ОДИН ДЕНЬ ПРОФЕССОРА Ю. М. ЛОТМАНА

Кузовкина Татьяна Дмитриевна — филолог. Родилась во Львове. Окончила Тартуский университет. Доктор филологии, специалист по творчеству Гоголя и Булгарина. Автор 85 научных работ. Старший научный сотрудник Таллиннского университета. Была ученицей и секретарем Ю. М. Лотмана в последние годы жизни ученого. В настоящее время работает с архивом Ю. М. Лотмана и является членом редколлегии книжной серии «Bibliotheca Lotmaniana» издательства Таллинского университета. Живет в Таллине. В «Новом мире» публикуется впервые.

Статья написана при поддержке Эстонского агентства по науке (проект PUT 81). Автор выражает глубокую благодарность Габриэлю Гавриловичу Суперфину за замечания, добавления и помощь в разыскании архивных материалов.

ТАТЬЯНА КУЗОВКИНА

_*

ОДИН ДЕНЬ ПРОФЕССОРА Ю. М. ЛОТМАНА

Памяти Натальи Горбаневской

30 января 1970 года на нескольких тартуских квартирах проводились обыски по делу арестованной за месяц до этого Натальи Евгеньевны Горбаневской (1936 — 2013), поэта, правозащитницы, редактора самиздатского информационного бюллетеня «Хроника текущих событий», участницы демонстрации на Красной площади против советской оккупации Чехословакии. В одной из квартир (ул. Кастани, дом 9, кв. 7) жила семья Юрия Михайловича Лотмана (1922 — 1993), профессора кафедры русской литературы Тартуского университета, вторая (ул. Хейдемани, дом 20, кв. 8) — принадлежала его супруге, доценту той же кафедры Заре Григорьевне Минц (1927 — 1990); квартира осталась после смерти тети, перевезенной за несколько лет до того из Ленинграда^[1].

Оказавшись по воле случая в Эстонии, Лотман с 1950 года работал в Тартуском учительском институте и — с того же года и до конца жизни — в Тартуском университете. Родился и вырос он в Ленинграде, в семье русских интеллигентов еврейского происхождения, в 1939 году поступил на филологический факультет Ленинградского университета. С первого курса его забрали в Красную армию, в которой он прослужил всю войну, вернулся из армии в 1946 году. На фронте вступил в Коммунистическую партию. С войны старший сержант Лотман вернулся с двумя боевыми орденами и восемью медалями.

В «Не-мемуарах» он вспоминал о том, что долгое время не сомневался в советской идеологии. Даже в 1950 года, когда после блестящего окончания Ленинградского университета его не приняли не только в аспирантуру, но и на работу в родном городе, он не мог себе представить, что его проблемы связаны с тогдашней антисемитской политикой советского государства^[2]. Немалую роль в эволюции политических взглядов Лотмана сыграли его оппозиционно настроенные ученики и их друзья, приезжавшие в Тарту из Москвы и Ленинграда (в 1962 году на историко-филологическом факультете был разрешен набор студентов из-за пределов Эстонии).

Наталья Горбаневская впервые приехала в Тарту автостопом 20 октября 1964 года — в гости к своему московскому другу, студенту-первокурснику Гарику Суперфину. В первый же ее приезд было устроено публичное чтение стихов, к которым Лотман отнесся очень серьезно. По воспоминаниям Г. Г. Суперфина, наиболее сильное впечатление произвели «Стрелок из лука...» и «Послушай, Барток...». Отношения с Лотманами быстро стали дружескими, с Зарой Григорьевной Горбаневская перешла на «ты». Уже 18 ноября 1964 года она писала Суперфину:

<...> я обещала Лотманам кое-что перепечатать и прислать Бродского. Да! — его освобождение пока еще все слухи, только слухи, одни слухи. Первый раз я поверила. Так вот, возвращаюсь к делу. Лотманы и Семененко^[3] (у которого есть довольно много Бродского) пусть между собой координируются насчет: 1) того, что у кого-нибудь из них есть, чтоб я не посылала в Тарту то, что они могут друг у друга перепечатать; 2) того, что я буду посылать, потому что посылать два экземпляра я не буду, а буду посылать что-нибудь Лотманам, что-нибудь Светлану. <...> Лотманам я уже послала сколько-то стихов Бродского, но, я думаю, вы это знаете и видели их^[4].

В «Не-мемуарах» Лотман вспоминал: «В конце 60-х годов в Тарту часто приезжала Наталья Горбаневская с сыном <…>. Мы с нею уже были знакомы, и мне нравились очень ее стихи, и между нею и нашим домом установились очень близкие отношения» (45). В архиве Лотмана и З. Г. Минц сохранились четыре письма от Натальи Горбаневской за 1965 — 1966 годы. В первом — от 15 октября 1965 года — Горбаневская отвечает на хвалебный отзыв о своих прозаических сочинениях и о главах незавершенного диплома, из которых, как видно из контекста, Лотман предлагал ей сделать статью для тартуских научных изданий: «Мне кажется, вы перехвалили мои литературоведческие, а заодно и прозаические таланты. Все заслуги — Тынянова. Поддаешься его стилю и, что называется, жаришь <...>»^[5].

События в Чехословакии 1968 года, по словам самого Лотмана, стали поворотными в его отношении к советскому государству. Безусловно, он знал и с сочувствием отнесся к демонстрации протеста, в которой участвовала Наталья Горбаневская, знал, вероятно, и о том, что ее не арестовали сразу только потому, что у нее был грудной ребенок. Летом 1969 года Горбаневская попросила Лотманов приютить своего старшего сына Ярослава. На Вторых Лотмановских днях в Таллинском университете она рассказывала:

Свои добрые дела такие люди, как Юрий Михайлович, не вспоминают, а может, и не помнят, а ведь я позвонила в Тарту в полной панике: моей подруге, собиравшейся взять на лето Ясика в Литву, запретила это сделать старуха-мать, опасавшаяся моей неблагонадежной фамилии. Я позвонила Лотманам, хотя понимала, что веду себя нагло и нахально, и, страшно смущаясь, спросила, нельзя ли прислать к ним Ясика. Они согласились немедленно^[6].

Сохранилось письмо Лотмана о том, как он жил с Ясиком и двумя своими сыновьями на даче, отправленное с почтового отделения Васте-Куусте без указания имени и адреса отправителя на конверте. Тон письма — самый дружеский и нарочито бодрый, письмо иллюстрировано шуточным портретом Ясика и автопортретом самого Лотмана в виде стража:

^{Дорогая Наташа!}

О Ясике не беспокойтесь. Он, кажется, чувствует себя отлично. Мы очень его полюбили — я убежден, что из него получится прекрасный человек. Он очень смелый, прямодушный и гордый маленький человек. С моими парнями он сошелся хорошо^[7]. Со здоровьем у него сейчас все в полном порядке. Очень небольшое раздражение на коже — результат того, что я не мог его в лесу удержать от земляники, конечно, ничего серьезного не представляет. В остальном все отлично.

У нас ничего нового нет. Миша поступает в университет. Сегодня он писал сочинение — результатов я еще не знаю.

Будьте здоровы и благополучны.

Сердечно жму Вам руки.

Зара Гр. шлет Вам самые сердечные приветы. Сейчас она в Тарту: волнуется, как теперь говорят, «болеет» за Мишу. А я пасу стадо и пытаюсь заниматься (няни у нас сейчас нет — мы с мальчишками на самообслуживании. Ничего — справляемся).

Поклоны Вашей маме.

Искренне Ваш

Ю. Лотман

2. VIII. 69^[8]

После 21 августа 1969 года, закончив документальную книгу «Полдень. Дело о демонстрации 25 августа 1968 года на Красной площади», Горбаневская со своим вторым маленьким сыном приехала за Ясиком. Она остановилась в лотмановской квартире на Хейдемани, распространяла среди тартуской интеллигенции «Хронику текущих событий», общалась с эстонскими диссидентами. Лотман вспоминал об этом в «Не-мемуарах»:

Летом она жила у нас на даче и в Тарту у моей племянницы Наташи^[9]. В своем стиле она держалась подчеркнуто бесстрашно. Делала на квартире встречи конспиративного характера, хотя конспирацией этого назвать было нельзя — она ее в корне презирала. За нами уже очень следили, она это знала и сознательно этим бравировала.

В результате мы прожили очень бурное и бурно-веселое лето. Осенью Горбаневская принесла мне целую пачку каких-то листов и сдала на хранение. У меня в кабинете была высокая печка: я на нее все и положил. Грешный человек, я до сих пор не знаю, что там было, поскольку в чужих бумагах рыться не люблю (45).

На Лотмановских днях 2010 года Горбаневская так ответила Лотману:

«Конспиративные встречи», которые «конспирацией назвать было нельзя», действительно не были конспиративными — просто за мной заходили мои друзья, недавние политзэки Март Никлус и Энн Тарто^[10], Энн брал Оську на закорки, и мы всей компанией шли к Марту. Если тут нужна была конспирация, то я ее действительно презирала. Что за Лотманами «уже очень следили», я не знала и этим не бравировала.

<...> я оставила у Лотмана самиздат не на «хранение», как он полагал, а — если продолжать выражаться в терминах Уголовного кодекса — на «распространение». В этот дом все время приходят люди — так пусть читают. То есть все-таки — пусть будет «библиотека самиздата». Такова была моя логика. <...> до моего приезда ее <«Хроники». — Т. К.> в Тарту не было, а ведь к тому времени вышел уже 7-й выпуск. <...> Идея Хроники, стиль и тон Хроники — то, что я придала ей за время моего недолгого (меньше полутора лет) редакторства, — остается предметом моей гордости^[11].

24 декабря 1969 года Горбаневская была арестована. 27 января прокуратура г. Тарту приняла постановление об обыске в квартирах Лотманов. Чем мог заниматься Ю. М. накануне обыска? В Тартуских изданиях в это время наблюдается некоторое затишье: 30 декабря 1969 г. был сдан в набор пятнадцатый том «Трудов по русской и славянской филологии». Но в этот период Лотман активно сотрудничал с московским издательством «Искусство»: 14 ноября 1969 г. была сдана в набор монография «Структура художественного текста», а в начале 1970-го года оформлен договор на сборник «Семиотика искусства» (под редакцией Ю. М. и Б. А. Успенского), планировались также сборники о семиотике кино и о формалистах (все три издания не состоялись). Кроме того, у Ю. М. в это время были проекты в двух ленинградских издательствах. 27 августа 1971 года в издательстве «Просвещение» будет сдан в набор «Анализ поэтического текста». Из-за цензурных придирок рукопись шла трудно и неоднократно отправлялась автору «на доработку». 18 марта 1969 года Лотман писал Б. А. Успенскому: «Я только что получил пренеприятное письмо из издательства „Просвещение”. Я сдал им книгу анализов — все разборы Пастернака и Цветаевой требуют снять, а письмо составлено так, будто я у них дворник»^[12]. Но вскоре стало еще хуже. Как сообщала «Хроника текущих событий» от 30 апреля 1969 года, был снят с работы заведующий редакцией литературы за то, что в книгу «Три века русской поэзии» были включены стихи Николая Гумилева и Осипа Мандельштама.

Попытаемся реконструировать события 30 января. Об этом дне сохранились воспоминания Ю. М. с комментариями сына — М. Ю. Лотмана, мемуарные свидетельства Л. И. Вольперт, П. С. Рейфмана, Л. Н. Столовича, Б. Ф. Егорова^[13], неопубликованные воспоминания дочери Б. Ф. Егорова Татьяны Борисовны Миллер. Кроме того, есть четыре документа тартуского отделения КГБ, составленные в этот день: протоколы обыска на обеих квартирах и протоколы допросов Ю. М. и З. Г. Сопоставление перечисленных источников не позволяет, однако, восстановить события дня в непротиворечивой последовательности. Источники созданы в разное время и с различными целями: упомянутые в них факты часто противоречат друг другу. Перед нами — те самые трудности реконструкции «утраченного целого» «<…> по документам, всегда неполным, двусмысленным, всегда несущим в себе субъективную позицию своего создателя»^[14], о которых писал и говорил на лекциях Лотман.

Как указано в протоколе, в 9 часов 30 минут в квартиру на Кастани вошли сотрудники Тартуской прокуратуры и предложили «выдать материалы и документы, порочащие советскую власть». Поскольку Лотман заявил, что у него таковых нет, начался обыск «с целью отыскания и изъятия материалов и документов, имеющих значение по уголовному делу № 46205/8-70»^[15], то есть по делу Горбаневской.

Ю. М. вспоминал: «…в квартиру, не представляясь и не спрашивая разрешения, вошло человек двенадцать» (45). М. Ю. Лотман: «Число участников обыска и их грубость несколько преувеличены. Хотя я сам в это время не был в Тарту, сужу по свежим рассказам. Формула, с которой они вошли к нам, стала в нашей семье крылатой: „С Новым годом, Юрий Михайлович, с новым счастьем. Вы меня, наверное, не помните: я — К., работник прокуратуры. Вот, пришли к вам с обыском”» (52).

По воспоминаниям Л. И. Вольперт, около одиннадцати часов она случайно зашла к Лотманам и, быстро поняв ситуацию, сказала, что у нее урок французского языка с Гришей. На что Ю. М. «прошипел»: «Убирайся немедленно!» Л. И. тут же побежала на кафедру предупредить коллег об обыске, потом домой — уничтожать «свое». Когда она зашла еще раз в два часа — сцена повторилась. Только в ее мемуарах отражен эпизод с боевыми наградами. Обнаружив их, следователь неприязненно спросил:

— Откуда это у Вас?

— А это я украл, — парировал Ю. М.^[16]

Пришедшие тщательно осматривали книжные полки. Все мемуаристы пишут о том, что обыск начался с самых нижних полок и постепенно «поднимался» наверх, и подробно останавливаются на кульминационном моменте: уставшие сотрудники КГБ не нашли оставленные Горбаневской бумаги, спрятанные в углублении наверху высокой печки^[17]. Наиболее подробен — рассказ самого Лотмана:

Между тем гости занялись исключительно кропотливым и совершенно неперспективным трудом. Они начали вытаскивать книгу за книгой и листать, что, очевидно, вскоре им надоело. Я чувствовал себя погано, поскольку напряженно ожидал, когда же они доберутся до рукописей Горбаневской. <…> Уже темнело. Зара Григорьевна, которая демонстративно, даже гораздо более аккуратно, чем обычно, поддерживала обычную семейную жизнь, дала мне и детям ужин. КГБ-шники смотрели голодными глазами как мы посреди их толпы закусываем. Может быть, это сыграло решающую роль в том, что, когда необысканной осталась одна только печка, на которой лежал архив Горбаневской, начальник, пробурчав что-то не очень печатное, что можно передать формулой «ничего нет», предложил мне подписать протокол, что я сделал только после того, как они согласились вписать фразу, что ничего запретного обнаружено не было, и представить полный список изъятых бумаг (изъяты были пишущая машинка и машинописи уже опубликованных статей по семиотике) (45 — 46).

Комментируя эти воспоминания, М. Ю. Лотман, со ссылкой на рассказ Зары Григорьевны, отметил, что «<...> кроме бумаг Горбаневской были и „свои” — „Доктор Живаго”, „Четвертая проза”, стихи Бродского и проч. (в Москве на это могли бы посмотреть сквозь пальцы, но в провинции считалось большим криминалом). <…> Во время обыска отец спокойно вынул их <бумаги опасного содержания. — Т. К.> из разных мест, положил в портфель и ушел „на работу”» (53).

Опись изъятых документов свидетельствует о том, что, не найдя «имеющих значение» материалов (кроме текстов с упоминаниями имени Горбаневской и показавшихся подозрительными машинописей), сотрудники КГБ ограничились материалами, имеющими оперативный интерес:

<…> изъято: 1) Записная книжка в сером переплете «Москва — 1961» Минц, З. Г., г. Тарту, Лоотусе. 13 — 9 с пометками. 2) Календарь на 1965 г. в зеленом переплете с пометками. 3) Адресная книжка Лотмана Ю. М. в белом переплете с различными адресами. 4) Письмо в желтом конверте от Горбаневской Н. Е. на имя Лотмана Ю. М. и Минц З. Г. от 30 ноября 1966 г., которое начинается словами «Дорогие Юрий Михайлович...» и кончается словами «...если отыщется время» и подпись. 5) На пишущей машинке отпечатанный сборник стихов Н. Горбаневской «Темнота стихи <sic!> 1966 г. 6) Статья Ю. Левина «разбор одного стихотворения О. Мантельштама» <sic!> на 14 машинописных листах с письмом на имя Лотмана Ю. М. от 25 окт. 1968 г., начинающееся словами: «Дорогие Юрий Михайлович...» и кончается словами «...Привет Заре Григорьевне и Игорю. Ваш Ю. Левин». 7) Письмо Ю. Левина от 10 окт. 1968 г. начинающееся словами «Дорогой и глубокоуважаемый Юрий Михайлович!...» и кончается словами «...настроение немного получше стало».

Одновременно в присутствии З. Г. Минц, как указано в протоколе, начался обыск в квартире на ул. Хейдемани. Он продолжался с 9. 30 до 15. 00. В воспоминаниях об этом обыске тоже повторяется мотив минования опасности. В этой квартире часто останавливались многочисленные гости Лотманов. Накануне обыска там ночевали приехавшие на каникулы из Ленинграда Татьяна Егорова, тогда уже студентка ЛГПИ, и ее ленинградская подруга Ирина Алексеева. П. С. Рейфман вспоминал, что накануне кто-то из студентов предложил девушкам почитать «Мои показания» Анатолия Марченко, но они отказалась, ссылаясь на то, что политикой не интересуются^[18]. Сама Татьяна Борисовна не помнит этого эпизода, но допускает, что так могло быть.

По ее воспоминаниям, сначала пришли обыскивающие, а через некоторое время привели Зару Григорьевну, которая осталась там да конца обыска — до 15.00 (по протоколу). 19-летние Татьяна Егорова и Ирина Алексеева, ответив на вопросы, кто они и почему находятся в этой квартире, все время обыска были на кухне. М. Ю. Лотман вспоминал:

О тщательности же обыска я сужу по такой детали. Когда я приблизительно через неделю зашел в совершенно разгромленную вторую квартиру, то подобрал первую же попавшуюся бумажку — это была машинописная копия секретного приложения к договору Молотова — Риббентропа (53).

Татьяна Миллер (Егорова) рисует совершенно иную картину:

Искали они очень аккуратно и тщательно (м. б. Михаил Юрьевич пишет о другой квартире, на Кастани?) Представьте себе, пять человек, в маленькой современной двухкомнатной квартире искали с 9 утра до 5 дня. Они все очень тщательно перебирали, каждую книжку на полке, каждый листок смотрели. После их ухода ничего нигде не валялось, ни на полу, ни в других местах. Все аккуратно ставили на место.

В протоколе обыска значилось:

При обыске обнаружено и изъято: отпечатанные на машинке сборники: Н. Горбаневская «Потеряный рай» 20 шт.; Горбаневская «Граница света»; Неизданный Гумилев по изд. Нью Йорка <sic!> 1952 г. 101 листа <sic!>; Гумилев «Стихотворения» 92 листа; Горбаневская «Ангел деревянный»; сборник статей кафедры логики Варшавского университета 25 стр.; «Триумф Суперфинуса» 25 листов; Гумилев «К синей звезде» 44 листа; Д. Хармс «Елизавета Бам» 22 листа; папка Д. Хармс «Анекдоты из жизни Пушкина, истории»; папка для черчения с рукописными и печатными листами; журнал «Последние известия» 1924 г., г. Ревель. 8 VI <sic!> c вложенными в него машинописными листами; портфель с перепиской и 2 папки с рукописными листами; 2 больших конверта с перепиской; записная книжка зелен. цвета и записн. книжка серого цвета; 5 магнитофонных лент, 1 из них без коробки; печатная машинка «Ундервуд» дореволюционного образца без номера.

Помимо писем и сборников осужденной Горбаневской, произведений Н. Гумилева и Д. Хармса, ходивших в самиздате, номера газеты «Последние известия», издававшейся в 1926 — 1927 годах в Таллине, внимание органов привлекла шутливая поэма «Триумф Суперфинуса», посвященная Гарику Суперфину, исключенному в 1969 году из ТГУ по представлению КГБ. Автором этой ценимой Лотманом поэмы (1964) был московский литературовед и переводчик Юрий Моисеевич Гельперин (1942 — 1984). По-видимому, на основании этого протокола в выездном деле Лотмана (подробнее об этом см. ниже) Суперфин характеризовался как «автор политически невыдержанных литературных произведений». Среди изъятых материалов указаны также письма от московского математика и филолога-семиотика Юрия Иосифовича Левина — одного из подписантов писем протеста против осуждения Ю. М. Даниэля и А. Д. Синявского, а также «процесса четырех» (Ю. Т. Галанскова, А. И. Гинзбурга, А. А. Добровольского, В. И. Лашковой).

После обысков З. Г. и Ю. М. в качестве свидетелей по делу Горбаневской были вызваны на допросы. Сначала в здании городской прокуратуры была Зара Григорьевна (с 16.00 до 16.30). От нее потребовали объяснений, почему в квартире на Хейдемани проживала Горбаневская, выясняли, знает ли она П. С. Рейфмана, Я. А. Габовича, Марта Никлуса и Энна Тарто (знакомство с двумя последними она отрицала). С 17.00 до 18.00 на допросе находился Лотман, который, согласно протоколу, сообщил следующее:

С ГОРБАНЕВСКОЙ Наталией Евгеньевной я познакомился в 1964 или 1965 г., когда она приезжала в Тартуский Государственный Университет читать стихи. Помню, что это было зимой и она приезжала со своим сыном. Ночевала она в доме писателей по ул. Ыпетая и пробыла несколько дней. Ее стихи мне очень понравились, никаких политических стихов я от нее не слыхал. Перед отъездом из Тарту она приходила проститься ко мне на квартиру. В 1966 г. она выслала мне свой сборник стихов «Темнота». Регулярной переписки у меня с ней не было, она написала мне пару писем и я вероятно на них ответил. Весной 1969 г. я предложил Горбаневской прислать ко мне на дачу ее 8-летнего сына Ясика. В конце июля месяца 1969 г. мать Горбаневской — Евгения Семеновна привезла к нам мальчика и сразу же уехала. Мальчик прожил у нас до конца августа месяца 1969 г. на даче в Валгаметса. В конце августа ГОРБАНЕВСКАЯ Н. приехала за ним. Я остался на даче, а жена или няня отвезла мальчика в Тарту. Мальчик с матерью пробыл в Тарту еще несколько дней и ночевали они в нашей квартире по ул. Хейдеманни 20—8. Я приехал в Тарту в день ее отъезда. Никаких разговоров о политике у меня с ней не было и не слышал, чтобы она вела их в моем присутствии. Никаких рукописей позорящие <sic!> Советскую власть я от нее не получал и она мне не предлогала <sic!>, а также и не говорила ничего о них. Разговоры были в основном о детях и я ее упрекал, что она не развивает свой талант поэтессы^[19].

Л. И. Вольперт вспоминала, что они с Павлом Семеновичем, не выдержав тревожного ожидания, вечером еще раз отправились к Лотманам, которых повстречали на улице (возможно, те возвращались из прокуратуры): «веселых, смеющихся, счастливых». Ужинали у Рейфманов, рассказывали смешные подробности этого «своего рода единственного по эмоциональной напряженности» дня жизни.

Весть об обыске быстро распространилась среди тартуских жителей. По свидетельству нескольких мемуаристов, на следующий день два эстонских профессора пришли к Лотману со словами поддержки. Это были теолог и востоковед Уку Мазинг (1909 — 1985) и фольклорист, эстонский переводчик «Слова о полку Игореве» и бывший советский политзаключенный Аугуст Аннист (1899 — 1972).

В «Не-мемуарах» Лотман так интерпретировал последствия обыска:

Позже я узнал, что ректору и по своим каналам они доложили о совсем не столь благоприятных результатах и даже включили формулу, что при обыске были изъяты документы, имеющие антисоветский характер. Это имело то последствие, что по делу Горбаневской обо мне было вынесено особое постановление, которое не влекло «дела», но и не означало оправдания. Этот хвост за мной тянулся еще очень долго и, в частности, послужил основанием тому, что длительное время мне не разрешали заграничных поездок даже тогда, когда все эти основания и все эти запреты перестали активно выполнять (46).

Действительно, по делу Горбаневской Лотману был объявлен партийный выговор без занесения в учетную карточку. На общем партийном собрании работников ТГУ 26 марта 1970 года, обсуждая работу партийных органов ТГУ «в свете решений VIII пленума ЦК КПСС», секретарь ЦК КПЭ Леонид Ленцман говорил о «необходимости отпора антикоммунистическим настроениям», о борьбе с буржуазной пропагандой и прямо упомянул Лотмана: «Как тов. Лотман допустил, что в его квартире Горбаневская (арестованная сейчас) жила и встречалась с лицами неблагонадежными»^[20].

Усиление внимания органов КГБ к деятельности Лотмана и работе возглавляемой им кафедры отразилось прежде всего на Летних школах: они были прекращены. Ужесточились придирки цензуры к кафедральным изданиям, а в 1977 году под давлением администрации Лотман вынужден был не только оставить заведование кафедрой, но и перейти на кафедру зарубежной литературы. Причастность к делу Горбаневской долгое время поминалась ему как прегрешение перед советским государством. Об этом свидетельствует «Дело Ю. М. Лотмана в 10 отделении КГБ при СМ Эстонской ССР гор. Таллина»^[21] о выездах за границу с 1979 по 1987 год, — единственное из дел этого ведомства, относящихся к Лотману, которое нам удалось обнаружить. До 1986 года Лотману было разрешено выехать за границу только два раза и только в «соцстраны»^[22].

Все характеристики, начиная с первых, выданных по поводу предполагаемой поездки в Италию в 1979 году, были положительными. За подписью администрации, партийного и профсоюзного руководства университета в них каждый раз перечислялись два ордена и восемь медалей, полученные за участие в войне, благодарности от ректора и Министра образования ЭССР, высоко оценивался научный потенциал и «идейный уровень» «профессора кафедры русской литературы Тартуского государственного университета Лотмана Юрия Михайловича, 1922 года рождения, члена КПСС, еврея»:

За время работы в Тартуском государственном университете Ю. М. Лотман проявил себя очень способным и продуктивным научным работником. Им опубликовано 9 монографий на русском языке и более 250 статей в центральных, республиканских и зарубежных изданиях. Его статьи и книги переведены на польский, чешский, словацкий, венгерский, румынский, сербо-хорватский, английский, немецкий, французский, итальянский, испанский, португальский, шведский, японский и др. языки. Его работы пользуются большой популярностью и получили высокую оценку в советской и зарубежной печати. Многократно он выступал с докладами на международных, всесоюзных и республиканских научных конференциях. Ю. М. Лотман является вице-президентом Международной ассоциации семиотики и членом редколлегии журнала «Семиотика» (Париж—Гаага).

Проф. Ю. М. Лотман — хороший лектор и педагог, пользующийся большим авторитетом среди преподавателей и студентов. Его лекции всегда отличались высоким идейным и теоретическим уровнем.

Ю. М. Лотман принимает активное участие в общественной работе: он является членом Комиссии по учебно-методическим пособиям при НИИ педагогики ЭССР, членом Совета по кибернетике АН СССР, членом Союза писателей ЭССР. Он является также активным лектором общества «Знание», читал лекции в Вечернем университете марксизма-ленинизма (3—3об.).

Очевидно, что на первом этапе предоставления документов (внутри университета) кандидатура Лотмана являлась совершенно «проходной». Однако на следующем — когда информацию о Лотмане давали различные подразделения КГБ — в его портрете проступали «антисоветские черты». Тогда же, в 1979 г., начальник отдела КГБ ЭССР по городу и железнодорожной станции Тарту Х. Я. Вальнер писал:

Лотман Ю. М. еврей по национальности, чл. КПСС, доктор филологических наук является ученым в области русской литературы, поддерживает обширные связи с советскими и зарубежными коллегами. В прошлом разрабатывался по ДГОР «Оппозиционеры», был недоброжелательно настроен к советскому строю, среди близкого окружения допускал политически вредные и клеветнические суждения. Профилактировался органами КГБ <зачеркнуто: «До настоящего времени свои взгляды не пересмотрел»>.

Выезд, Лотман <sic!> в Италию для чтения лекции, считаем не <зачернуто: «целесообразным»> желательным (13 об.).

На этой справке Вальнера — множество помет и приписок начальника десятого отделения КГБ ЭССР В. Никишина: часть слова «желательным» подчеркнута тремя волнистыми линиями, рядом с последним абзацем вписано и дважды подчеркнуто: «1970», немного ниже: «77 г. осв<обожден> от зав<едования> кафедрой». Внизу страницы: «7/XII-79 г. по тел<елефону> с т<оварищем> Вальнер Х<.> Я<.> (новых данных у них нет). Никишин». Очевидны «диалог» Никишина с Вальнером и колебания по поводу принимаемого решения.

В справке от старшего оперуполномоченного третьего отделения (которое занималось оперативной деятельностью среди преподавателей и студентов) пятого отдела КГБ капитана Г. И. Лисичкина вывод однозначен:

Лотман Юрий Михайлович, 1922 г. р., и Лотман Михаил Юрьевич, 1952 г. р., в 1970 г. разрабатывались по ДГОР «Оппозиционеры» с окраской «а/с агитация и пропаганда». Поддерживали тесную связь с Горбаневской Натальей, автором ряда антисоветских документов и участницей провокационных выступлений в 1969 <sic!> г. на Красной площади по поводу ввода советских войск в Чехословакию в 1968 г. Лотман Ю. М. и Лотман М. Ю. поддерживают тесную связь с ранее судимым за а/с агитацию и пропаганду М. Никлусом. Выезд нежелателен.

2 ноября 1979 г. (11 об.).

Итоговая справка подписана Председателем КГБ ЭССР А. Порком:

По данным за 1970 г. на квартире Лотман Ю. М. в г. Тарту останавливалась некая Горбаневская Наталья, участница провокационного выступления в 1969 г. на Красной площади в Москве и автор ряда антисоветских документов (в настоящее время проживает во Франции). <зачеркнуто: «Близкой связью Горбаневской является Никлус, в 1959 г. судимый за а/с деятельность»>.

На основании возбужденного уголовного дела на Горбаневскую Н. на квартире Лотман Ю. М. в 1970 г. был произведен обыск. В настоящее время на Лотмана <зачеркнуто: «Ю. М. характеризуется положительно»> компрометирующими материалами не располагаем.

11. XII. 1979 (14).

В других справках этого же сюжета об итальянской поездке упомянуто о том, что квартиру Лотмана посещал «объект» дела «Москиты», открытого, по-видимому, в связи с эстонским национально-освободительным движением, в частности, с деятельностью Энна Тарто и Марта Никлуса. В конечном счете Ю. М. в Италию не выпустили.

След от дня 30 января 1970 года «тянулся» в выездном деле Лотмана в течение шестнадцати лет.

В начале 1980-х годов вместо Вальнера начальником отдела КГБ ЭССР по городу и ж/д станции Тарту стал А. Х. Талур. В 1982 году справки по поводу предполагавшейся поездки в Швецию подписаны уже его именем. К началу 1980-х годов Лотман был признанным genius loci Тарту, и Талур не мог не начать свою справку с решительного заявления: «В настоящее время профессор Ю. Лотман всемирно известный ученый» (16). В этом контексте теперь подается и связь с иностранными коллегами. Компрометирующим фактором могло бы стать упоминание Лотмана в письмах диссидентствовавшего, а затем уехавшего за границу Б. М. Гаспарова, но Талур подчеркивает отсутствие переписки с ним. Никак не упомянуты и уехавшие за границу и ранее участвовавшие в подписании протестных писем С. П. Рейфман — сын П. С. Рейфмана и Л. И. Вольперт — и его жена, ученица Лотмана, И. В. Душечкина^[23]. Талур писал, что Лотман в прошлом «был недоброжелательно настроен к советской власти, допускал клеветнические и политически вредные суждения», а в данный момент:

Администрация ТГУ характеризует его положительно. По данным, полученным из оперативных источников (от доверенного лица «Е. К.» и агента «Римма»), Ю. Лотман политически вредных суждений не допускает, в т<ом> ч<исле> в узком кругу студентов, собирающихся у него на квартире (16).

В 1980-е годы учащаются отъезды еврейской интеллигенции из СССР. Из тартуского окружения Лотмана уехали: переселившийся в 1970-е годы в Москву Е. Я. Габович; Б. М. Гаспаров и И. А. Паперно, С. П. Рейфман и И. В. Душечкина, П. М. Сигалов. В документах КГБ на первый план выдвигаются обвинения антисемитского толка. В справке по поводу предполагавшейся поездки в Швецию в 1982 году Талур отмечал:

В 1960 году он был избран на должность заведующего кафедрой русской литературы, в 1977 году переведен на должность профессора кафедры иностранной литературы филологического факультета ТГУ. Перевод был связан в том числе и с усилением еврейской прослойки на кафедре русской литературы, чему способствовал Ю. ЛОТМАН (16).

В январе 2012 года в телефонном разговоре с нами^[24] Талур был предельно сдержан, и на вопрос, в чем же все-таки была главная вина Лотмана в глазах КГБ, не задумываясь, ответил: «Пятый пункт, конечно». Его слова подтверждает итоговая справка, составленная заместителем Председателя КГБ ЭССР В. Порывкиным, в которой суммируются претензии органов КГБ к Лотману (дата отсутствует, справка находится рядом с материалами несостоявшейся поездки в Швецию в 1982 году):

В 1969 — 73 г. г. в поле зрения органов КГБ находилась группа преподавателей ТГУ еврейской национальности — РЕЙФМАН П. С., МИНЦ З. Г., ЛОТМАН Ю. М., ГАБОВИЧ Е. Я. и ГАБОВИЧ Я. А., в связи с тем, что их в г. Тарту посещала жительница г. Москвы поэтесса ГОРБАНЕВСКАЯ Наталья, которая знакомила их с антисоветской литературой, собирала клеветническую информацию, устанавливала контакты с лицами, отбывшими наказание за националистическую деятельность. Было установлено, что ГОРБАНЕВСКАЯ останавливалась в г. Тарту на квартире МИНЦ З. Г. — жены профессора ЛОТМАНА Ю. М.

В 1969 и 1970 г.г. к ЛОТМАНУ проявлял интерес и при посещении ТАРТУ встречался с ним гражданин США ЯКОБСОН, о котором известно, что до войны он работал в советском представительстве в Праге, остался на Западе, переехал в США и работал экспертом по СССР в ФБР. В это время с ним встречался член делегации США на конгрессе угрофинноведов СЕБОК^[25]. О СЕБОК известно, что в прошлые годы он в разное время склонил к измене родине пятерых венгерских ученых. Однако выяснить характер их встреч не удалось.

Будучи заведующим кафедрой русской литературы ТГУ, Ю. ЛОТМАН пытался подбирать кадры из числа лиц еврейской национальности. В 1969 году из ТГУ за недисциплинированность и неуспеваемость был исключен Г. СУПЕРФИН, автор политически невыдержанных литературных произведений, ЛОТМАН Ю. М. лично настойчиво ходатайствовал в ректорате и министерстве о том, чтобы СУПЕРФИН был снова принят на учебу. Были отмечены и другие случаи стремления Ю. ЛОТМАНА принять либо перевести в ТГУ других лиц еврейской национальности, в частности сына Даниэля^[26], осужденного за антисоветскую деятельность.

В связи с арестом ГОРБАНЕВСКОЙ прокурором г. Москвы было поручено прокурору г. Тарту произвести обыски на квартирах ЛОТМАН Ю. М., МИНЦ З. Г. и допросить их в качестве свидетелей. 30 января 1970 года в ходе обыска на квартирах супругов ЛОТМАНА Ю. и МИНЦ З. Г. были изъяты некоторые распространявшиеся в порядке «Самоиздата» литературные произведения ГОРБАНЕВСКОЙ, СУПЕРФИНА, ГУМИЛЕВА, в том числе печатавшиеся за границей. По особому определению Московского народного суда, вынесенного в отношении ЛОТМАНА Ю. М. во время рассмотрения уголовного дела на ГОРБАНЕВСКУЮ Н., Партком ТГУ 14 декабря 1970 года объявил коммунисту ЛОТМАНУ Ю. М., выговор без занесения в учетную карточку. ГОРБАНЕВСКАЯ в 1975 г. выехала во Францию и работает в парижском отделении радиостанции «Свобода» и в журнале «Континент».

В последние годы компрометирующими данными на Лотмана не располагаем, руководством университета характеризуется положительно (17).

С 1986 года запрет на поездки в капиталистические страны был снят, после чего Лотману удалось побывать в Италии, Англии, Германии, Франции, Бельгии, Венесуэле.

День 30 января 1970 года, заставляет подумать о том, насколько случайной была встреча Лотмана и Натальи Горбаневской. Безусловно, Лотман не был ни диссидентом, ни активным инакомыслящим, для него главным делом жизни была наука и сохранение научного сообщества.

По воспоминаниям Б. А. Успенского (выступление на летней школе по семиотике Тартуского университета, Падизе, август 2011 года), для ученых Тартуско-московской школы принципиальна была установка на то, что они занимаются делом, стоящим вне политики. Такая позиция давала ощущение свободы, так как борьба с советской системой, по словам Успенского, делала человека зависимым от этой же системы. Лотман действительно блестяще умел составлять отчеты и тексты, репрезентирующие лояльное отношение к советской идеологии. Один из устойчивых его речевых оборотов был «из тактических соображений». Такое поведение он считал естественным в условиях советской действительности. При этом, по свидетельству его ближайшей ученицы Л. Н. Киселевой, после 1968 года Лотман неоднократно задумывался над возможными сценариями своей дальнейшей жизни:

<…> или уезжать на Запад, или садиться в тюрьму, или, оставаясь университетским профессором, не участвовать прямо и демонстративно в диссидентской деятельности (хотя Юрмих продолжал помогать ее участникам много и разнообразно). Политическая (диссидентская) деятельность входила в противоречие с академической. Выбор был сделан в пользу академической, но выбор был не простым и не раз подвергался Лотманом мучительной рефлексии^[27].

На наш взгляд, академическая деятельность никак не противоречила позиции интеллигента-гуманиста, воспитанного на русской классической традиции. Известно, что Лотман взял на свою кафедру преследуемую за религиозные убеждения Т. Ф. Мурникову, хлопотал об устройстве на работу в Тартуском университете уволенного за подписание протестных писем А. М. Пятигорского. К нему как к символу тартуского научного либерализма обращались за помощью и поддержкой бывшие политические заключенные хрущевского времени А. Г. Гидони, С. В. Бернадский и Л. Н. Чертков, искавший рабочее место близ Тарту И. А. Бродский. Интересны теплые отношения Лотмана с бывшими заключенными: Н. И. Гаген-Торн, Т. П. Милютиной, А. И. Солженицыным, Е. М. Тагер, В. Т. Шаламовым. Нуждается в изучении деятельность неформального либерального сообщества историков (П. А. Зайончковский, Ю. Г. Оксман, В. В. Пугачев, Н. Я. Эйдельман и др.), одним из центров которого был Лотман. Нужно также учитывать влияние лотмановских идей об ответственности человека перед историей в формировании мировоззрения его учеников, будущих правозащитников, таких, например, как Р. А. Папаян, А. Б. Рогинский и Г. Г. Суперфин.

Идеи Лотмана и его деятельность влияли не только на его непосредственных учеников, но и на широкие слои интеллигенции. Распространялось представление о Тарту как о «филологической Мекке» и об «острове свободы»^[28] в пространстве советского официоза. Лотман сумел противостоять обстоятельствам, образовать и сохранить свое особое интеллектуальное пространство.

Лотман не раз замечал, что литературоведы не только придают автобиографические черты объектам своих исследований, но и выражают свой идеал в героях научных жизнеописаний. Способность жертвовать жизнью ради высших ценностей восхищала Лотмана в людях. Именно такими были герои его книг и статей: декабристы, Радищев, Пушкин. Ноты восхищения звучали и в его рассказах о Наталье Горбаневской: говоря о ней, он почти всегда приводил строки Ахматовой:

А я иду — за мной беда,

Не прямо и не косо,

А в никуда и в никогда,

Как поезда с откоса.