Швабауэр Алексей
Владимирович родился в Алма-Ате. В 2001
году окончил Санкт-Петербургский
гуманитарный университет профсоюзов
по специальности «искусствоведение».
Руководил интернет-проектом по продаже
произведений искусства. В 2002 году окончил
литературный семинар Ольги Марковой.
Участник II поэтического фестиваля
«Созыв» (2013), Международного литературного
фестиваля «Полифония» (2014). Публиковался
на сайте «Полутона», в журналах «TextOnly»,
«Новая реальность», «Цирк „Олимп”+TV»,
в газете «Ышшо Одын». Занимается
издательской деятельностью. Живет в
Алматы. В «Новом мире» публикуется
впервые.
Алексей
Швабауэр
*
ДИВАН,
ДИВАН, ДИВАН
* *
*
Ты
останавливаешься возле блокпоста.
Ты фотографируешь
меня
на пленочный
аппарат,
провоцируя
пограничника
вмешаться,
и все бы
ничего,
если бы это
были наши горы,
но таких гор
я не встречал
ни на одной открытке,
которую без
опасений
мог бы
отправить твоей маме
c надписью:
«С нами все
благополучно»,
соответствующей
темнеющим
фигурам
у перевала
на обратной
ее стороне.
И дрожащий
почерк
ничем не
выдавал бы
отсутствие
средств
на покупку
пледа
(на вершине
—
прохладно).
Но этот
пограничник
смотрит
слишком подозрительно,
он, кажется,
не знает,
что я видел
фильм,
в котором на
том же самом месте
двумя днями
ранее
он отпустил
восвояси
точно такую
же парочку,
несмотря на
то,
что девушка
вела себя
более чем
подозрительно...
* *
*
Хокку
бросивших
дом
не похоже
на хокку
воротившихся
к дому
потом.
Там, в дыре,
где был дом
твой знакомый,
сдуру вырос
неведомый
дом.
И в него-то,
с разбегу,
с наскоку,
в незнакомое
сходу
жилье,
ты проносишь
знакомое
хокку,
незнакомое
хокку
свое.
* *
*
Гу-Сы
и Сы-Чжеу
завершили
цикл
пребывания
у старух
по превращению
соуса соевого
в пастилу —
любимого
лакомства
школьницы
из Чжэцзяна.
У Сы-Чжеу
получается
вкусная
пастила,
а у Гу-Сы
наставница
умерла,
и с тех пор
непорочная
Джи
у Сы-Чжеу
гостит
постоянно.
Наяривает
пастилу
по самые усы
тучный
Сы-Чжеу,
завидный,
в отличие от
Гу-Сы,
когда утром,
попав к нему
в дом
без единого
слова,
грациозно
ныряет под
простыни
чистая Джи,
и тяжелый
Су-Чжеу
над ступней
ее
детской
дрожит
и всегда
начинает
с большого…
* *
*
Ты самый
лучший человек на свете,
пока тебе не
исполнилось
восемнадцать
—
отцы начинают
редактировать
имена дочерей
в твоих
телефонных книжках,
и вместо
Любы-Наташи
только имена
суккубов,
и — одно
страшнее другого.
Ты самый
лучший человек на свете,
пока тебе не
исполнилось тридцать —
дочери голосят
за дверьми,
а ты
мысленно
продолжаешь
перелистывать страницы
телефонной
книжки
с испугавшим
тебя
именем демона
в конце
списка,
но цепочка
на входной группе
надежно
охраняет
твой сон.
Ты самый
лучший человек на свете,
пока тебе не
исполнилось
сорок —
дочери
подросли
и торгуют
сладостями
на вокзале,
пока у одной
из таких
ты не
приобретаешь наконец
засахаренный
леденец
для своего
малыша
и, когда всё
самое лучшее, что могло с тобой произойти,
уже произошло,
краем уха
слышишь,
как тот
обращается
к неизвестной
тебе
женщине
по имени
Люба-Наташа.
* *
*
В 58-м
Сергей
Чудаков,
будучи
проездом
в одной
из провинций,
оставил
дневниковую
заметку:
«Горько
сожалею о потере».
Строчка
не оставляла
шансов
быть
переведенной
правильно
и понятой
барышней из
Бристоля,
но так
завораживала ее слух
и ласкала
сочетанием
звуков
на неизвестном
языке,
что, уже по
приезде
в сознательном
возрасте
в Лондон, та
придумала
себе
друга,
составив его
имя
из звуков
крайнего слова
строки,
изменив
ударение,
добавив
лишнюю букву,
—
бристольцы
всегда
оставались
добропомнящими
чудаками…
* *
*
Новое увлечение
для меня —
экстремальная
узбекская музыка.
Смешно
называть ее экстремальной,
тем более
считать узбекской,
но только
так
мне удается
сохранить спокойствие
при спорах
с коллегой-узбеком
на политические
темы,
когда я киваю
ему из-под наушников,
воображая,
что в них звучит
экстремальная
узбекская музыка, —
это меня
веселит.
Не музыка —
нойз
на краю
циркуляции бензопилы.
Проснешься
в деревне
в прохладное
утро,
а кофейку
испить не мешало бы,
но бревна не
колоты,
тогда и
приходит на помощь бензопила,
ее звуки
скрашивают
утро
одинокого
человека.
И, хотя:
«Удержание
вибрирующего инструмента
продолжительностью
более часа
сильно
нагружает руки
и чрезвычайно
неблагоприятно
сказывается
на суставах и кровообращении», —
для приготовления
кружечки кофе
не так и много
чурочек
требуется в
итоге…
Вес пятнадцати
груженных до верху
грузовиков
в моей голове
не отменяет
легкости,
с которой
я прослушиваю
экстремальную
тему заново
в здании с
большим мезонином,
в кабинете
со светлыми рамами,
и в ответ на
приглашение коллеги
отобедать
молча киваю
и протягиваю
ему степлер.
* *
*
Поет колибри
за окном.
Я проса ей
не дам —
между диваном
и окном
еще один
диван.
И, очень
страшный и смешной,
еще диван за
ним.
Когда я
вырасту большой
и стану —
пантомим,
изображу я
несмешно,
как страшно
было там,
где, чтобы
выглянуть в окно, —
диван, диван,
диван.
* *
*
Когда я был
маленьким
и все было
маленьким
и Чёрное море
казалось мне
маленьким
морем,
я топил
корабли,
я сбивал их
торпедами
в веках
полуоткрытых,
упершись
пружинистыми
кулаками
в аппарат
бесконечного
неба —
в двух-трех
зазевавшихся
чаек,
а после
кричал:
«Наконец!
Восемь из
десяти!»
И ракушки
вскипали в
песке...
Это только
теперь,
когда черное
стало
разрушительным,
сильным,
большим
и торпед
не отыщешь,
точней —
они рисинки
в ручках
с отломанными
наконечниками
—
повторение
свиста
не свойственно
больше тебе,
и про это
забудь...