ДЕТСКОЕ ЧТЕНИЕ С
ПАВЛОМ КРЮЧКОВЫМ
На
пути к Вифлеему. Праздник детства
Вот вам елочка
душистая, зеленая,
Из далекой из
России привезенная.
Вся чудесными
увешана игрушками,
Золочеными
орешками, хлопушками.
Вы, гаденыши,
таких еще не видывали,
Человеческим
детенышам завидовали,
А теперь и вам
зверям, на Рождество
Развеселое тут
будет торжество!
Корней Чуковский,
«Ваня и Крокодил» (Ежемесячное приложение
для детей к журналу «Нива», 1917, №№ 1 —
12)
После
долгого перерыва старинная поэма
Чуковского «Крокодил», с подзаголовком
«Старая-престарая сказка», стала
публиковаться полностью с середины
1950-х годов. В этой, последней по воле
автора редакции она переиздается и
посегодня; в этом самом виде вошла как
в 15-томное собрание сочинений писателя,
так и в академический, выпущенный
питерской «Новой библиотекой поэта»
(2002) том Чуковского под названием
«Стихотворения».
И только там, в разделе «Другие редакции
и варианты» (или же с помощью букинистов),
вы сможете повстречать строчки, вынесенные
нами в эпиграф этих заметок.
Ни
сочельника, ни Рождества в поздних
редакциях сказки, разумеется, не было.
…Еще
в издании 1919 года, выпущенном
«Книгоиздательством Петроградского
Совдепа» и раздававшемся бесплатно на
улицах вместе с большевистскими
листовками, можно было прочитать финал,
переносящий читателя от экзотического
зверья — в наш обычный сказочный лес с
традиционным населением и праздничным
укладом:
Вот и сочельник —
веселая елка
Будет сегодня у
серого Волка.
Много там будет
веселых гостей.
Едемте, дети, туда
поскорей!
Через
пару десятилетий, в течение которых
сказка не переиздавалась, Корней Иванович
убрал Рождество, сочельник легко
превратил в «каникулы», а елку «веселую»
переправил на «славную». И, когда-то
опальная, городская сказка о великом
примирении горожан и зверей — снова
пошла в народ.
К
тому времени количество людей, помнивших
(и умеющих петь) рождественский тропарь,
— стремительно сократилось до редких
прихожан уцелевших храмов, древнего
рецепта сочива не знал уже почти никто,
а на верхушку разрешенной новогодней
елки нахлобучивали не золотую вифлеемскую
звезду, но красный пятиконечник.
Думаю,
что Корней Чуковский просто упал бы со
стула, узнав о возвращении в открытый
обиход не только самих церковных
праздников, но множественных книго- и
журнальных изданий, адресованных
воцерковляющимся детям и детям из
верующих семей. И, наверное, он слегка
озадачился бы, узнав, что в хрестоматиях,
антологиях и журнальных выпусках,
посвященных отдельным событиям церковного
года, большая часть авторов либо —
классики прошлых веков, либо — современники
его молодости…
Ну,
как та же Лидия Чарская, которую он
разносил в газете «Речь» еще в 1913-м.
То
есть, глядя на разукрашенные или белые
страницы, покрытые черными значками, —
можно сказать, что вроде бы почти ничего
не изменилось.
Даже
полное название главного новогоднего
праздника — «Рождество Христово» —
все также привычно усекается до первого
слова, несмотря на справедливые
мольбы-возглашения некоторых батюшек:
«Дорогие мои, вы не забываете, Кто
родился-то?!» (сам слышал).
Впрочем,
тогда, еще до попущения в России
большевизма, название пусть и усекалось,
но фигура Младенца-Спасителя все-таки
оставалась для всех — центром события.
Теперь Его — за оградою церкви, в миру,
конечно — все чаще теснит елочка, игрушки
и те же каникулы. А если и появляется
какая фигура, то чаще всего это добрейший
старина Санта с легким эстонско-финским
акцентом. В этом смысле — изменилось
все.
Однако
я увлекся, забыв, что передо мною —
несколько новых разноформатных книг
христианского издательства «Никея» с
привычной рыбкой в эмблеме, книг,
адресованных детям и всей семье,
окружающей маленьких читателей — именно
тех, о ком Христос просил не препятствовать
приходить к Нему, «ибо таковых есть
Царствие Небесное».
Начнем
с семейных, «фундаментальных».
Трехтомник
«Рождественские рассказы русских
писателей», «Рождественские стихи
русских писателей» и «Рождественские
рассказы зарубежных писателей»,
составленный замечательным редактором
Татьяной Стрыгиной, — переоценить
невозможно.
Вот
из совершенного небытия выплывает
фигура писателя-народника Павла
Засодимского (1843 — 1912), его святочный
рассказ «В метель и вьюгу».
Или
— этюд Ивана Ильина (1883 — 1954) «Рождественское
письмо».
Но
нет, все-таки время и подходы изменились.
Означает ли упоминание праздника в
рассказе или даже не упоминание, но
близость описываемых событий гражданскому
Новому году — такое уж прочное основание
для участия в антологии «Рождественские
рассказы русских писателей»?
Ведь
если Чехов, Шмелев, Лесков и Лукашевич
— понятны, если понятно даже мрачное
набоковское «Рождество» — про угрюмого
собирателя бабочек Слепцова или отрывок
из солженицынского «В круге первом»,
где немецкие военнопленные празднуют
по-протестантски вместе с русским зеком,
то как понять включение отрывка из
кассилевых «Кондуита и Швамбрании»?
Этой, простите, дурацкой предновогодней
истории про мальчишек и гимназистского
надзирателя Цезаря Карповича
(«Цап-Царапыча»), с почти «маяковской»
фразой в финале: «Так начался для нас
Новый год — год 1917-й»?
Что
до «Рождественских рассказов зарубежных
писателей», то здесь я споткнулся на
Анатоле Франсе, его «Новогоднем подарке
мадемуазель де Дусин», — по тем же
причинам.
Стихотворный
же сборник (он тоньше других, входит в
ту же серию «Рождественский подарок»)
соединил имена за три века, расположив
авторов по алфавиту; книга открывается
ушедшим десять лет тому назад Сергеем
Аверинцевым, а закрывается здравствующим
Дмитрием Щедровицким. Внутри книги
встречаются как Григорий Сковорода,
так и Олеся Николаева; Борис Пастернак
представлен двумя вещами, а вот Бродский
(он тут олимпиец!) — тринадцатью… Кстати,
у Бродского, рядом с пронзительным
«Сретением», стихотворением, посвященным
формально другому празднику, — помещены
холодноватые, на мой вкус, «Бегство в
Египет» и «Представь, чиркнув спичкой…»
Так
и представляю семью, уютно сгрудившуюся
вокруг этих созвездий имен и текстов.
Или
не представляю?
То
есть смущает меня не появление в книге
таинственного Константина Вагина
(это какая-то мистическо-типографская
метаморфоза с Вагиновым, конечно).
Смущает каскад имен. Неизбежен ли он —
вот что хотелось бы осознать.
Но
все искупает моя личная читательская
радость от включения в прозаическую
часть трехтомника — Василия Акимовича
Никифорова-Волгина (1901 — 1941), двух его
чудесных рассказов, по одному из которых
— «Серебряной метели» (1937) — назван
отдельный, подарочный никеевский том,
составленный той же Татьяной Стрыгиной.
В
этом томе соединены и перемешаны все
три части собрания, представленного
выше. Бродского тут разнесли на два
полюса — в начало и конец книги, громыхнул
своим «Богом» Гавриил Романович Державин;
в аннотации сказано, что это-де «большая
книга рождественских произведений»,
на обложке — ангел с трубой, переплет
из особого материала.
Словом,
все хорошо, но, пока я листал эти книги,
у меня из головы никак не выходили
процитированные той же «Никеей» — в
издательском предуведомлении — слова
из Достоевского.
…Что
Рождество Христово, пожалуй, самый
«детский» из всех христианских праздников,
потому что Спаситель пришел в мир
Младенцем: не в царских одеждах и не в
сиянии славы, а смиренно и кротко появился
Он на свет.
И
вспоминались старинные слова Чуковского
из его статьи 1911 года «Малые дети и
великий Бог», — что у трехлетнего ребенка
и Бог трехлетний.
О
сугубо детских «никеевских» (и
прочих) рождественских книгах как и о
религиозных рассказах для детей пера
убитого советской властью Никифорова-Волгина,
— надо бы говорить отдельно, и мы этот
разговор однажды непременно затеем.
А
пока я попробую предварить его современным
стихотворением поэта и слагателя песен,
лауреата Премии Корнея Чуковского —
Петра Алексеевича Синявского (род.
1943).
Обратите
внимание, как это «Рождество» чудно
перекликается с эпиграфом.
И
не забудьте, что эти, вроде бы «простые»
стихи (есть вариант и песни) — сочинились
для верующего ребенка, для приходящего.
Во владеньях инея и
снега
Расцвели хрустальные
сады.
К нам в окошко с
праздничного неба
Льется свет
Рождественской Звезды.
В каждый терем, в
каждую светелку
Златокрылый ангел
прилетел,
Он зажег Рождественскую
елку
И на нас с улыбкой
поглядел.
Снится нам в
Рождественский сочельник
Вереница праздничных
чудес.
Сам Господь в чудесных
облаченьях
К нам с тобой спускается
с небес.
Возле елки снова
торжество,
Рождество! Христово
Рождество.