Амелин Максим Альбертович
родился в 1970 году в Курске. Учился в Литературном институте им. А. М.
Горького. Автор нескольких книг стихов, статей о русских поэтах конца XVIII —
начала XIX века, переводчик древних и современных поэтов. Главный редактор
издательства «ОГИ». Лауреат многих литературных премий, в том числе
Литературной премии Александра Солженицына (2013). Живет в Москве.
Максим Амелин
*
МУЗЫКА ЗАБЫТЫХ РЕМЁСЕЛ
Исповедь переписчика
Я — переписчик, обитель святую лет
не покидавший тридцать иль сорок,
знаю немного: книга мертва, если нет
в ней ни описок, ни оговорок;
суть на полях расположена и меж строк,
в буквицах явлена, в титлах скрыта;
время нещадно написанного песок
хрупкий сквозь крупное сеет сито.
Я — переписчик, одежда моя проста,
златом не блещет и перламутром
утварь, полати — для сна, для молитв —
уста, —
ночь скоротать — и за дело утром:
в книге любой до конца от начала есть
то ощущение смертной битвы,
зря не одну изведёшь без коего десть,
и не помогут тебе молитвы.
Я — переписчик, смиренное ремесло
дарит возможность продлиться в мире:
медленно книги ветшают, — своих число
помню до точности: три Псалтири,
двадцать Апостолов, девять Палей, семь
Пчел,
пять Шестодневов, и каждый штучен, —
всё бы я мной переписанное прочёл,
если бы грамоте был обучен.
*
*
*
Скоро, солнцем скупым согрето,
промелькнёт короткое лето
и раскисшая под дождём
грязь меситься начнёт и чвякать —
увязая в земную мякоть,
ног не вытащишь, а потом
втихаря ко здешним пределам
подкрадётся пора, что белым
густо выкрасит всё и вся,
страх поляков, французов, немцев,
к нам вторгавшихся иноземцев,
но бежавших назад, прося
их сугревом спасти от стужи.
В детстве заиндевелые лужи,
изваяния снежных баб,
блеск сосулек, стеной сугробы
не казались такими, чтобы…
Видно, с возрастом я ослаб.
В самом деле, тому, кто молод,
всё равно — что жара, что холод —
нету разницы никакой,
а в стареющем год от года
отзывается непогода
бесприютностью и тоской:
как в одежды себя ни кутай,
но, крепчая, морозец лютый
заползёт и в малую щель,
в дрожь бросая как от испуга.
Вообще же позёмка, вьюга,
наст, пороша, пурга, метель,
вместе взятые или порозь,
изморозь, ледяная морось,
гололедица, иней, мгла —
всё, чем славятся наши зимы,
стали просто невыносимы
мне, взыскующему тепла.
Длись же, лето, как можно дольше,
Франции, Германии, Польше
не сдаваясь в плен, и к нулю
не стремись приблизиться прежде
времени, — на тебя в надежде
страстно Господа я молю.
Странствие Иегуды бен Галеви
Старинное
предание
Михаилу Липкину
Путь Иегуда бен
Галеви держал,
Обетованной
чая земли достичь, с
Андалузской родины,
где появился
плотью своей на свет,
к
той, где душевно
с дня, как раскрыл
Закон, пребывал и мысленно.
Проникновенных
песен тоски по ней
в
сложных размерах,
взятых на время им у
народа чуждого,
много сложил и
переиначил он,
край
запустелый
славя и Храм былой на
вершине Мории.
Город нагорный
розово-белый весь
как
на ладони
часто ему являлся пред
взором внутренним,
сердцу вино давая и хлеб уму
полною мерой,
так, что хотелось видеть
его и чувствовать.
Камни гробов царей
и пророков тех,
коими древле
был предводим цветущий
народ Израиля,
кто обоюдный с
Господом блюл Завет
нерасторжимо,
как наяву ему представлялись
зримыми.
Слышались лики
праздничные хоров
многоголосых,
свиток когда священный
ко всем выносится,
чтоб развернуть и,
пальцем водя, читать,
и
ощущался
запах свечей медовый,
вкус теста пресного.
Так не стремится
птица в свое гнездо
бесповоротно,
как Иегуда бен Галеви
желанного
жаждал возврата в
место, где никогда
отроду не был,
гибельных не страшась и
лихих опасностей.
На корабле торговом
летя вперёд,
к
дальней отчизне,
бурных и тихих волн
Средиземных мерному
поплеску внемля,
перистых облаков
бег
наблюдая,
стал в предвкушеньи
складывать песни радости.
Немолодые годы
берут своё:
телом ослабший,
в Александрии пыльной спустился с палубы
передохнуть, чтоб
дальше к Сиону плыть,
но
задержался,
встречен единоверцами,
там на месяцы.
В жарких молитвах, в мудрых беседах шло
время широким
шагом, и лишь подули
ветра попутные,
не поддаваясь на
уговоры, твёрд
духом и зову
предков покорен, к цели
продолжил странствие.
Солнце пять раз
привычный свершало ход,
звёздным и лунным
делалось небо, в дымке
покуда утренней
не показались
розово-белых стен
с
моря на суше
верные, но размытые
очертания.
Как от
увеличительного стекла
стало всё резким
вдруг — и от счастья
сердце навеки замерло
в нём, как и в
том, кто посуху сорок лет
шёл
пред народом,
но не вступил в страну —
лишь увидел издали.
*
*
*
Там, где сидела девушка на пустом берегу
одна,
глядя на волны бурные и слушая шум
прибоя,
я раковину шершавую меж гладких камней
подобрал,
в завитке у которой спрятано неугомонное
море.
Буря
на Северном море
(вторая четверть XVIII
века)
Грома раздаются раскаты,
блещут молнии,
бешено встают на дыбы
и бугрятся пенные волны,
ветер северный
завывает раненным псом,
порываясь натиском резким
ход размеренный
парусной громады препнуть
к аглицким брегам от немецких,
но настойчиво
по незримым тропам ведут
моряки старинных фамилий,
наторелые
в битвах со стихией шальной,
ловкие на мачтах скрипучих
и на палубах
слаженные как муравьи,
свой корабль, гружённый товаром,
средь которого
майсенский фарфор и меха
соболей, куниц, горностаев
тонкой выделки,
пойманных в сибирской тайге,
лучшие шелка из Пекина
и ширазские
с пестротой узоров ковры,
славные изысканным вкусом
вина Мозеля
и укруги пармских сыров,
хоть предназначение судна
настоящее —
целым груз доставить иной:
в письмеце из Гамбурга в Лондон
тему новую
Генделю послал Телеман.
*
*
*
Музыку забытых ремёсел
слушаю — тревожно звучит:
ужасом охваченный, бросил
вновь Гораций поднятый щит
с поля беглеца Архилоха, —
войны все кончаются плохо.
Человека частного речь
не слышна за громом орудий, —
ею так легко пренебречь
пред лицом неправедных судей,
оглашающих с давних пор
мшелоимный свой приговор.
Людям современного мира
противопоказан покой,
отложеньем лишнего жира
вреден им и чёрной тоской,
но лишь станут чуть беспокойней —
смутой веселятся иль бойней.
От всеобщих спрятаться бед
никому в домашних скорлупах
не удастся — хрустнет хребет
у недальновидных и глупых:
если пыль и грязь, кровь и слизь
всюду — невозможно спастись.
Победная песенка № 7
Сокрытую в зелени желтизну
на чистую воду вывела
дыхающая прохладой.
Горящие пламенем синим дни
золою черной вземляются
и сизым клубятся дымом.
Что выпито и что съедено
недолго в тебе продержится,
что видено и что слышано
с тобой до конца останется.
Вчера невестила слива в цвету,
сегодня — в лиловоплодии,
а завтра — в наряде Евы.
Не стоит на медные небеса
пенять, что кривое зеркало
и то прямей отражает.
Что куплено и что скоплено
легко без тебя растратится,
что познано и что создано
не вместе с тобой вничтожится.
*
*
*
Когда волнуется море,
невзрачная, вечно-серая
набрежная галька вдруг
становится разноцветной,
разводами и узорами
причудливыми пестрит,
но только пенное буйство
утихнет — на солнце высохнув,
бесцветятся голыши, —
так люди жизненной силы,
отличий и свойств лишаются
в спокойные времена.