«Знамя», «Иностранная литература», «Лампада», «Лёд и пламень»,
«Наше наследие», «Нижний Новгород», «Православие и современность»,
«Посев», «Фома»
Марина Бирюкова. Пожизненное раскаяние. — «Православие и современность», Саратов, 2014, № 29 (45) <http://www.eparhia-saratov.ru/ArticlesCategories/journal>.
«Как-то раз я попросила московского священника Владимира Соколова, многие годы просвещавшего и окормлявшего заключенных, ответить на вопрос: как можно любить человека, который убивал безвинных, беззащитных, который столько неизбывного горя принес их близким? (А без любви ведь помочь нельзя — я именно это имела в виду.) И вот что написал в ответ отец Владимир: „Первый из барьеров, мешающих человеку полюбить преступника, — фундаментальное убеждение в том, что сам он не преступник. Это убеждение заставляет его выделить себя из мира преступников. Мир преступников становится враждебным — его надо бояться и с ним необходимо бороться. Но если всмотреться внимательно в себя, то можно легко убедиться, что наше отличие от преступника заключается лишь в том, что те преступления, которые преступник совершает наяву, реально, — мы совершаем во сне или в мыслях. Христос в Евангелии это различие делает несущественным. Он говорит, что даже просто смотрящий на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф. 5, 28). Так кто же при такой оценке рискнет себя назвать не преступником?”»
Сергей Боровиков. В русском жанре-46. — «Знамя», 2014, № 7 <http://magazines.russ.ru/znamia>.
«Зощенко ухитрялся в „Рассказы о Ленине”, предназначенные, по его словам, для детей дошкольного возраста, вклеивать фразы, предназначенные большим ценителям стиля и небольшим любителям советской власти.
„Но Владимир Ильич не взял эту рыбу. <…> Рыбак окончательно смутился. Бормочет:
— Закушайте, Владимир Ильич. Исключительно вкусная рыба. Поймали прямо в воде…” („О том, как Ленину подарили рыбу”) <…>
В рассказе „На охоте”, где совершенно несоразмерно половину объема занимают сведения о лисах и их отношениях с барсуками, издевательская „подробность”: когда Ленин стоял на номере в лесу на полянке, „тут же у дерева, недалеко от Ленина, стояла его жена Надежда Константиновна Крупская”».
«Кажется, у меня есть объяснение тому, что на Балу у Сатаны Маргарита проникается сочувствием единственно лишь к Фриде, задушившей своего ребенка: Маргарита Николаевна была замужем и бездетна, и, конечно, делала аборты».
В номере, помимо прочего, воспоминания Ирины Зориной о Юрии Карякине и их семье («Прожили большую жизнь») и мемуар Александра Борина о «Литературной газете» времен А. Чаковского.
Николай Браун. «Реквием» наизусть. В год 125-летия со дня рождения Анны Ахматовой. — «Посев», 2014, № 7 (1642) <http://www.posev.ru>.
Браун оставил редкое свидетельство знаменитого «дантовского» вечера в Большом театре (1965), на котором выступала Ахматова.
«В Президиуме были московская профессура, итальянские гости, сотрудники посольства. Над сценой под потолком было изображение нот советского гимна, а ниже был укреплён очень большой портрет Данте в профиль, с необычайно тощим лавровым венком на голове, что настраивало моё молодое восприятие на иронический лад. Кто из, как они шутя называли друг друга, „дантистов” открыл вечер, уже забылось. Вёл его Сурков. Выступивший академик Алексеев всерьёз подчеркнул, что Данте близок нам как „демократ”, что в своём „Аде” он показал „грядущий капитализм”. Что „капитализм” грядёт у нас после крушения СССР, тогда никто не предполагал. Из двух других выступлений следовало, что итальянский поэт явился провозвестником „Октября”(!). Слушать это было тяжело. Ведь академики не могли не знать его трактата „О монархии”, который в СССР запрещён не был. Но, когда я смотрел на сидящую в Президиуме Анну Ахматову, все эти нелепости „красной профессуры” отступали. Слово о Данте, предоставленное ей, было встречено аплодисментами очень громкими. Она выглядела величественно в чёрном платье, с её прямой осанкой и сединой. Темой её выступления были переводы Данте на русский, их место в русской поэзии. Она говорила о Михаиле Лозинском и Осипе Мандельштаме как переводчиках. При этом, конечно, многие слушатели знали: один — лауреат Сталинской премии, другой не вернулся из лагеря. Говорила она и о внимании Николая Гумилёва к творчеству этого поэта. Затем — о влиянии Данте на её творчество».
В номере. — «Нижний Новгород», Нижний Новгород, 2014, № 1.
Иной раз и биографические справки могут оказаться любопытным чтением.
«Александр Гуляев. Доктор тропической медицины, 39 лет. Работает в словацкой международной организации Hope for the sick and poor в Восточной Африке. Владеет несколькими языками — английский, португальский, испанский, суахили. Живет в г. Каховке на Украине, в тёплое время года выращивает клубнику, ежевику, виноград. В холодное время года выезжает на работу в Африку. Финалист мультимедийного конкурса „Живое слово” в номинации „Живые истории” (2013)».
«Виталий Николаевич Сероклинов родился в 1970 году на Алтае, учился на матфаке Новосибирского университета. Работал грузчиком, кровельщиком, садчиком кирпичей, проводником, продавцом, вышибалой, журналистом, директором магазина, занимался бизнесом. Автор трех сборников — „Записки ангела” (Новосибирск, 2009), „Местоимение” (Нью-Йорк, 2010), „Предложение” (Нью-Йорк, 2012). Главный редактор журнала „Сибирские огни”».
Есть в номере и стихи Захара Прилепина. «Расскажу, раз дали слово, / с кем встречался на Покров. / Помнишь Толю Кобенкова? / С ним был Гена Русаков…» Далее в стихотворении встречаются «Боря Рыжий», «Ваня Волков», «Маркин Женя» и «Кабанов Саша».
Александр Гладков. «Всего я и теперь не понимаю». Из дневников. 1938. Комментарии Сергея Шумихина. — «Наше наследие», 2014, № 109 <http://www.nasledie-rus.ru>.
«По словам Х., число невозвращенцев невелико. Когда-нибудь историки будут недоумевать, размышляя над послушанием, с которым наши дипломаты ехали навстречу смерти в эти годы. Число самоубийств значительно. Большая часть из них чекисты. Вероятно, это самые умные люди. <…> Сначала жен не брали, затем их стали брать спустя некоторое время, а сейчас берут одновременно с мужьями» (12 февраля).
«Сейчас стали меньше кричать о „врагах народа”. Большинство исчезновений стало безмолвным, из чего вовсе не следует, что их стало меньше. Снятие с работы почти всегда означает арест. Но бывают и исключения, и они кажутся странными.
Но, с шумом или без шума, кампания террора продолжается уже больше двух лет, а точнее, со дня убийства Кирова. Но только с осени 36-го года трагедия стала народной, захватила все пласты населения, а не одну только государственную или партийную элиту, как нам одно время казалось. Органы раскидывают свою сеть широко, и улов огромен.
Но ради чего это все делается? Это по-прежнему остается загадкой. Действительных „врагов” — одна тысячная (или и того меньше) тех, кого называют этим именем. Ради чего?» (5 декабря).
Вослед публикации напечатан редакционный некролог Сергею Шумихину.
Александр Кушнер. В жизни пламенной и мглистой. — «Знамя», 2014, № 7.
«<…> И моё стихотворенье / Подошло б для детской книжки, / Если б речь не шла о тренье / Меж людьми и резких вспышках. <…> Это жизнь — и к ней искусство, / Может быть, несправедливо. / Это двойственное чувство / Восхищенья и надрыва».
Протоиерей Андрей Ткачев. Мы так наелись, что оголодали. Беседовала Валерия Посашко. — «Фома», 2014, № 8 <www.foma.ru>.
«Мне часто приходит в голову мысль, что современная цивилизация (под цивилизацией я имею в виду западный мир, к которому мы причастны: технологичный, информационный, постхристианский, постиндустриальный и так далее) — это мир, в котором у человека все есть и ничего нет. Мне эта характеристика кажется исчерпывающей. У нас есть все: стиральная машинка стирает, лифт поднимает наши телеса на нужные этажи, мы перемещаемся в пространстве, летаем, ездим. Правда, не успеваем ничего... Дед ездил на телеге и успевал все; а я под капот запихал 150 лошадей и никуда не успеваю! Вот какая странность произошла.
Стоит подумать: над нами пошутили? Или мы просто не туда шли? Мы все перепробовали, а счастья нет».
«Сегодня больше нет идей, которые бы окрыляли все человечество. Это факт. Еще не так давно люди мечтали о космических полетах, связывали с ними свое грядущее счастье. Уже было понятно, что Земля красива, но печальна — человеку хочется чего-то большего, он хочет взлететь, как птица, он, как блудный сын, уходящий из отеческого дома, хочет эту Землю покинуть. На этом фоне появились „Звездные войны” Джорджа Лукаса, стали ужасно популярны писатели-фантасты. А сегодня космос коммерциализировался, иллюзия утрачена. Космос — это такой обжитый остров Робинзона, куда понаехали туристы, где банки из-под пива лежат и уже убили кого-то по пьяной лавочке». Остается двигаться внутрь себя. Мы с вами живем в исторический период, когда последняя иллюзия Запада — гуманизм — рухнула, исчерпала себя. Мы на нем летели и уже почти долетели до конечной станции. А он оказался пшиком, трупом, даже не мумией: мумия хоть не воняет, а гуманизм воняет».
Александр Радашкевич. О Равиле Бухараеве. — «Лёд и пламень». Литературно-художественный альманах Союза российских писателей. 2014, № 2.
«Я слышу все интонации его голоса, когда он произносил в стихах „сын мой”, с той особой, непередаваемой внутренней дрожью, которая слышна разве что у Шаляпина в „Борисе Годунове”, в сцене прощания. Он прожил несколько контрастных жизней и был человеком сущего и насущного духовного отсчета, неколебимо и спокойно царствовавшим над маетой и рутиной его лондонско-московско-казанской жизни и разъездами по всему миру. Когда-то, в Москве, в темные годы перестроечной ломки, какой-то прохожий прошел за ним несколько кварталов, завороженный, как оказалось, ароматом его голландского трубочного табака очень редкой марки. Редкой марки был и сам Равиль, и мы, как тот прохожий, сомнамбулически следуем сквозь его „дневники существования”, по „дороге Бог знает куда”, посылая „письма в другую комнату”, вплоть до заветного „белого минарета”, за светлым ароматом его очарованной души, этим жемчужно-радужным дымком между расступившимся небом и сомкнувшейся землей».
Среди других материалов любопытными в этом номере мне показались стихи для детей Аллы Марченко и очерк Павла Басинского о судьбе его деда.
«Свiте тихий, краю милий…» (Современники о Тарасе Шевченко) — «Наше наследие», 2014, № 109.
«Вечером была на чтении в пользу воскресных школ, в Пассаже. Читали: Бенедиктов, Полонский, Майков, Писемский, Достоевский и Шевченко.
Вот, век изучай и все не поймешь то, что называют публикой. Шевченко она так приняла, точно он гений, сошедший в залу Пассажа прямо с небес. Едва он успел войти, как начали хлопать, топать, кричать. Бедный певец совсем растерялся.
С Шевченком даже вышло совсем удивительно. Он нагнул голову и не мог вымолвить слова. Стоял, стоял и вдруг повернулся и вышел, не раскрыв рта. Шум смолк, и водворилась тишина недоумения. Вдруг из двери, через которую выходили на эстраду чтецы, кто-то выскочил и схватил стоящие на кафедре графин воды и стакан. Оказалось, что Шевченку дурно…» (Е. А. Штакеншнейдер).
«Вот сижу я раз в Мариинском театре ни жив ни мертв; Олдридж (гениальный английский актер-трагик — П. К.) изображал короля Лира и кончил. Театр молчал от избытка впечатления. Не помня себя от жалости, сдавившей мне сердце и горло, не знаю, как очутился я на сцене, за кулисами, и открыл двери уборной трагика.
Следующая картина поразила меня: в широком кресле, развалясь от усталости, полулежал „король Лир”, а на нем — буквально на нем — находился Тарас Григорьевич; слезы градом сыпались из его глаз, отрывочные, страстные слова ругани и ласки сдавленным громким шепотом произносил он, покрывая поцелуями раскрашенное масляною краскою лицо, руки и плечи великого актера…
Находя себя тут лишним, я торопливо притворил двери, не преминув и сам хорошенько выплакаться, став за темные кулисы…» (М. О. Микешин).
Моасир Скляр. Леопарды Кафки. Роман. Перевод с португальского Екатерины Хованович. — «Иностранная литература», 2014, № 7 <http://magazines.russ.ru/inostran>.
Похоже, что давнее bon mot художника Бахчаняна («мы рождены, чтоб Кафку сделать былью») торжествует и укрепляется; в этом же номере — рассказ чешского прозаика Виктора Фишла (1912 — 2006) «Кафка в Иерусалиме». То же и в книгах: «Текст» только что выпустил монографию нобелевца Элиаса Канетти «Другой процесс. Франц Кафка в письмах к Фелиции» и роман германиста, историка Сталинградской битвы Михаэля Кумпфмюллера «Великолепие жизни» — об отношениях Кафки с его последней любовью — Дорой Диамант.
Иеродиакон Философ. Единый рецепт счастья. С экономом Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне беседовал Павел Демидов. — «Лампада» (журнал Храма иконы Божией Матери «Знамение» в Ховрине), 2014, № 4 (97).
« — По аналогии со сказанным вами, что в монастыре можно оставаться мирским, получается, что, живя в миру, можно быть монахом внутренне?
— Конечно. Есть очень интересная книжечка, не помню ее автора, он бывший летчик, называется «Петушки обетованные». Знаете Петушки?
— Еще бы! Веничка Ерофеев.
— К сожалению, он сделал из этого слова образ не очень привлекательный. А Петушки — святое место.
— Да что вы!
— Если вы найдете эту книжку, увидите: Петушки связаны со святителем Афанасием (Сахаровым). Он там жил много лет. Но я сейчас вспомнил о ней потому, что там есть описание жизни нескольких женщин, которые, не будучи инокинями, достигли такого высокого духовного уровня, что могут позавидовать живущие здесь, на Святой Горе. Так что суть не в том, где ты живешь, а в том, как живешь».
«…Я так люблю Ваши письма…» Переписка С. П. Боброва и Ж. Л. Пастернак (1920 — 1970-е гг). — «Наше наследие», 2014, № 109.
Пишет Сергей Бобров (1923): «А вы, пожалуйста, вообще там (что это за операции. К чему это, и рука на веревке, если бы она была копченая, я бы еще понял), — надеюсь, к моему приезду вырастите другую, свежую. Плюньте на все и берегите свое здоровье: водку хлопайте стаканами, говорите басом, сапоги носите по три пуда, отпустите бороду, румяньтесь и играйте в рулетку: — все как рукой снимет. Насчет того, что Вы по двадцать третий в девках засиделись, не извольте беспокоиться, — только я приеду, мы Вас женим в два счета, ахнуть не поспеете. Мужа найдем хорошего, прочного, с вырезанной слепой кишкой, хронической икотой, деревянного, на шарнирах без скрипа, с двойным дном и в соломенной шляпе соус тартар. Будете довольны, в другой раз не попросите.
Что до того, что Вы „паршивая”, а письма Ваши „мерзостные”, то — много Вы понимаете! А вот что большое письмо пропало, это жаль, там почти что было признание в любви, Вас бы это позабавило. Ну, Бог даст, увидимся, я Вам все устно изложу.
Пишите. Больше не могу, бегу. Спасибо Вам, милая, добрая, хорошая. Скучаю без Вас — и — в Берлин, собственно, к Вам лично в гости еду».
Составитель Павел Крючков