МЫСЛЯЩИЙ МЕЛ

Синельников Михаил Исаакович родился в 1946 году в Ленинграде. Поэт, эссеист, переводчик. Автор двадцати трех стихотворных книг, в том числе однотомника (М., СПб., 2004), двухтомника (М., 2006), книги «Сто стихотворений» (М., 2011) и сборника «Из семи книг. Избранные стихотворения» (М., 2013). Занимался темой воздействия мировых религий на русскую литературу. Составитель многих поэтических антологий. Живет в Москве.

Михаил Синельников

_*

МЫСЛЯЩИЙ МЕЛ

_{* *}

_*

Когда очнёшься, больше не внимая

Всему, что жизнь с годами наплела,

Вблизи возникнет музыка немая,

Как ясный день, спокойна и светла.

Ты знаешь сам, как редки дни такие,

И жадно пьёшь, мгновеньем дорожа,

Забытый звук нездешней литургии,

И вновь душа невинна и свежа.

Как далеки всегдашние заботы!

Без них судьба сбывается твоя,

Блаженствует, пройдя водовороты,

Ликует в жилах лёгкая струя.

Иное пенье в этот час постыло,

С тобой осталась в странствии твоём

Лишь эта песнь, что всё в себя вместила,

Отозвалась нечаянно во всём.

Импрессионизм

Памяти матери

Там, землю объемля всецело,

Синее была синева

И зелень сильней зеленела,

Поскольку была ты жива.

Бурьяна цветущие чащи

Меняли окраску свою,

Поскольку твой голос звенящий

В потерянном длился раю.

Так искрится старое лето,

Что я постигаю вполне,

Как цвет оживает от света

Под кистью Дега и Моне.

Олег

Давно распрощавшись с любимым конём,

Став злей и угрюмей,

Он мог только изредка вспомнить о нём

Средь бурь и раздумий.

Он ведал: вот здесь и придётся истлеть,

Оставив дружину,

В краю, где разбуженный воет медведь,

Грозя чужанину.

Повсюду лишь зелень и в ней синева,

Земля нелюдима.

Вода ключевая — как лепет волхва;

Ни дома, ни дыма.

Он ехал за данью. И, встретив жильё,

Указывал старым,

Чтоб мехом и медом платили её,

Как прежде хазарам.

Он холодно слушал и шорох ракит,

И пленниц рыданья,

Пытаясь понять, что потомку сулит

Страна без названья.

Когда-то он видел исландские мхи,

Царьградские деньги,

А вот и серёжка днепровской ольхи

Упала на Хельги.

Цербст

Торжествуя в правой силе,

Всё круша в отместку зверств,

Как траву, страну скосили,

Но почтили старый Цербст.

Где София-Фредерика

В детской комнате цвела,

Ей — военная музыка

С пеплом Царского Села!

Весть от долгой, как блокада,

Белой ночи над Невой

И Таврического сада

Вечный шелест ветровой.

Дух тайги и лесосплава,

Тень Урала и Орла

Необъятная держава

В легкий домик занесла.

Были радостны и яры

Караулы во дворе,

И добавку кашевары

Раздавали немчуре.

Чукотская девушка

Фактория на Чукотке,

Суровые рубежи,

Матросов ночные ходки

И сумрачные моржи.

Лишь в августе снег растает,

Но оттепель недолга,

И снова снега взметает,

Гуляет в полях пурга.

Но в чуме, где лица плоски

И вечно грязны тела,

Дочь зека и эскимоски

Нечаянно расцвела.

Уехала в город южный

И, юность смутив мою,

Рассыпала смех жемчужный

В томимом жарой краю…

Любившую душ горячий

Четырнадцать раз на дню,

Я в памяти зыбкой прячу

И в сердце своём храню.

Мне чудится снег Чукотки…

Младенцу толкают в рот

То грудь, то бутылку водки

Родильницы тех широт.

Похмельного чукчи ласки,

Во льду пограничный пост,

Далёкий туман Аляски

И ясность полярных звезд.

Грохочут шаманов бубны

Средь девственной черноты,

И, крик издавая трубный,

Кончают с собой киты.

На Литве

Зелёные пущи, зелёные вежи,

Литовский крыжовник и сотовый мёд,

И грубая нежность, и силы медвежьи,

Лесные дороги, где ветер поёт.

Поедем на Белую Русь, в Новогрудок,

Где охрой окрасил леса чародей,

В отчизну панёнок твоих белогрудых.

В обитель озёрных твоих лебедей!..

Но в позднюю осень, где пусто и голо,

От этих усталых, как пастырский труд,

Коленями стёртых ступеней костёла

В страну хуторскую дороги ведут.

В крестьянских полях изобильных и нищих,

В раздумьях безмолвных, как листьев полёт,

Как будто трава на седых пепелищах.

Мелодия зреет, жалейка поёт.

Везде на распутье Христос деревянный,

И в дебре — языческий спрятанный бог…

Всё музыкой стало, чуть слышной осанной

Фольварков и замков, чащоб и берлог,

Цепей и тарелок с тюремной баландой,

Бунтарской мечты и томленья невест…

Быть может, мой прадед здесь вёз контрабандой

Запретные «Дзяды» и «Комманифест».

И снится, что там, за лесной полосою,

В кольце Иисусовых вскинутых рук,

Как золото кладов находят с лозою,

Найдётся в бурьяне затерянный звук.

Перед поездкой

Приготовившись к объятьям

И целуясь на ходу,

Улыбаясь всем, как братьям,

Этим городом пройду.

Но уже за мглой и дымом

Каждый выступ и подъём

В мире людно-нелюдимом,

Отчуждённом и родном.

Не убавилось знакомых,

Только сделались они

Горсткой знаков невесомых

В незапамятные дни.

Словно след незримой бури,

Пролетевшей в пустоте,

Лишь грузинский шрифт хуцури

Остаётся на плите.

Вьётся, вьётся поминальный

И наклонный, чуть косой,

По доске мемориальной

Виноградною лозой.

Так легка была услада,

Но похмелье тяжело,

Где, как сборщик винограда,

Время бодрое прошло.

Державин

— Пой, Державин, державу оплакав!..

Нет, победы скорей воспевай —

Белоруссию, Крым и Очаков,

И Ломбардию, и Туртукай!

Долгий век доживающий в лире,

Чьи упругие струны свежи,

О креолке поведай Пленире,

О славянке Милене скажи!

Поспевая за шлейфом Фелицы,

Слово правды вдогонку шепни…

Словно белые, легкие птицы,

Отлетай в отдаленные дни!

Дай забыть, что не плеском Алфея —

Гладью Леты означен предел,

Что с доски двухсотлетней, желтея,

Осыпается мыслящий мел…

В этот вечер под посвист буранный

Над поникшей осенней травой

Утешенье — твой стих первозданный,

Малограмотный и громовой.

_{* *}

_*

Как лёд киркой ни колоти,

От века пращуров доныне

Хребет зимой не перейти

И негде спрятаться в долине.

Придут чужие, сея страх,

И жить по-своему заставят,

Потом за это впопыхах

Народ сошлют и обесславят.

И там, где стелются пески

Непостижимого изгнанья,

Всё снились предки-степняки

И превращались в изваянья.

И эта белая гора

При свете лампы вполнакала,

Как дремлющая медсестра,

У изголовья возникала.