Амелин Максим Альбертович родился в 1970 году в Курске. Учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Автор нескольких книг стихов, статей о русских поэтах конца XVIII — начала XIX века, переводчик древних и современных поэтов. Главный редактор издательства «ОГИ». Лауреат многих литературных премий, в том числе Литературной премии Александра Солженицына (2013). Живет в Москве.
Максим Амелин
*
МУЗЫКА ЗАБЫТЫХ РЕМЁСЕЛ
Исповедь переписчика
Я — переписчик, обитель святую лет
не покидавший тридцать иль сорок,
знаю немного: книга мертва, если нет
в ней ни описок, ни оговорок;
суть на полях расположена и меж строк,
в буквицах явлена, в титлах скрыта;
время нещадно написанного песок
хрупкий сквозь крупное сеет сито.
Я — переписчик, одежда моя проста,
златом не блещет и перламутром
утварь, полати — для сна, для молитв — уста, —
ночь скоротать — и за дело утром:
в книге любой до конца от начала есть
то ощущение смертной битвы,
зря не одну изведёшь без коего десть,
и не помогут тебе молитвы.
Я — переписчик, смиренное ремесло
дарит возможность продлиться в мире:
медленно книги ветшают, — своих число
помню до точности: три Псалтири,
двадцать Апостолов, девять Палей, семь Пчел,
пять Шестодневов, и каждый штучен, —
всё бы я мной переписанное прочёл,
если бы грамоте был обучен.
* *
*
Скоро, солнцем скупым согрето,
промелькнёт короткое лето
и раскисшая под дождём
грязь меситься начнёт и чвякать —
увязая в земную мякоть,
ног не вытащишь, а потом
втихаря ко здешним пределам
подкрадётся пора, что белым
густо выкрасит всё и вся,
страх поляков, французов, немцев,
к нам вторгавшихся иноземцев,
но бежавших назад, прося
их сугревом спасти от стужи.
В детстве заиндевелые лужи,
изваяния снежных баб,
блеск сосулек, стеной сугробы
не казались такими, чтобы…
Видно, с возрастом я ослаб.
В самом деле, тому, кто молод,
всё равно — что жара, что холод —
нету разницы никакой,
а в стареющем год от года
отзывается непогода
бесприютностью и тоской:
как в одежды себя ни кутай,
но, крепчая, морозец лютый
заползёт и в малую щель,
в дрожь бросая как от испуга.
Вообще же позёмка, вьюга,
наст, пороша, пурга, метель,
вместе взятые или порозь,
изморозь, ледяная морось,
гололедица, иней, мгла —
всё, чем славятся наши зимы,
стали просто невыносимы
мне, взыскующему тепла.
Длись же, лето, как можно дольше,
Франции, Германии, Польше
не сдаваясь в плен, и к нулю
не стремись приблизиться прежде
времени, — на тебя в надежде
страстно Господа я молю.
Странствие Иегуды бен Галеви
Старинное предание
Михаилу Липкину
Путь Иегуда бен Галеви держал,
Обетованной
чая земли достичь, с Андалузской родины,
где появился плотью своей на свет,
к той, где душевно
с дня, как раскрыл Закон, пребывал и мысленно.
Проникновенных песен тоски по ней
в сложных размерах,
взятых на время им у народа чуждого,
много сложил и переиначил он,
край запустелый
славя и Храм былой на вершине Мории.
Город нагорный розово-белый весь
как на ладони
часто ему являлся пред взором внутренним,
сердцу вино давая и хлеб уму
полною мерой,
так, что хотелось видеть его и чувствовать.
Камни гробов царей и пророков тех,
коими древле
был предводим цветущий народ Израиля,
кто обоюдный с Господом блюл Завет
нерасторжимо,
как наяву ему представлялись зримыми.
Слышались лики праздничные хоров
многоголосых,
свиток когда священный ко всем выносится,
чтоб развернуть и, пальцем водя, читать,
и ощущался
запах свечей медовый, вкус теста пресного.
Так не стремится птица в свое гнездо
бесповоротно,
как Иегуда бен Галеви желанного
жаждал возврата в место, где никогда
отроду не был,
гибельных не страшась и лихих опасностей.
На корабле торговом летя вперёд,
к дальней отчизне,
бурных и тихих волн Средиземных мерному
поплеску внемля, перистых облаков
бег наблюдая,
стал в предвкушеньи складывать песни радости.
Немолодые годы берут своё:
телом ослабший,
в Александрии пыльной спустился с палубы
передохнуть, чтоб дальше к Сиону плыть,
но задержался,
встречен единоверцами, там на месяцы.
В жарких молитвах, в мудрых беседах шло
время широким
шагом, и лишь подули ветра попутные,
не поддаваясь на уговоры, твёрд
духом и зову
предков покорен, к цели продолжил странствие.
Солнце пять раз привычный свершало ход,
звёздным и лунным
делалось небо, в дымке покуда утренней
не показались розово-белых стен
с моря на суше
верные, но размытые очертания.
Как от увеличительного стекла
стало всё резким
вдруг — и от счастья сердце навеки замерло
в нём, как и в том, кто посуху сорок лет
шёл пред народом,
но не вступил в страну — лишь увидел издали.
* *
*
Там, где сидела девушка на пустом берегу одна,
глядя на волны бурные и слушая шум прибоя,
я раковину шершавую меж гладких камней подобрал,
в завитке у которой спрятано неугомонное море.
Буря на Северном море
(вторая четверть XVIII века)
Грома раздаются раскаты,
блещут молнии,
бешено встают на дыбы
и бугрятся пенные волны,
ветер северный
завывает раненным псом,
порываясь натиском резким
ход размеренный
парусной громады препнуть
к аглицким брегам от немецких,
но настойчиво
по незримым тропам ведут
моряки старинных фамилий,
наторелые
в битвах со стихией шальной,
ловкие на мачтах скрипучих
и на палубах
слаженные как муравьи,
свой корабль, гружённый товаром,
средь которого
майсенский фарфор и меха
соболей, куниц, горностаев
тонкой выделки,
пойманных в сибирской тайге,
лучшие шелка из Пекина
и ширазские
с пестротой узоров ковры,
славные изысканным вкусом
вина Мозеля
и укруги пармских сыров,
хоть предназначение судна
настоящее —
целым груз доставить иной:
в письмеце из Гамбурга в Лондон
тему новую
Генделю послал Телеман.
* *
*
Музыку забытых ремёсел
слушаю — тревожно звучит:
ужасом охваченный, бросил
вновь Гораций поднятый щит
с поля беглеца Архилоха, —
войны все кончаются плохо.
Человека частного речь
не слышна за громом орудий, —
ею так легко пренебречь
пред лицом неправедных судей,
оглашающих с давних пор
мшелоимный свой приговор.
Людям современного мира
противопоказан покой,
отложеньем лишнего жира
вреден им и чёрной тоской,
но лишь станут чуть беспокойней —
смутой веселятся иль бойней.
От всеобщих спрятаться бед
никому в домашних скорлупах
не удастся — хрустнет хребет
у недальновидных и глупых:
если пыль и грязь, кровь и слизь
всюду — невозможно спастись.
Победная песенка № 7
Сокрытую в зелени желтизну
на чистую воду вывела
дыхающая прохладой.
Горящие пламенем синим дни
золою черной вземляются
и сизым клубятся дымом.
Что выпито и что съедено
недолго в тебе продержится,
что видено и что слышано
с тобой до конца останется.
Вчера невестила слива в цвету,
сегодня — в лиловоплодии,
а завтра — в наряде Евы.
Не стоит на медные небеса
пенять, что кривое зеркало
и то прямей отражает.
Что куплено и что скоплено
легко без тебя растратится,
что познано и что создано
не вместе с тобой вничтожится.
* *
*
Когда волнуется море,
невзрачная, вечно-серая
набрежная галька вдруг
становится разноцветной,
разводами и узорами
причудливыми пестрит,
но только пенное буйство
утихнет — на солнце высохнув,
бесцветятся голыши, —
так люди жизненной силы,
отличий и свойств лишаются
в спокойные времена.
Опубликовано в Журнале №1