КНИГИ. БИБЛИОГРАФИЯ

КНИГИ

*

КОРОТКО

Андрей Иванов. Бизар. М., «РИПОЛ классик», 2014, 352 стр., 3000 экз.

Роман, образный ряд которого выстраивает жизнь обитателей некоего лагеря для нелегалов в сегодняшней Европе.

Илья Ильф. Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки. М., «Ломоносов», 2015, 312 стр., 1000 экз.

Тексты, написанные Ильей Ильфом в 1920 — 1930 годы до его соавторства с Евгением Петровым.

Джек Керуак. Сатори в Париже. Тристесса. Перевод с английского Максима Немцова. СПб., «Азбука-Аттикус», «Азбука», 2015, 192 стр., 4000 экз.

Впервые на русском языке — роман «Тристесса» (про поездку автора в Мексику к Берроузу) и «парижский роман» Керуака «Сатори в Париже» в новом переводе.

Ханна Краль. Белая Мария. Перевод с польского и примечания Ксении Старосельской. М., «Текст», 2014, 158 стр., 2000 экз.

Книга одного из ведущих прозаиков современной Польши, написанная в «авторской стилистике», сочетающей документальность и художественность письма (но отнюдь — не вымысел); материал: польская история второй половины прошлого века и ее персонажи, известные и малоизвестные.

Андрей Матвеев. Сыновья молчаливых дней. Документальный роман. СПб., «Амфора», 2014, 351 стр., 3000 экз.

Роман-эссе об отечественном рок-н-ролле 70 — 80 — 90-х годов и его главных фигурах.

Призвание Мохаммеда. Исламский Восток в классической литературе христианского Запада. Хрестоматия. Составитель М. И. Синельников. М., «Медина», 2015, 604 стр., 10 000 экз.

Собрание текстов, представляющих образ Исламского Востока в западной литературе — от Лопе де Вега, Гете, Гюго до Аполлинера, Рильке, Гарсиа Лорки.

Кирилл Рябов. Сжигатель трупов. Казань, «Ил-musik», 2013, 206 стр., 1000 экз.

Сборник рассказов писателя, вошедшего в нашу литературу в начале «нулевых» годов.

Никита Сафонов. Разворот полем симметрии. Вступительная статья С. Огурцова. М., «Новое литературное обозрение», 2015, 152 стр., 500 экз.

Книга стихов петербургского поэта, принципиально отстраняющегося от «поэтичности» и сосредоточенного на поиске новых связей слова и реальности.

Мартин Светлицкий. 100 стихотворений о водке и сигаретах. Перевод с польского Игоря Белова. М., «Книжное обозрение» («АРГО-РИСК»), 2015, 136 стр., 300 экз.

Избранные стихотворения одного из ведущих польских поэтов (из так называемого «поколения бруЛиона», входившего в литературу в 1980-е) — несмотря на некоторую разухабистость (неполиткорректность) названия и соответствующую (отчасти) тематику, — стихи местами почти классические: «Несколько дней пребывал во грехе, теперь настала пора / неловких попыток искупления, чтобы вызволить душу и тело из преисподней. Сажусь / перед зеркалом, размазываю по щекам пену…» («Бритье»).

Саша Филипенко. Замыслы. М., «Время», 2015, 160 стр., 2000 экз.

Роман молодого писателя, должный подтвердить «литературный статус» нового автора, дебютный роман которого «Бывший сын» о сегодняшней жизни Белоруссии получил в прошлом году «Русскую премию»; новая книга — про живущего в Москве сценариста, про его замыслы и про жизнь, эти замыслы породившую.

*

Андрей Белый. Начало века. Берлинская редакция (1923). Издание подготовил А. В. Лавров. СПб., «Наука», 2014, 482 стр., 1000 экз.

Впервые издаваемые по архивным первоисточникам в полном объеме мемуары Андрея Белого, писавшиеся в Берлине в 1922 — 1923 годах.

Брассай. Разговоры с Пикассо. Перевод с французского Наталии Чесноковой. М., «Ад Маргинем», 2015, 456 стр. Тираж не указан.

Записи разговоров с художником знаменитого французского фотографа и литератора, оставившего множество фотографий Пикассо.

Томас Венцлова. Пограничье. Публицистика разных лет. Переводы с литовского. СПб., «Издательство Ивана Лимбаха», 2015, 640 стр., 2000 экз.

Собрание статей о литературе, культуре, об общественной жизни Европы ХХ века, воспоминания (о Лотмане, Эткинде, Бродском, Милоше), интервью.

Владимир Коркунов. Кимры в тексте. М., «Академика», 2015, 248 стр., 217 экз.

По стилистике — книга для чтения по краеведению и истории; по плотности материала и его проработке — научная монография; тема: город Кимры в русской истории и литературе.

Алексей Куропаткин. Записки о Русско-японской войне. М., «Вече», 2015, 496 стр., 1000 экз.

Военные мемуары генерала Алексея Николаевича Куропаткина (1848 — 1925), бывшего военного министра России; бывшего Главнокомандующего русскими войсками во время Русско-японской войны, попавшего в немилость после поражения в ней, отличившегося затем во время Первой мировой войны, а жизнь свою закончившего сельским учителем и библиотекарем в селе Шешурино Тверской области.

Неизвестная «Черная книга». Материалы к «Черной книге» под редакцией Василия Гроссмана и Ильи Эренбурга. Составление Ильи Альтмана. М., «АСТ», «Corpus», 2015, 416 стр., 2000 экз.

Воспоминания, письма, дневники свидетелей и жертв Холокоста, собранные редакторами для «Черной книги», но по разным причинам в нее не включенные.

А. М. Ремизов. Дневник мыслей, 1943 — 1957 гг. Ответственный редактор, автор вступительной статьи А. М. Грачева. Подготовка текста О. А. Линдберг. Комментарии А. М. Грачевой и Л. В. Хачатурян. СПб., «Пушкинский Дом», 2015. Том 2. Январь 1946 — март 1947. 384 стр., 500 экз.

Продолжение монументального проекта по изданию дневников Ремизова, начатое книгой «Дневник мыслей. 1943 — 1957 гг. Том 1. Май 1943 — январь 1946» (СПб., «Пушкинский Дом», 2013, 376 стр., 1000 экз.).

Наум Синдаловский. Словарь петербуржца. Лексикон северной столицы. История и современность. М., «Центрполиграф», 2014, 635 стр., 3000 экз.

Словарь обиходного лексикона жителей Санкт-Петербурга последних трех веков, представляющий своеобразное исследование стиля — и, соответственно, содержания — жизни города.

Тамиздат: 100 избранных книг. Составление, вступительная статья М. В. Сеславинского. М., «ОЛМА Медиа Групп», 2014, 640 стр., 1000 экз.

Собрание литературно-критических эссе про сто книг русских писателей, вышедших в советское время за рубежом в статусе антисоветской (тамиздатской) литературы и повлиявших на развитие отечественной словесности: собрание стихотворений Мандельштама, «Доктор Живаго», «Архипелаг ГУЛАГ», «Остров Крым», и т. д.; авторы статей: Михаил Горинов, Ольга Василевская, Николай Мельников, Александр Петров, Евгений Витковский, Мария Васильева и другие.

Алла Шаховская. «Я прошла Освенцим». Под редакцией Л. Г. Прайсмана, М. Астиной. М., Центр и Фонд «Холокост», МИК, 2015, 104 стр., 500 экз.

Первую часть этой книги составили воспоминания Берты Сокольской (1921 — 2004), уроженки польского Белостока, о жизни в гетто Белостока, а затем — узницы фашистских концлагерей, записанные ее дочерью; естественным продолжением темы стала вторая часть книги, в которой повествовательница переходит от воспоминаний матери к рассказу о 1970 — 80-х годах.

*

ПОДРОБНО

Евгений Шкловский. Точка Омега. Рассказы, повесть. М., «Новое литературное обозрение», 2015, 400 стр., 1000 экз.

Трудно избавиться от мысли, что вот этот пассаж из повести «Тени», завершающей новую книгу Шкловского, является сознательной или бессознательной проговоркой автора: «Он категорически не желал состязаться. Одно дело тренировки, спарринги, другое — мероприятие, требующее от тебя максимальной ответственности и предельной собранности. Вадим не желал ни побеждать, ни проигрывать». Речь здесь о бывшем спортсмене, но за этими определениями встает формула мотиваций почти универсальная. По отношению к литератору она может быть такой: ты писатель потому, что пишешь? Или ты пишешь для того, чтобы быть писателем? Тобой движет внутренняя потребность в писании или — потребность в представительстве от имени литературы? Я понимаю, что граница тут зыбкая — писатель по определению фигура публичная. И тем не менее в сегодняшней литературной жизни Шкловский последовательно следует модели поведения маргинала, сторонящегося самопиара и участия в каких-либо литературных ристалищах. Он целиком сосредоточен на своей работе. В чем она?

При беглом чтении (это когда у прилавка перелистывают книгу) проза Шкловского может показаться вполне традиционной, своеобразным отсветом «городской», «социально-нравственных исканий» прозы позапрошлых десятилетий. Никаких внешних эффектов — ни в выборе материала, персонажей (у Шкловского в героях люди обычные, подчеркнуто обычные); ни в работе с языком, ни (как бы) в сюжетостроении. То есть перед нами вроде как добросовестное следование освоенным нашей литературой традициям. И автор не разуверяет нас в этом. И настолько не разуверяет, настолько держит читателя в этой иллюзии, что, когда в рассказе герой сначала раздваивается, а потом изображение его, стоящего перед зеркалом, вообще тает, а сам он продолжает стоять перед зеркалом («Зеркало»), или когда мальчик, затравленный в пионерлагере сверстниками за отсутствие в нем «пацанской крутизны», за «девчоночность», исчезает и в отряде просто появляется еще одна девочка («Побег»), читатель сразу как бы и не замечает никаких сдвигов в реальности. Настолько логично происходящее в рассказе для «реалистичной реальности» изображаемого автором.

Первое, что я бы отметил, это сам подход Шкловского к русской традиции психологической прозы: определение «психологический» у нас почти всегда употребляется в паре со словом «социальный», то есть психологический сюжет героя обычно прочитывался как отражение его социальной ситуации. Шкловский же отодвигает «социальное» на периферию повествования, для него важнее сам рисунок, само содержание «психологического сюжета». Шкловский работает с ним как феноменолог. И потому, например, даже носитель изображаемого психологического состояния — фигура в его рассказах отчасти условная, нет даже имени, а — «С.», «К.», «М.». Вот два «социально близких» персонажа в рассказе «Несогласный» — люди одного поколения, одного социального слоя, близких интересов. Разница между ними только одна: один всегда уверен в истинности своего мнения («я знаю, что…»), ему даже неважно, что мнение это он может менять часто, слишком часто, но каждый раз он — уверен, и, соответственно, агрессивен, а значит, чувствует себя хозяином положения. А у второго язык не повернется сказать «я знаю», разве только — «я думаю», «мне кажется». На первый взгляд, разница не слишком большая при наличии других роднящих их черт. Но как далеко разводит она героев. И социальное их размежевание в финале станет не причиной, а следствием их психологического размежевания.

Так же как и в рассказе «Реликвия» про двух братьев, хранящих дома фрагменты семейной реликвии, золотой цепи, доставшейся от родителей. Это рассказ про иссякание человеческой близости, иссякание чувства родства. Один из братьев, одержим зудом «встать на ноги», беззастенчиво пользуется родственным чувством брата, постоянно одалживаясь у него, и одалживаясь без отдачи. Наступает очередь семейной реликвии, фрагмента золотой цепи. То есть оказывается, что для одного брата это «цепь», для второго — «золотая». Но сюжет этого рассказа строится не на обидах обобранного брата. Тут другое — отдав свою часть цепи, герой вдруг чувствует странное облегчение, как будто «избавляясь от какой-то мучившей его тяжести»: теперь «ему было все равно». И в этом драматизм рассказанной истории — во внутреннем примирении героя с тем, что он «отпускает брата», что да, цепи рвутся и это, наверно, правильно.

При чтении рассказов Шкловского неизбежно возникает вопрос, что чем движет — наше «бытие» определяет нашу психологию, или, извините, наше сознание, наши подсознательные психологические движения определяют наше бытие. Предложенная Шкловским художественная оптика делает мир вдруг неожиданно сложным, незнакомым почти пугающе. И наличие вот этого внутреннего напора и гротескности, почти фантасмагоричность психологических сюжетов в рассказах Шкловского делает использование внешних приемов «остранения» архитектурным излишеством. И это та ситуация, когда «идущий вслед» почему-то всегда оказывается на много шагов впереди.

Александр Нилин. Станция Переделкино. Поверх заборов. М., «АСТ», «Редакция Елены Шубиной», 2015, 560 стр., 3000 экз.

Книга, которую можно читать как воспоминания о детстве, написанные сыном знаменитого в 50 — 60-е годы писателя, — детстве, проходившем в «городке писателей» Переделкино. Можно читать ее как замечательный опыт воссоздания картин литературного быта в России середины прошлого века. Или как галерею портретов известных писателей: К. Симонова, С. С. Смирнова, К. Чуковского, Н. Заболоцкого и других. Но полноценным прочтением этой книги, на мой взгляд, стало бы чтение ее как, прежде всего, художественного исследования психологии литературного творчества. С уточнением: психологии творчества советских писателей в позднесталинскую и последующие эпохи. Практически о каждом из своих персонажей автор пишет а) как о знакомом по дачному поселку, увиденном впервые глазами ребенка, б) как о собственно писателе, то есть о том, кем он был на самом деле в литературе, в) как об участнике (или не участнике) литературной и общественной жизни, то есть о его литературном статусе, который почти всегда был напрямую связан с творчеством. Ну а фокусом, в котором все эти планы сводятся автором, становится размышление о психологии творчества. Психологии литературного творчества «вообще», и психологии творчества, повторяю, писателей советских. Творческие судьбы которых нельзя оценивать без учета, ну скажем, страха, который во многом определял атмосферу жизни описываемых в книге десятилетий.

Книгу эту пишет человек, хорошо знающий свой материал, много читавший (несмотря на подчеркнутую «небрежность» в обращении автора со знаменитыми цитатами из советской классики, которая (небрежность) у Нилина — его форма комментирования текста), много думавший. Наконец, пишет член этого «сообщества», умевший тем не менее удерживать внутреннюю дистанцию с его представителями и установлениями жизни. Он не судит своих персонажей и не защищает от суда потомков, он пытается понять. Всех, от Фадеева и до Пастернака, до своего отца, который изображается в тексте с душевным сочувствием, с родственным соучастием, но и как бы отстраненно, с естествоиспытательским интересом и вниманием. Так что книга Нилина — отнюдь не только мемуары. Это книга исследователя.

Скажем, портрет Фадеева в книге выстраивает размышление об актуальной для России во все времена теме: художник и власть. В фадеевском варианте художник и власть оказались воплощенными в одной фигуре. Самоубийство Фадеева автор возводит к трагическому осознанию того, что Фадеев-начальник убил в нем писателя. Созданный Нилиным образ провоцирует на продолжение мысли: а насколько реальные возможности Фадеева-художника соответствовали его уверенности, что своим художническим даром он способен затмить всех современников; не было ли упоение, с которым Фадеев выполнял свою функцию комиссара в литературе, подсознательным стремлением спрятаться от страха перед собственным писательским бессилием.

Одна из лучших глав книги — о феномене Катаева, эстетическом и общественном. Катаев остался для нас одним из самых «настоящих» писателей. И одновременно это одна из самых сомнительных фигура в литературно-общественной жизни, человек с репутацией абсолютного конформиста, почти циника. Как это сочеталось? И почему проза конформиста Катаева (и молодого, и старого, особенно старого) воспринималась читателями (в данном случае я о себе), мало осведомленными о его общественной роли, глотком чистого воздуха в русской прозе. Ну да, пишет Нилин, Катаев шел на все, чтобы его не трогали, чтобы ему давали возможность заниматься свободно тем, чем он больше всего любил заниматься — писанием. И он писал. Истово, с наслаждением. И то, что он делал в литературе, было искусством. Искусством, которое больше его создателя. И еще вопрос, что останется в истории литературы — тогдашние шедевры самиздата или катаевские повести.

Сказанное выше не означает, что книга Нилина — историко-литературоведческий трактат, хотя по содержанию да, во многом, повторяю, это историческое и литературоведческое исследование. Но написано оно как абсолютно личностное повествование, с немотивированными, на первый взгляд, личностными отступлениями, с художественной выразительностью деталей и микросюжетов, всегда оказывающихся частью жестко выстраиваемой автором мысли. То есть это еще — а может, и прежде всего — полноценная художественная проза.

Рэй Брэдбери. Дзен в искусстве написания книг. Перевод с английского Т. Ю. Покидаевой. М., «Эксмо», 2015, 192 стр., 3000 экз.

Книга эта по жанру вроде как писалась для той полки в европейских книжных магазинах, на которой стоят адресованные начинающим литераторам книги с названиями «Как написать роман», «Как стать великим», «Как раскрутить изданную книгу» и так далее, и название книги вполне производственное. Брэдбери пытается поделиться с потенциальным учеником своим «дзеном»: «Каждое утро я вскакиваю с постели и наступаю на мину. Эта мина — я сам. После взрыва я целый день собираю себя по кусочкам. Теперь ваша очередь. Вставайте» — цитата из авторского вступления к книге. Ну и далее — про взрыв и про технологию «собирания себя» с помощью писательства, про то, как могут рождаться замыслы, как держать себя в форме. Написано очень эмоционально и, надо полагать, откровенно — вот, скажем, Брэдбери делится некоторыми секретами своей «технологии», в частности, рассказывает, как он выращивал/вытамливал свои замыслы, составляя просто списки слов, которые его чем-то волновали, и потом эти слова, постепенно превращаясь для него в метафоры, начинали плодоносить сюжетами и образами.

Но при всей истовости автора, это книга — закрытая, практического применения не имеющая. Приемы, описанные в ней, имеют отношение только к прозе самого Брэдбери. И вряд ли книгу эту можно считать практическим «пособием для начинающего литератора», это, скорее, автобиографический роман о себе-писателе и о своем писательском кайфе, написанный в жанре обучающих эссе; роман, главным персонажем которого является исповедующийся в нем писатель по имени Рэй Брэдбери, автор хорошо знакомых нам книг «Вино из одуванчиков», «Марсианские хроники», «451 градус по Фаренгейту» и так далее, которые (книги) здесь — тоже персонажи. Единственное, по сути, что может автор посоветовать человеку, желающему писать, это — писать («За время разъездов я понял, что если не пишу один день, мне становится не по себе. Два дня — и меня начинает трясти. Три — и я близок к безумию»; «с 12 лет я каждый день пишу по 2000 слов»). Ну и еще, самое главное: не бойтесь быть самим собой, не слишком слушайтесь советов со стороны. И в том числе — об этом говорит сам пафос исповеди Брэдбери — не слушайтесь советов и автора этих эссе, Рэя Брэдбери. Пишите сами. Только тогда у вас появится надежда состояться.

Составитель Сергей Костырко

Составитель благодарит книжный магазин «Фаланстер» (Малый Гнездниковский переулок, дом 12/27) за предоставленные книги.

В магазине «Фаланстер» можно приобрести свежие номера журнала «Новый мир».