ГАДАЙ ПО ВЕТЧИНЕ

Караулов Игорь Александрович родился в 1966 году в Москве. Окончил географический факультет МГУ, работает переводчиком. Автор трех поэтических книг. Живет в Москве.

Игорь Караулов

*

ГАДАЙ ПО ВЕТЧИНЕ

лилии

Снятся ли тебе мальчики, погибшие за Вьетнам,

в битве за урожай, что собирать не нам.

За королевские лилии, лилии на лопатках,

синие, будто стрелки на штабных картах.

Мушкетная пуля дура, а мертвый хорош в седле.

Лошадиной улыбке Дувра отвечает оскал Кале.

Снятся тебе ватрушки, яблочное желе.

Розовые вертушки грузятся в Ханкале.

Наспех перебинтованы сны прошлого лета,

многие с оторванными конечностями сюжета.

Сны о любви и славе, о моднице Бонасье,

тарахтя, улетают на север, домой, к семье.

травка

Ведь это я — неведомая травка,

мной не обилен даже и Алтай.

Заварка в чай и к курице приправка,

ты обо мне в тетрадке прочитай.

Не в википедии, там врут безбожно,

и яндексом находится брехня,

а в той помятой и беднообложной,

что в ящике осталась от меня.

Ты только не запутайся, а то ведь

обилен стол и скатертью накрыт.

Никто не знает, как меня готовить,

но запах на три комнаты стоит.

салатики

А за стеною жили медики,

гуляли в ночь на медяки.

Садились на велосипедики

и улетали в Лужники.

Над ними жили педагоги

и рисовали в дневники

вечерний абрис синагоги

и задыхались от тоски.

Сегодня в гости математики,

сегодня, как рабочий класс,

шинкуем нежные салатики

и покупаем в бочке квас.

На день танкиста, день нефтяника

я обязательно приду,

я обязательно привстану-ка,

пускай и в сыпи, и в бреду.

Пускай и при смерти, и по смерти,

и снова с чистого листа

приду и в шелесте, и в посвисте,

где только дверь не заперта.

тюрьма

Всем хорошим, что есть во мне,

я обязан моей тюрьме.

Холоду стали, теплу кирпичей,

хрустальному перезвону ключей.

Моя тюрьма — водяной колокол,

с ней опускаюсь в бездонный низ.

Здесь я могу одной хлебной коркой

накормить миллионы крыс.

Эта тюрьма — моих слов и чисел

неразрушаемая скрижаль.

Я прямо в ней летать научился,

будто каменный дирижабль.

Стены ее стали мне кожей,

мои зарешёченные зрачки

провожают вечернюю лодку дожа

по Большому каналу твоей руки.

Не соблазняй же меня подкопом,

побегом вёсельным над волной.

Эти камни сойдут потопом,

лавиной преданной вслед за мной.

пристань

Название кафе должно быть ненавязчиво —

«Ромашка» или «Иволга», а может быть, «Фиалка».

И не должно быть жалко настоящего

и прошлого тем более не жалко.

И станция должна быть — Дубки или Фабричная,

или не станция, а вовсе даже пристань,

где шарят по вагонке колючие, коричные,

пытливые глаза авантюристов.

И никакого Гоголя, тем паче Достоевского,

чтобы воскликнуть: «Боже, как же грустно!»

И никакого Бога, ни родного, ни еврейского,

чтоб оценить высокое искусство.

Мы были бронтозаврами и игуанодонами,

мы прятались в болотах за хвощами.

Теперь сидим за столиком, и пиво пьем бидонами,

и поедаем шницель с овощами.

А завтра, проходя сквозь пояс астероидов,

не вспомним подавальщицу Татьяну,

друг друга принимая за киборгов, за роботов,

друг в друге ошибаясь постоянно.

холестерин

В Москве жирует жирная Москва,

колоколов гудят окорока,

но рыбий жир забыт наверняка,

зато нам пальма масло принесла.

Нам пальма матерь, авокадо кум

и маракуйя верная сноха.

Бездумный мозг, пробитый на ха-ха

удвоенною пулею дум-дум.

А мрамора в прожилках каварма!

А облаков циррозных фуа-гра!

Папайя, белорусская сестра,

выносит блюдо с печенью сома.

Скажи мне, пальма, ветка палестин,

ягнячьих снов халяльным языком,

куда несется наш холестерин

серебряным севрюжьим косяком?

гильотен-блюз

Кушать подано, доктор Гильотен.

Припущенный колокольный звон

под соусом равелин.

Души отделяются от тел

проще, чем головы от шей,

чем снопы от своих равнин.

Время жатвы прошло. Что нам теперь пожать бы,

кроме пустых потных рук, кроме нотных шестов,

где змеится мотив, раздеваясь до немоты?

Вот вам полфунта неба средней прожарки,

это солнце встает из сибирских руд, из-за синих штор,

за которыми плещет море по кличке «Ты».

Стук осиновых ложек, утро в стальном бору.

Где-то глухо грызет кору

победитовый ёжик.

Где-то режутся в малиновую буру

сквозь прощальный крик неотложек.

гаруспиции

Даже думать в этом направлении

позабудь; гадай по ветчине.

Что тебе высокое стремление

и тоска по горней стороне?

Ветчина, прожилками богатая,

скажет всё, что карты недоврут,

восславляя плуг и труд оратая,

пруд рыборазводчика и трут.

Почки, зельц, желудочки в сметане

голосят по первое число.

Только сердце прорицать не станет,

крови в рот свой рыбий набрало.

Только сердце, жаворонок с жабрами,

улетает в высь, где не дыши,

оставляя с дансами макабрами

род людской, самсу и беляши.

фитнес

Отрезанные головы атлетов,

англоязычных офисных парней

летят на Марс, на красную планету,

рассчитывая как-нибудь на ней

устроиться. Наверно, тоже фитнес —

блины, дорожка, а потом на вынос

дешевая китайская еда

и кока-кола с кубиками льда.

К тому же это ведь не навсегда:

командировка. Вы бывали в Гане?

А в Сингапуре? Сказочные дни!

Когда еще с руками и ногами…

А кстати, как теперь они?