, брызг сверкающих пыльца,

О, волны, к горлу подступая,

О, перекатываются,

Распахнутый под солнцем зонт,

О, Тютчев, Лермонтов, Бальмонт.

Когда б сквозь это О — чуть сини,

Чуть лени в Ницце и Крыму,

Прибоя, ветра в парусине

Вцедить во внутреннюю тьму,

О, если б цвета кислород —

Хоть каплю — в пересохший рот

Больного, большего не надо,

Второй потоп не перенесть,

Порою кажется, что ада

Не будет, если море есть,

Когда гляжу, как в соль земли

Мальки играют на мели.

Слива

_{...Und doch ist Einer, welcher dieses Fallen}

_{unendlich sanft in seinen Handen halt.}

Rilke

Слива ночная подёрнута инеем,

Звёзд чуть морозным налётом,

Мякоть зелёная, кожица синяя,

Косточка смазана йодом.

Слива — слияние силы, сгущение

Космоса, маленькое воплощение.

Вот он лежит на ладони единственной,

Переливаясь боками,

Нежный, невинный, живой и таинственный,

Пересечённый орбит ободками,

Полон страдания, боли, любви.

Господи! Ты ли, качая

Мир в колыбели, — о не раздави! —

Взглядом задумчивым ясной луны

Бездну земли изучая.

Концепт

_{(рассказ)}

Я с М.А. говорил через стол прямиком,

И зашёл разговор о поэте другом,

Дорогом нам обоим, обоим.

Собеседник внимателен был, суховат,

За очками поблёскивал взгляд, скуповат, —

Я слыхал, что Н.Н. очень болен.

И, покуда его я в курс дела вводил,

Он, подавшись вперёд, за рассказом следил

Вплоть до темы больной и фатальной —

Про тяжёлый диагноз, анализ, прогноз —

И, соседу задав посторонний вопрос,

Отвернулся внезапно. И был я всерьёз

Бессердечностью тронут, как тайной.

Вероятно — помыслил — центон и концепт,

Коих был визави мой старинный адепт,

И вменили о вечном не печься,

Мол, уж если не в силах спасти и помочь,

То практичней не зреть эту жуть, эту ночь

И дурных новостей поберечься...

...Раз, листая не помню уж чей мемуар,

Где над слогом витал диссидентский муар,

Мне знакомый, и не понаслышке, —

В пробирающей сцене, где сто человек

Одного провожали на запад, навек —

Имярека узнал я в мальчишке.

Автор пишет, что мальчик держался в тени,

Чтоб никто ниоткуда не видел — ни-ни —

Как от слёз его било и гнуло.

И, сложив половинки, я понял концепт —

Что случилось тогда разговора в конце,

Что М.А. от меня отвернуло.

Голос

E. S.

Звенит синичка в солнечном луче,

Не отступая в сумрак ни на волос,

В скрипичном и серебряном ключе.

И я узнал воскресший голос.

Как и тогда, полвечности назад —

Ещё до встречи — звонко, легкокрыло

Влетела птица в яблоневый сад

И о тебе заговорила.

Он окружил, твой голос, жизнь мою

И выбился из смертного предела.

И я всегда в саду его стою,

Где б ты ни пряталась, ни пела.

Владимирская

Кайма платка от брови до щеки

Как бы толчками сердца бьётся,

Чуть зыбится, колеблется и вьётся

Вдаль колыбельной ленточкой Оки.

Ступени лествицы, любви, бессмертья складки.

Младенец ластится и взглядом ищет взгляда.

Дух веет, не тревожа тихо прядки,

Но плат вздувая вздохом листопада.

Он тот же за окном, что на иконе,

Покрова край, повисший над селеньем.

И смерти нет, и страха нет в уроне

Листвы, охваченной смиренным вдохновеньем.